"Джозеф Конрад. Караин (воспоминание) " - читать интересную книгу автора

необъятное и неопределенное, что на миг показалось, будто ограничивает их одно
небо. И вправду, глядя на этот берег, укрытый от остального моря в глубине
залива, отделенный от остальной суши обрывистыми кручами гор, трудно было
вообразить что-либо по соседству. Тихая, замкнутая в себе и неведомая миру,
здесь украдкой шла жизнь, уединенностью своей тревожившая чужестранца, -
жизнь, непостижимым образом лишенная всего, что способно возбудить мысль,
тронуть сердце, напомнить о таящей угрозу череде дней. Это была, казалось нам,
земля без воспоминаний, сожалений, надежд - земля, где с наступлением ночи все
умирало, где не существовало ни " вчера", ни "завтра", где каждый новый
рассвет был подобен ослепительному акту творения.

Караин обвел этот край круговым жестом: "Мое!" Он ударил по палубе длинным
посохом; золотой набалдашник вспыхнул, как падающая звезда; из всех
толпившихся вокруг малайцев лишь один не последовал взором за властным
движением руки - молчаливый старик в богато изукрашенной шитьем черной куртке,
стоявший почти вплотную к повелителю у него за спиной. Он даже не поднял глаз.
Он горбился, склонив голову, позади владыки и, не двигаясь, держал на плече
рукояткой вверх длинный меч в серебряных ножнах. Он исполнял службу, не питая
любопытства, и выглядел утомленным, но не годами, а владением некой тяжкой
тайной бытия. Караин, массивный и гордый, стоял в величественной позе и дышал
неспешно. Мы, приплывшие сюда впервые, с любопытством оглядывались по
сторонам.

Шхуна словно повисла в бездне, полной ослепительного света. Круг воды
отражал светозарное небо, и окаймлявшие залив берега образовывали кольцо
плотной суши, плывущее в единой прозрачной пустой синеве. Горы, лиловые и
бесплодные, массивно высились на фоне неба; их вершины, казалось, таяли в
ярком воздухе, дрожавшем, словно от восходящего пара; крутизну их склонов тут
и там прочерчивали узкие зеленые ущелья; у их подножья виднелись рисовые поля,
банановые рощицы, участки желтого песка. Оброненной ниткой вился горный ручей.
Селения, осененные купами плодовых деревьев, были легко различимы; стройные
пальмы соприкасались клонящимися кронами над невысокими постройками; крыши из
высушенных пальмовых листьев светились вдалеке, точно золотые, под сумрачной
колоннадой древесных стволов; фигуры людей выступали, прятались в тень; дымы
очагов поднимались столбами над зарослями цветущего кустарника; бамбуковые
изгороди поблескивали на солнце, уходя ломаными линиями в глубину полей.
Внезапный крик на берегу, жалобно зазвучав издали, резко оборвался, словно
задохнувшись в низвергающемся потоке лучей; порыв бриза омрачил гладкую воду
беглой полосой ряби, тронул нам лица и был забыт. Полная неподвижность. Солнце
изливало свой жар в лишенное теней вместилище красок и тишины.

Такова была сцена, по которой он горделиво расхаживал, безупречно
наряженный, неимоверно величественный, властной силой своей способный
заставить нас замереть в глупом ожидании чего-то героического - действия,
песни, - что вот-вот должно было грянуть под тугой аккомпанемент могучего
солнца. Сама изукрашенность его внушала тревогу: кто знает, какие пучины,
какие ужасающие пустоты может скрывать под собой столь сложно расцвеченная
поверхность? Он не носил маски - жизнь била в нем через край, а любая маска
безжизненна; но он выступал перед нами именно как актер, как существо,
агрессивно выстроившее свой облик. Малейшие его действия были продуманы и