"Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя)" - читать интересную книгу автора (Жуков Анатолий Николаевич)

VI

Веткин, повидавшись с Балагуровым, пришел в палату задумчивый, переложил с кровати на подоконник сетку с яблоками и горестно объявил, что бросает курить.

— Все равно нехорошо, пусть уж лишит судьба и куренья.

— К нам приходил товарищ Балагуров, — сообщил Сеня.

— Виделись в сквере. Бросай, говорит, все отрицательные свойства и становись новым человеком. Будто от водки и куренья это зависит. А?

— Зависит, — подтвердил Сеня. — Любое явление жизни имеет причины и следствия своего продолжения добра и зла.

— Брошу, сказал же!

— Слова утверждения или отрицания сущности имеют силу тогда, когда за ними идут последовательные дела положительного или отрицательного качества.

— До чего ты занудливый, Сеня! — Веткин вынул из тумбочки две непочатые пачки «Примы», с демонстративной решимостью измял их, искрошил и выбросил в окно. Затем лег на койку и закинул руки за голову.

Сеня следил за ним, сидя на койке, и чувствовал себя виноватым: эту механическую грузопассажирскую магистраль должен был изобрести опытный инженер Веткин, заслуженный человек, а пришлось вот ему, самодеятельному механику Буреломову. Незаконно же происходит, хотя талантливых способностей самоучки тоже сделали немало великих изобретений. Сын кузнеца, переплетчик Фарадей, например, почти всю электродинамику создал, индукцию и законы электролиза открыл, газы сжижал… Голландский американец Эдисон вообще тышу с лишним изобретений сотворил, и множество из них крупные, хорошие. А наш Иван Ползунов… Да что перечислять! У них и великие открытия были, у самоучек, хотя изобретения первее открытий. В этом вопросе определения первости надо согласиться с философом Кантом из старинной Германии: то, что открывают, уже существовало до этого открытия, только оно еще не было известно, как Америка до Колумба; но то, что изобретают, например, порох, не было никому известно и не существовало до мастера, который это сделал. Так-то. Хоть и немец, а не хуже меня понимал, что изобретения главнее открытий.

МГПМ тоже не было и нет в действительности жизненного процесса. Есть различного назначения целесообразности транспортеры, мастер берет готовым лишь принцип их действия, но и тот изменяет, приспосабливает для иного целевого назначения эксплуатации. Ведь новый транспортер, выполняя измененную функциональность дороги, уже не есть только законный транспортер, а что-то другое, новомодное…

— И еще сказал, будто Илиади хвастался, что у него самый большой нос. Больше моего. Врет же!

— Кто? — не понял Сеня.

— Балагуров. Ему бы такой приварить, сразу бы шутить отучился. А то, видишь ли, и Мытарину об этом сказал, твоему директору. Нашли повод для веселья!

Сеня удивился, что серьезный Веткин с ревнивой обидой говорит о такой малой вещественности организма, как нос, а о самодвижущейся дороге, о великой МГПМ даже не спросил. Значит, Балагуров ему ничего не сказал, а сам он почему-то не спрашивает. Наверно, значения не придает изобретениям простого механика без наличия диплома.

— Здра-авствуйте, ма-альчики! — В проеме раскрытой двери стояла пожилая Елена Веткина, накрашенная, в облегающих брюках, в моднющей кофточке, и кокетливо водила коровьими прекрасными глазами то по сидящему плешивому Сене, то по лежащему носатому мужу, раздражительному, косматому. — Вы чуде-есно устроились — как в раю: тихо, прохладно и воздух чистый! Веткина перекосило от ее одобрения:

— Ты что, и в раю уже побывала?

— Не-ет, но я мечта-аю, ми-илый. Разве нельзя?

— Нельзя, драгоценная. О душе надо думать, а ты и сейчас о грешном теле радеешь.

— Бо-оже мой, Оте-елло, ты все о том же! Не надое-ело? — Постукивая высокими каблуками модных туфель, она прошла к койке мужа, ухватила пальцами его за нос, но Веткин сердито вырвался и сел на постели. Елена сунула ему яблоки в сетке. — Питайся, ревни-ивец, — дефицит, только для тебя! — И увидела на подоконнике такие же яблоки в такой же расфасовке. — О-о, ты здесь не скучаешь и одиночестве! Кто же позаботился, ваша секретарша?

— А хоть бы и секретарша, тебе-то что!

— Как это что? Нагле-ец! Я за него пережива-аю как за верного мужа, а он…

— Не расстраивайтесь, не виноват он, — вступился Семя, боясь, что они сейчас поссорятся, и переживая за обоих. — Товарищ Балагуров здесь был, он и яблоки принес в подарок.

— Спасибо, благородный вы человек! — Елена достала из-под рукава кофточки платочек и промокнула глаза. — Он готов на все, лишь бы меня довести до слез. Лгун несчастный!

— Не лгун. Нинуська была, не видел ты, Сеня! — Веткин подморгнул ему. — И яблоки она принесла. А Балагурова я в сквере встретил.

Сеня не принял игры.

— Зачем говорить неправду информации! Никакой секретарши РТС здесь не находилось, я же ее знаю. Вы не расстраивайтесь, Елена Ивановна. — И, захватив амбарную книгу, пошел во двор, чтобы не мешать их свиданью.

Жалко было эту немолодую женщину с протяжным голосом, когда-то красивую, обаятельную, за ее отчаянные попытки отдалить старость, скрыть морщинистую шею, поблекшую кожу густо напудренного, нарумяненного лица. Особенно выдавали глаза, большие, погасшие, усталые. Вот и у Фени такие же глаза, только черные, непроглядные, как осенняя поздняя ночь. А волосы наполовину седые. У этой хоть седины незаметно — беленькая, льняная да еще подкрашенная.

Что такое жизнь с точки зрения людей? Жизнь есть недоумение в беспредельном пространстве бесконечного времени, удивленного бессмертным упорством смертного человека. Мужчина постоянно изобретает новые орудия и средства производства своего существования, борется за их внедрение в практику дела и наращивает всякие мускулы своей силы, а женщина рожает изобретателей и жен для них, борется за свою красоту, которая воодушевляет мужчин и награждает их за подвиги творчества.

Сеня повздыхал, забрался в знакомую беседку и развернул на круглом столе амбарную книгу. Надо не грустить в старинной меланхолии, а делом выполнять свое человеческое назначение и совершенствовать жизнь людей. Балагуров говорил о подробной записке про движущуюся магистраль, вот и надо составить ее первовариантный черновик.

«Пыль и шум от движения технического прогресса машин, — начал Сеня, полизав кончик чернильного карандаша, — застилают человеку зрение глаз и слух ушей, он перестает видеть дальнейшие перспективы впереди себя и не слышит стона природы, которая забыла спокойную эволюцию постепенного развития себя и подвержена резким скачком пагубы».

Дальше надо посоветоваться с Владыкиным и попросить, чтобы он подсчитал неэкономную работу нынешних машин в денежном выражении рублей убытка. Пусть также узнает через статистиков, сколько в нашем СССР машин и их среднюю мощность. Цифра суммы общей мощности выйдет астрономической страшенности. Надо привести ее, а потом сказать в таком виде:

Затем идет подробное описание устройства самоходной дороги, а потом обоснование ее целесообразности:

— Вот он где, наш папаня! — плеснулась из кустов звонкая радость, и голоногая Михрютка выбежала к беседке. За ней с грузным шумом, как лосиха, выплыла нарядная Феня с продуктовой сумкой в одной руке и с платочком в другой.

Сеня положил карандаш между страниц, захлопнул амбарную книгу и встал навстречу гостям.

— Моя Михрюточка пришла, счастье мое стосильное! — И протянул к ней руки с широкими кистями. — Здравствуй, моя красавица!

— А у тебя губы синие! — засмеялась Михрютка. — Мам, папанька губы чернилами накрасил! — По-бабьи всплеснула руками, залилась в неудержимом смехе и ткнулась ему соломенной головенкой в живот.

Сеня накрыл ее ладонью, а другой стал поспешно тереть губы.

Феня взобралась по приступкам в беседку, поставила на амбарную книгу тяжелую сумку и вытерла платочком вспотевшее загорелое лицо. Затем села и строго поглядела на мужа:

— Писал изобретенье?

— Писал, — сознался Сеня.

— Поди сюда. Маньк, пусти отца. Сеня послушно подошел.

— Высунь язык. — Поглядела на синий кончик языка, покачала цыганской седеющей головой. — Горе ты мое веселое! Ну-ка вытру. — И ухватила платочком его язык, потом вытерла подбористые тонкие губы. — И ведь говорила: не пиши, не выдумывай, свихнешься — нет, неймется ему, чудородию, и в больнице! Ты кто — совхозный директор, районный председатель? Чего ты хочешь?

— Жизнь вежливую наладить, Фенечка. Чтобы всем — счастье.

— А твое это дело? Есть начальники, пусть и налаживают, зря плату не получают. Ишь, нашелся наладчик счастливой жизни!

— Да, наладчик. Дело это, Фенечка, всеобщее, одной гражданской социальности, все о нем должны радеть. Поняла? И не ругайся больше. А то явилась и сразу ругаться!

— Да ладно, ладно уж, садись, рассказывай.

Сеня, обняв Михрютку, сел рядом у стола и стал радостно рассказывать про свою самоходную магистраль, но Феня тут же его остановила:

— Про леченье говори, про здоровье.

— А чего про леченье, я здоровый, хошь врача спроси, хошь Веткина. Он теперь и курить бросил.

— Видала твоего Веткина. Лежит злющий, как цепной пес, не подступись. У больницы с Ленкой его чуть не столкнулась — бежит с красными глазами, зареванная, видно, поругались опять, а встречного мужика заметила и бедрами завиляла…

— Выбирай выраженья разговора, тут ребенок!

— А что, неправда, что ли? Да я ее двадцать пять годов знаю, я ее всякую видала… — И понесла грешную Веткину так, будто сама была пресвятой мадонной и Сеня о ней ничего не знал, будто не она, а Ленка нарожала ему разномастных детей. Правда, Феня не виновата, что от мужа дети не рождаются, а все же…

Сеня нагнулся к Михрютке, прошептал на ухо:

— Я тебе тайный секрет скажу: дорогу я придумал — сама едет и других везет. Туда и обратно. Как лестница-чудесница в Москве. Помнишь, по телеку показывали?

— Ага, метро называется, — так же шепотом сказала Михрютка.

— Правильно, метро. Эскалатор. Только у меня не наклонный, а ровный, широкий и длинный, вместо дороги будет.

— А где машины тогда станут ездить?

— Нигде. Их теперь и не будет, машин-то, зачем они, если дорога самостоятельно ездит.

— Вот хорошо! — вслух восхитилась Михрютка. — Тогда не надо больше выдумывать, купаться с тобой будем, на велике гонять…

Феня встала:

— Пошли в палату, чего на дворе сидеть, как бездомным. Пообедаем семьей, вон сколько всяких припасов захватила.

Сени подождал, пока она спустится из беседки на тропу, взял тяжелую сумку, Михрютка захватила амбарную кишу, и они отправились в корпус.

— Я твоего черного зайца во сне видал, — сообщил он дочери. — Только это не заяц, а кролик.

— Я знаю, дедушка Ваня Чернов сказывал. А почему тебя так смешно одели, папань? Штаны и рубаха больше тебя…

— На вырост дали, дочка.

Феня оглянулась на них и затрясла грудями, зашлась в смехе: только сейчас заметила, что Сеня в таком наряде.