"Леонард Коэн. Любимая игра " - читать интересную книгу автора

увеличительного зеркала.
Найдя морщинку, она обращалась к бастиону масел и кремов, выстроившихся
на стеклянном подносе, и вздыхала. Недоверчиво намазывала морщинку.
-- Это не мое лицо, не настоящее мое лицо.
-- Где твое настоящее лицо, мама?
-- Взгляни на меня. Разве я так выгляжу?
-- Где оно, где твое настоящее лицо?
-- Не знаю, в России, когда я была девочкой.
Она стаскивала с полки огромный атлас и падала вместе с ним. Он
просеивал страницы, словно золотоискатель, пока не находил ее -- всю Россию,
бледную и безбрежную. Он на коленях стоял пред этими далями, пока не темнело
в глазах, и тогда озера, реки и названия превращались в невероятное лицо,
смутное, прекрасное и легко тающее.
Служанке приходилось тащить его к ужину. Лицо госпожи плыло над серебром
и блюдами.

3

Отец его существовал главным образом в постели или в больничной палате.
Когда он был на ногах и передвигался, он врал.
Брал трость без серебряного ободка и вел сына на Мон-Рояль. Там
находился древний кратер. Две пушки с каменными и железными ядрами покоились
в пологой травяной впадине, что некогда была ямой кипящей лавы. Бривману
хотелось говорить о насилии.
-- Вернемся сюда, когда мне станет лучше.
Первая ложь.
Бривман научился гладить носы лошадей, привязанных возле Шале, кормить
их сахарными кубиками с протянутой ладони.
-- Когда-нибудь покатаемся.
-- Но ты же еле дышишь.
В тот вечер его отец рухнул на карту с флажками, где составлял план
военной кампании, -- рухнул, нащупывая ампулы -- сломать и вдохнуть.

4

Вот кино, переполненное телами его родни.
Отец нацелил камеру на дядьев, высоких и серьезных, бутоньерки на темных
лацканах, они проходят слишком близко и исчезают в мути по краям.
Их жены чопорны и грустны. Мать отступает назад, зовет тетушек войти в
кадр. На заднем плане вянут ее улыбка и плечи. Она думает, что не в фокусе.
Бривман останавливает кино, чтобы ее рассмотреть, и ее лицо разъедает
расползающимся пятном с оранжевыми краями, а кино -- плавится.
В тени каменного балкона сидит бабушка, тетки подносят ей малышей.
Серебряный чайный сервиз роскошно блистает в техниколоре.
Дедушка обозревает шеренгу детей, но посреди его одобрительного кивка
Бривман останавливает его и калечит рыжим техническим пламенем.
В своих исторических изысканиях Бривман уродует кино.
Бривман с кузенами слегка, благопристойно дерутся. Девочки приседают в
реверансах. Всех детей зовут по очереди прыгать через дорожку из плитняка.
Садовника, смущенного и благодарного, ведут на солнце, дабы увековечить