"Г.Чижевский. Архитойтис (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

вспоминаю во всех подробностях наш долгий спор о цветовой гамме только что
выстроенной лаборатории и нашу неспособность прийти к единству, пока
сумасброд Смит из Смитсоновского института, долговязый симпатичный верзила,
не воспользовался этими бесплодными дебатами и не положил конец спору тем,
что вымазал "наш коттедж" в свою любимую оранжевую краску.
Затем потянулись дни, похожие один на другой, как близнецы. И вскоре
должен был наступить день рождения Лингулы, который мы пятый раз отмечали на
острове.
К этому времени уже никто не сомневался, что Лингула - эта смуглая
сердцеедка - оставит своего мужа, Челленджера.
Стараясь не придавать чрезмерного значения нашим подозрениям, мы с
напускным безразличием продолжали менять воду в аквариумах, участвовать в
экспедициях на ближайшие рифы и собирать раковины по побережью. Восседая на
высоких табуретах, изредка переговариваясь, мы корпели над микроскопами,
препаровальными лупами и без устали разгадывали тайны бесчисленных видов
моллюсков и в особенности самого замечательного и загадочного класса -
кефалопод. В нашем кругу признанным авторитетом по ним считался Челленджер,
впрочем в последнее время мало занимавшийся ими.
На наши исследования - и мы охотно в то время верили этому - из-за
океана "глядела нация", мы чувствовали себя облеченными особым доверием
специалистами и трудились в полную силу - во имя науки и интересов наших
патронов. Кроме того, мы испытывали внутреннюю необходимость детально знать
всех этих моллюсков хотя бы потому, что именно они отняли у нас расположение
наших жен.
Мы жили здесь же, при лаборатории, в скудно и дешево обставленных
комнатках с бамбуковыми жалюзи на окнах, со стенами настолько тонкими, что
любое слово, сообщенное полушепотом в одном конце дома, становилось
достоянием гласности в противоположном. Утаить что-либо от остальных, я
думаю, было бы невероятно трудно. Поэтому и новость, сообщенная Челленджером
жене в своей комнате, была тотчас же воспринята и нами в лаборатории. Мы
узнали ее утром накануне дня рождения Лингулы.
Но сначала для лучшего понимания дальнейшего мне нужно объяснить вам, в
какие необычные условия мы были поставлены. Наш единственный приемник -
формально достояние всего коллектива, а в действительности принадлежавший
Челленджеру, - уже целый сезон отказывался связать нас с большим миром, но
мы не торопились осуждать его, поскольку знали, что даже более совершенное и
поэтому более щепетильное дитя современной электроники могло бы
закапризничать в этом сыром и жарком климате. Наши бинокли тоже отказывались
служить нам: их линзы мутнели и покрывались радужными ореолами внутри и
снаружи.
Газет мы тоже не имели. Без них и без приемника, не говоря уже об
оторванности от человеческого общества, мы чувствовали себя в некотором роде
колонией робинзонов. Но этот монотонный образ жизни имел и свою
положительную сторону - он лишал нас возможности обсуждать скандальную и
брачную хронику и отвлекаться по прочим пустякам. И только один из нас,
воспитанник Кембриджа Бреки Уайт, остро переживал отсутствие отчетов о
дерби.
Иногда после многочасовых усидчивых занятий с микроскопом, когда вместо
кишечника нашей очередной жертвы нам начинали мерещиться неведомые
иероглифы, мы спрыгивали с осточертевших табуретов и, разминая ноги, шли