"Уилки Коллинз. Тайный брак " - читать интересную книгу автора

такими, какими вижу.

III

Я всегда считал моего отца - я говорю об этом в прошедшем времени,
потому что мы теперь расстались навсегда, потому что отныне он так же для
меня мертв, как если бы могила закрылась над ним, - я всегда считал моего
отца самым гордым человеком, какого когда-либо знал. Обыкновенно, по
понятиям людей, гордость распознается по суровой осанке, по жесткому
выражению лица, по властной интонации голоса, по проникнутым сарказмом
замечаниям о бедняках, по напыщенным фразам о преимуществах высокого звания
и происхождения. Гордость моего отца обнаруживалась не таким образом. Это
была, скорее, гордость скрытая, холодно-вежливая и как бы смешанная с его
кровью. Ее можно было не заметить даже после самого проницательного
наблюдения. Почти все, с кем он находился в контакте, различали в нем только
три резко обозначившиеся черты: вежливость, тонкую и почти женскую
деликатность при общении с людьми и изящество разговора.
Тот, кто видел бы отца во время встречи с фермерами в его поместьях,
тот, кто видел бы, как он снимал свою шляпу, когда встречал жену одного из
этих фермеров, тот, кто был бы свидетелем дружелюбного приема, какой он
устраивал простолюдину, если этот простолюдин был талантливым человеком, тот
никогда не подумал бы, что отец мой горд. В подобных случаях гордость его не
обнаруживалась ни в чем. Но если бы его видели, например, когда талантливый
литератор и новопожалованный пэр, не имеющий предков, встречались вместе у
него, конечно, могли бы приметить, каким различным образом пожимал он руку
тому и другому. Дружелюбная вежливость - это было видно легко - была вся для
литератора, который не имел притязания на равенство с дворянами, сдержанная
вежливость проявлялась по отношению к титулованному человеку. В этом он
тотчас обнаруживал особенность своей гордости. Аристократия звания без
генеалогических грамот не была для него аристократией. Она была для него
ненавистна... Хотя он не носил титула, но считал себя выше всякого баронета
и герцога, фамилия которого была не такая древняя.
В домашней жизни он исполнял свои обязанности в семействе с
благородной, деликатной и очень обязательной заботливостью. Я думаю, что он
любил всех нас по-своему, но мы, его дети, имели только половину его сердца,
другая его половина принадлежала его предкам. Мы пользовались большой
свободой, он был к нам чрезвычайно снисходителен, никогда не проявлял к нам
недоверия, никогда мы не чувствовали несправедливой строгости. По его
советам, ясно и четко сформулированным, мы знали, что должны остерегаться
всякого поступка и неосторожного слова, которые могли бы бросить тень на
нашу фамилию, потому что одно это было роковым преступлением, за которое мы
никогда не должны были ждать от него прощения. Он взял на себя обязанность
внушить нам правила религии, чести и науки света, в остальном он положился
на нашу нравственность, на нашу признательность, на наше собственное понятие
об обязанностях и привилегиях семейного высокого звания. Конечно, он так
держал себя с нами, что мы не имели никакой законной причины жаловаться,
однако в этих семейных сношениях чего-то недоставало.
Как ни непонятно и даже смешно может показаться это многим, тем не
менее справедливо, что никто из нас не находился с ним в коротких
отношениях. Я хочу этим сказать, что он был нашим отцом, но не товарищем. В