"Что-то страшное грядёт" - читать интересную книгу автора (Брэдбери Рэй Дуглас)Глава пятьдесят четвертаяПод холодом угадывалось тепло, белые щеки Джима чуть розовели, но пульса, сколько ни щупал запястье Вилл, не было, и сердце, когда он приложил ухо к груди, не билось. Чарлз Хэлоуэй подошел к своему сыну и к другу своего сына и, опустившись на колени, потрогал неживую шею, недвижимую грудь. — Нет, — нерешительно произнес он. — Не совсем… — Мертв! Внезапно из глаз Вилла брызнули слезы. И так же внезапно кто-то толкнул, встряхнул, ударил его. — Прекрати! — воскликнул отец. — Ты хочешь спасти его? — Поздно, папа, слишком поздно! — Замолчи! Слушай! Но Вилл продолжал рыдать. Отец опять замахнулся и ударил. Сперва по левой щеке. Потом, сильнее, по правой. От этих пощечин слезы все до одной разлетелись в стороны. — Вилл! — Отец сердито ткнул пальцем его и Джима. — Прекрати, Вилл, черт побери, всей этой братии во главе с мистером Мраком, будь она проклята, им — Я не могу! — Ты должен! Это все, чем мы располагаем. Я знаю! В библиотеке!.. Ведьма бежала, господи, — Но… — К черту «но»! Ты видел зеркала! В них я был одной ногой здесь, другой — в могиле. Сплошные морщины и тлен! Они запугивали меня! Запугали мисс Фоули так, что она примкнула к великому маршу в Никуда, присоединилась к глупцам, которые пожелали всем обладать! Идиотское желание — обладать всем! Несчастные проклятые болваны. И кончилось тем, что вместо всего осталось ничто, как с тем бестолковым псом, который выпустил кость, чтобы схватить отражение в воде. Вилл, ты видел сам: все зеркала рассыпались. Как тающий на крышах лед. Ни ружья, ни ножа не понадобилось, достало моих зубов, языка и легких, я расстрелял эти зеркала своим презрением! Сбил с ног десять миллионов испуганных болванов и поднял на ноги — Но Джим… — нерешительно произнес Вилл. — Наполовину здесь, наполовину где-то еще. Джим всегда был такой. Чувствительный к соблазнам. На этот раз зашел чересчур далеко и, возможно, вовсе пропал. Но ведь он попытался спастись, верно? Протянул тебе руку, чтобы оторваться от машины? Так давай доведем Вздернутый рукой отца, Вилл поднялся на подкашивающихся ногах. — Бегай! Вилл опять всхлипнул. Отец ударил его по лицу. Слезы разлетелись, точно метеоры. — Прыгай! Скачи! Кричи! Он подтолкнул Вилла, повернул боком и принялся выворачивать его карманы, пока не извлек поблескивающий предмет. Губная гармоника. Отец выдул из нее аккорд. Вилл замер, уставившись вниз на Джима. Отец влепил ему оплеуху. — Шевелись! Не глазей! Вилл сделал шажок. Отец выдул еще аккорд, дернул Вилла за локоть, вскинул вверх одну его руку, другую. — Пой! — Что? — Господи, парень, что-нибудь! Гармоника изобразила нечто отдаленно напоминающее «Лебединую реку». — Пап. — Вилл шаркал ногами, качал головой, безмерно усталый. — Глупо!.. — Вот именно! Отец издал громкий клич. Попробовал кружить, точно танцующий журавль. Однако он, как ни старался, — Вилл, громче, смешнее, как говорится! К черту, только не позволяй им пить твои слезы и жаждать еще! Вилл! Не давай им завладеть твоим рыданием, вывернуть его наизнанку и обратить в свои улыбки! Будь я проклят, если позволю смерти сделать себе праздничный убор из Он дернул Вилла за волосы. — Ничего… смешного… — И Чарлз Хэлоуэй принялся гримасничать, выпучил глаза, сплющил себе нос, подмигивал, прыгал, словно шимпанзе, кружился в обнимку с ветром, увлекая Вилла за собой, взбивал чечеткой пыль, откинул голову назад, лая на луну. — Смерть смешна, будь она проклята! Наклон… два… три… Ножками, ножками… «Далеко на Лебединой» — как там дальше, Вилл? «Далеко, далеко!» Вилл, не слышу твой богомерзкий голос! Паршивое девичье сопрано. Воробей в жестяной банке. Прыгай, парень! Вилл подпрыгнул, присел, щеки его разгорелись, в горле щипало, как от лимона. В груди словно надувался шар. Отец сосал серебряную гармонику. — «Там, где наши старики»… — подсказал Вилл. — Так держать! — крикнул отец. Шаг, подскок, прыжок, пробежка. Где Джим? Джим был забыт. Отец пощекотал Виллу ребра. — «Женщины Кейптауна песни распевают!» — Ай-люли! — выкрикнул Вилл. И повторил нараспев: — Ай-люли! Шар продолжал расти. Что-то щекотало в горле. — «Ипподром кейптаунский флаги развевает!» — Ай-люли-люли-люли! Мужчина и мальчик прошлись менуэтом. И в разгар танца Вилл почувствовал, как шар внутри него разросся дальше некуда. Он улыбнулся. — Что я вижу? — поднял брови отец. Вилл фыркнул. Вилл захихикал. — В чем Сила взрыва горячего шара раздвинула зубы Вилла, откинула его голову назад. — Папа! Папа! Он подпрыгнул. Он схватил отца за руку. Он скакал, как безумный, гикая, крякая по-утиному, кудахтая по-куриному. Хлопал себя ладонями по прыгающим коленям. Разметывал пыль подметками. — «О Сусанна!» — «Не плачь ты…» — «…беспрестанно!» — «Вернулся ведь я…» — «..домой…» — «… и банджо мое…» Вместе: — «…со мной!» Гармоника билась о зубы, сипя, и отец извлекал из нее громогласные аккорды безудержного веселья, кружа и ударяя себя по пяткам. — Ха! — Они столкнулись, еле устояли на ногах, стукнулись локтями, хохочущими головами. — Ха! О боже, ха! Господи, Вилл, ха! Ноги не держат! Ха! И в разгар буйного хохота… Чих! Они круто развернулись. Они вытаращили глаза. Кто лежит там на озаренной луной земле? Джим? Джим Найтшейд? Он Не гляди! Отец лихо закружил Вилла в новом танце. Они распевали, взмахивая руками, и губная гармоника сипела, давясь визгливыми звуками, и отец изображал то аиста, то индюка. Они прыгали туда-обратно через Джима, как через лежащий на траве валун. — «Кто-то там на кухне с Диной! Кто-то там на кухне…» — «…и я знаю кто-о-о!» Губы Джима раздвинулись, пропуская язык. Никто не заметил этого. Или не показал виду, боясь, что это случайно. Дальше Джим управился сам. Его глаза открылись. Он смотрел на пляшущих сумасбродов. Невероятно: он вернулся из многолетнего странствия. И никто не встречает его возгласом: «Привет!» Знай отплясывают что-то вроде самбы. К его глазам подступили слезы. Но так и не пролились. Губы Джима изогнулись в улыбке. Он тихонечко хохотнул. Потому что… ну да! Это же балда Вилл и его сумасбродный старик отец, библиотекарь, прыгают перед ним, точно гориллы, дубася костяшками пальцев пыльный луг… Их лица не поддавались описанию. Плясуны наклонялись над ним, били в ладоши, шевелили ушами, обдавали его разливными каскадами звонкого хохота, которые ничто не могло остановить — хоть бы небо обрушилось на землю или земля разверзлась под ногами. Они стремились заразить Джима своей радостью, поджечь запал, чтобы вызвать сперва слабенький хлопок, потом выстрел и наконец оглушительный залп веселья! И глядя вниз, и продолжая в лихой пляске разминать суставы, Вилл подумал: «Джим не помнит, что он был мертв, и мы не скажем ему, сейчас не скажем, потом когда-нибудь, только не…» — Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля! Они даже не стали говорить: «Здорово, Джим» — или: «Танцуй с нами», — просто взяли его за руки, как если бы он нечаянно упал и нужно было помочь ему вернуться в буйный хоровод. Они рванули Джима. Джим взлетел в воздух. Джим приземлился, танцуя. И Вилл знал: взявшись за руки, соединив горячие ладони, они криками, веселыми возгласами заставили кровь опять струиться по жилам. Они подбросили Джима, словно новорожденного, потискали его грудь, шлепнули зад и наполнили его легкие радостным вдохом. Затем отец нагнулся, и Вилл перепрыгнул через него и сам нагнулся, и отец перепрыгнул через Вилла, и оба замерли в ожидании, хрипло напевая, сладостно усталые, и Джим, сглотнув, взял разбег. Он почти перепрыгнул через отца Вилла, но тут все упали и покатились но траве, гикая и гукая, и в ушах их звучали трубы и цимбалы, как если бы сейчас шел первый год творения и веселье еще не было изгнано из рая. Потом они вскинули ноги кверху, хлопнули друг друга по плечам и, просунув руки под колени соседа, закачались вместе из стороны в сторону, бросая друг на друга счастливые взгляды и постепенно усмиряясь, словно от легкого хмеля. И когда они вдоволь наулыбались светлым факелам лиц, то перевели глаза на простертый перед ними луг. И черные стойки шатров громоздились подобно костям на слоновьем кладбище, и рваный брезент колыхался, будто лепестки огромной черной розы. Их было только трое в этом спящем мире, три диковинных кота купались в лунном свете. — Что тут было? — спросил Джим наконец. — Чего только И они опять рассмеялись, но внезапно Вилл прижал Джима к себе и расплакался. — Ну, — сказал Джим и повторил негромко несколько раз. — Ну… Ну… — О Джим, Джим, — вымолвил Вилл. — Мы будем друзьями на все времена. — Конечно, ну конечно же. — Джим как-то странно притих. — Все в порядке, — сказал отец Вилла. — Поплачьте немного. Все страшное позади. Потом еще насмеемся, как пойдем домой. Вилл отпустил Джима. Они встали и выпрямились, глядя друг на друга. Вилл с великой гордостью смотрел на своего отца. — О папа, папа, ты — Нет, мы вместе. — Но без тебя все кончилось бы плохо. О папа, я тебя никогда не знал. Теперь-то знаю. — Знаешь, Вилл? — Провалиться мне на этом месте! В глазах каждого другой был окружен мерцающим влажным сиянием. — Что ж, тогда здравствуй, сын. Обменяемся почтительным приветствием. Отец протянул руку. Вилл пожал ее. Оба рассмеялись и вытерли глаза, потом обратили взгляд на цепочки следов на росистых холмах. — Пап, а могут они когда-нибудь вернуться? — Не могут. И могут. — Отец убрал гармонику в карман. — Те же самые не могут. Зато могут другие, вроде них. Не с Луна-Парком. Одному богу известно, в каком обличье они явятся в следующий раз. Но завтра на рассвете, в полдень, самое позднее — на закате они покажутся. Они уже в пути. — О нет, — сказал Вилл. — О да, — сказал отец. — Нам придется всю жизнь быть начеку. Битва только начинается. Они медленно пошли в обход карусели. — Как они будут выглядеть? Как мы их распознаем? — А что, — тихо произнес отец, — возможно, они уже здесь. Мальчики живо оглянулись. Никого — только луг, только машина и они сами. Вилл посмотрел на Джима, на своего отца, скользнул взглядом по себе, по своим рукам. И снова поглядел на отца. Отец кивнул с серьезным выражением лица, потом указал кивком на карусель, поднялся на площадку и положил руку на бронзовый поручень. Вилл встал рядом с ним. Джим встал рядом с Виллом. Джим погладил гриву бронзовой лошади. Вилл погладил лошадиное плечо. Широкая площадка покачивалась на волнах ночи. «Всего три круга вперед, — подумал Вилл. — Ну». «Всего четыре круга вперед, — подумал Джим. — Ух ты!» «Всего десять кругов назад, — подумал Чарлз Хэлоуэй. — Господи». Каждый читал по глазам, о чем думают другие. «Так просто», — подумал Вилл. «Всего один разок», — подумал Джим. «Но стоит только начать, — подумал Чарлз Хэлоуэй, — как захочешь вернуться снова и снова. Еще один круг и еще. А там станешь приглашать друзей и друзей их друзей, и кончится тем…» Одна и та же мысль осенила их в тишине. «…кончится тем, что ты сам превратишься в хозяина этой карусели, господина уродцев… распорядителя частицы вечности, воплощенной в этих странствующих черных луна-парках…» Чарлз Хэлоуэй прошагал к механизму, приводящему в движение карусель, отыскал гаечный ключ и принялся крушить маховики и зубчатые колеса. Потом спустился с мальчиками к пульту управления и врезал раз-другой, только посыпались электрические искры. — Возможно, в этом не было необходимости, — сказал Чарлз Хэлоуэй. — Может быть, она все равно не стала бы работать без энергии, которую получала от уродцев. Но… Он ударил пульт еще раз и отбросил гаечный ключ. — Время позднее. Скоро полночь. Тут же часы на ратуше, на церкви баптистов, на церкви методистов, на англиканской и католической церквах послушно пробили двенадцать, засевая ветер Временем. — Кто последний добежит до семафора у Зеленого переезда, тот старая карга! И мальчики словно выстрелили собой из пистолета. Отец Вилла колебался всего одно мгновение. Что-то покалывало в груди. «Если я побегу, — подумал он, — что может случиться? Так уж важна Смерть? Нет. Важно все, что происходит до ее прихода. А мы кое-чего достигли сегодня ночью. Даже Смерть не может испортить все дело. Вон, ребята уже бегут… почему бы не… Что он и сделал. Господи! Как же здорово было на пороге нового, почему-то похожего на рождественское, утра чеканить живые следы на росе по прохладному полю. Мальчики бежали цугом, словно лошадки, зная, что настанет день, когда один из них придет к финишу первым, а другой вторым или совсем не придет, но эти первые минуты новых суток не были ни минутами, ни днем, ни утром конечного расставания. Сейчас не время всматриваться в лица, определяя, который из них старше, а который намного моложе. Сейчас всего лишь зарождался очередной октябрьский день в году, о котором какой-нибудь час назад никто и не подумал бы, что он может быть таким прекрасным, и звезды вместе с луной но великой дуге плыли навстречу рассвету, и мальчики мчались вприпрыжку вперед, и со слезами было покончено, и Вилл то смеялся, то пел, и Джим подхватывал строчку за строчкой, и они рассекали волны жухлой травы, устремляясь к городу, в котором им, быть может, еще не один год предстояло жить через дорогу друг от друга. А позади трусил пожилой мужчина с его то пасмурными, то отрадными мыслями. Может быть, мальчики сбавили темп. Откуда им знать. Может быть, Чарлз Хэлоуэй прибавил. Не спрашивайте его. Как бы то ни было, мчась вровень с мальчиками, пожилой мужчина вытянул руку вперед. Вилл, Джим, отец — все в одно время ударили ладонью фундамент семафора. Ветер унес три слитных ликующих крика. После чего под пристальным взглядом луны все трое вместе вошли в город, оставив пустошь позади. |
|
|