"Константин Смирнов "Самосожжение Гоголя" - результат врачебной ошибки" (ЧиП N 11/95)" - читать интересную книгу автора

мокрые холодные простыни и т. д. Но Тарасенков предложил перенести все на
следующий день.
20 февраля собрался консилиум: Овер, Клименков, Сокологорский, Тарасенков
и московское медицинское светило Эвениус. В присутствии Толстого, Хомякова
и других гоголевских знакомых Овер изложил Эвениусу историю болезни,
напирая на странности в поведении больного, свидетельствующие будто бы о
том, что "его сознание не находится в натуральном положении". "Оставить
больного без пособия или поступить с ним как с человеком, не владеющим
собою?" - спросил Овер. "Да, надобно его кормить насильно",- важно произнес
Эвениус.
После этого врачи вошли к больному, начали его расспрашивать,
осматривать, ощупывать. Из комнаты послышались стоны и крики больного. "Не
тревожьте меня, ради Бога!" - выкрикнул наконец он. Но на него уже не
обращали внимания. Решено было поставить Гоголю две пиявки к носу, сделать
холодное обливание головы в теплой ванне. Исполнить все эти процедуры
взялся Клименков, и Тарасенков поспешил уйти, "чтобы не быть свидетелем
мучений страдальца".
Когда через три часа он вернулся назад, Гоголь был уже извлечен из ванны,
у ноздрей у него висело шесть пиявок, которые он усиливался оторвать, но
врачи насильно держали его за руки. Около семи вечера приехали снова Овер с
Клименковым, велели поддерживать как можно дольше кровотечение, ставить
горчичники на конечности, мушку на затылок, лед на голову и внутрь отвар
алтейного корня с лавровишневой водой. "Обращение их было неумолимое,-
вспоминал Тарасенков,- они распоряжались, как с сумасшедшим, кричали перед
ним, как перед трупом. Клименков приставал к нему, мял, ворочал, поливал на
голову какой-то едкий спирт..."
После их отъезда Тарасенков остался до полуночи. Пульс больного упал,
дыхание становилось прерывистым. Он уже не мог сам поворачиваться, лежал
тихо и спокойно, когда его не лечили. Просил пить. К вечеру начал терять
память, бормотал невнятно: "Давай, давай! Ну, что же?" В одиннадцатом часу
вдруг громко крикнул: "Лестницу, поскорее, давай лестницу!" Сделал попытку
встать. Его подняли с постели, посадили на кресло. Но он уже был так слаб,
что голова не держалась и падала, как у новорожденного ребенка. После этой
вспышки Гоголь впал в глубокий обморок, около полуночи у него начали
холодеть ноги, и Тарасенков велел прикладывать к ним кувшины с горячей
водой...
Тарасенков уехал, чтобы, как он писал, не столкнуться с медиком-палачом
Клименковым, который, как потом рассказывали, всю ночь мучил умиравшего
Гоголя, давая ему каломель, обкладывая тело горячим хлебом, отчего Гоголь
стонал и пронзительно кричал. Он умер не приходя в сознание в 8 часов утра
21 февраля в четверг. Когда в десятом часу утра Тарасенков приехал на
Никитский бульвар, умерший уже лежал на столе, одетый в сюртук, в котором
обычно ходил. Над ним служили панихиду, с лица снимали гипсовую маску.
"Долго глядел я на умершего,- писал Тарасенков,- мне казалось, что лицо его
выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль, унесенную в гроб".
"Стыдно тому, кто привлечется к гниющей персти..."
Прах Гоголя был погребен в полдень 24 февраля 1852 года приходским
священником Алексеем Соколовым и диаконом Иоанном Пушкиным. А через 79 лет
он был тайно, воровски извлечен из могилы: Данилов монастырь
преобразовывался в колонию для малолетних преступников, в связи с чем его