"Мейвис Чик. Любовник тетушки Маргарет " - читать интересную книгу автора

А судить я буду сама!
И, покинув меня, отправилась осматривать экспозицию.
Работы были действительно не слишком удачные, и их было очень много:
папка, содержащая около двадцати из целой серии оттисков, каждый
пронумерован и подписан; еще одна коллекция висела на стенах, изящно
окантованная (увы, не мной) в рамки из тончайшей шлифованной меди, и
представляла собой значительную материальную ценность, поскольку эти
предметы оказались одними из последних, к коим прикасалась рука рано
покинувшего этот мир мастера. Но это были сибаритские работы. Избитая тема:
стареющие "кентавры" с бычьими головами и восставшими детородными органами и
стая похотливых девственниц (цветущие прелести были выписаны стилом
возбужденного мастера так скрупулезно и так гипертрофированно, что их
обладательницы годились лишь на то, чтобы выделывать всевозможные курбеты, -
просто ходить с таким оснащением было бы невозможно). Я подумала, что
подобные вульгарные картинки должны быть интимной собственностью автора -
как, например, грязные вирши поэта-лауреата. Но миссис Мортимер решила
по-своему.
Скорее всего виновато во всем было новое инвалидное кресло. Восторг от
управления им лишил ее суждения трезвости. Поставив пышный, росчерк на чеке,
большую часть остального времени она потратила на то, что с детской радостью
совершала рискованные маневры, заезжая в самые тесные уголки и ловко
выбираясь из них. О том, какое удовольствие это ей доставляло, можно было
судить по раскрасневшимся щекам и диким голубым огонькам, вспыхивавшим в ее
глазах. Я не возражала. Ничуть. Почему бы миссис Мортимер не делать то, что
ей нравится? Мне даже импонировала идея шокировать всех этих снобов с их
притворными восторгами и бухгалтерским подходом к искусству, являвшим собой
веяние времени: "О, это же Пикассо! Надо брать!" Я слышала, как кто-то
усомнился, листая офорты: "Да, но будет ли это выгодным вложением денег?" -
а кто-то другой сообщил, что собирается держать свое приобретение в
банковской ячейке. Мне представилось, как Пикассо в зените славы идет, по
этой выставке и, слыша подобные речи, собственными руками рвет свои работы в
клочья. Каким бы ловким дельцом он ни был, ему вряд ли захотелось бы, чтобы
его офорты томились в сейфах господ банкиров, недоступные взорам публики.
- Как бы вы их окантовали? - спросила миссис Мортимер позднее, когда мы
стояли на Корк-стрит в ожидании ее такси.
- Пожалуй, оставила бы как есть, - равнодушно ответила я.
- Вы считаете, что я совершила ошибку, так ведь? Думаете, мне не
следовало их покупать. Но эти офорты будут прекрасным вложением капитала. -
Она сурово посмотрела на меня, как бы предупреждая дальнейшие комментарии. Я
и не стала поддерживать разговор. Мне сделалось грустно, потому что никогда
прежде миссис Мортимер не оценивала свою коллекцию таким образом. Конечно,
она покупала дорогие вещи, но цена всегда была для нее чем-то вторичным по
сравнению с любовью, желанием, вдохновением. Ее картины были для нее все
равно что возлюбленные, а в данном случае она словно бы завела
легкомысленную и ни к чему не обязывающую интрижку.
- Так как же, Маргарет?
- Медью, - безразлично сказала я.
- Я не о том. Вы считаете, что я совершила ошибку?
- Не сомневаюсь, что они будут неуклонно расти в цене.
- Я вас не об этом спрашиваю.