"Осаму Дадзай. Исповедь "неполноценного" человека" - читать интересную книгу автора

тщательно изучать людские повадки, вряд ли скатился до того обхождения,
которым я людей пользую. И не пришлось бы мне противопоставлять себя законам
человеческой жизни, переживать ночами муки поистине адские. Вот ведь о
ненавистном злодеянии слуг и служанок я никому не пожаловался не потому, что
не верю в людей, и, конечно, не из-за христианской догмы, а потому, что люди
плотно закрыли створки доверия передо мной, маленьким человеком по имени
идзо. Да, я думаю именно так. Даже отец с матерью - и те - бывало,
демонстрировали, насколько я недосягаем для их понимания.
И то, что я не из тех, кто, пользуясь доверием людей, станет искать у
них помощи, в первую очередь особым чутьем поняли многие женщины; они учуяли
мое одиночество, и это позволяло им пользоваться мною как заблагорассудится.
То есть, я просто хочу сказать, что женщины видели во мне человека,
способного сохранять любовные тайны.

* Натто - масса из перебродивших соевых бобов.
** и-чян - уменьшительно-ласкательная форма имени идзо.
*** Эпоха Эдо - ХУШ-XIX вв.


ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ


На берегу моря, у самой воды, там, где в прибой докатываются волны,
чернеют стволы и голые ветки высоких вишен. Их более двадцати. К началу
учебного года* появляются коричневатые клейкие листочки, распускаются
прелестные цветы; на фоне лазурного моря - красота поразительная! Влекомые
ветром, цветы вскоре опадают, уносятся в море и, словно инкрустация,
покрывают его поверхность, качаются на волнах, но затем море возвращает их
на берег, к деревьям. Вот такое место - двор нашей гимназии, куда я поступил
совершенно спокойно, без сколько-нибудь должной подготовки. Цветы сакуры на
кокарде форменной фуражки и на пуговицах моей новой гимназической формы
восходят к тем самым деревьям на берегу моря.
Дом, где я жил, да еще дом каких-то дальних родственников располагались
совсем рядом с гимназией, чем, по-видимому, и руководствовался отец,
определяя меня в это заведение. На занятия я выбегал по сигналу на утреннюю
линейку; и вообще был я ленивым учеником. Но опять все то же мое постоянное
паясничество вскоре сделало меня любимцем класса.
Первый раз в жизни я зажил практически отдельно от родителей, и мое
новое место показалось мне куда более приятным, нежели родной дом. Клоунада
давалась мне уже не столь тяжко, как раньше - возможно потому, что я
кое-чего добился в этом искусстве. Хотя нет, дело, пожалуй, не в этом: будь
ты и семи пядей во лбу, даже сыном божьим Иисусом - огромное значение имеет,
где, перед кем ты играешь: одно дело - в родном доме, и совсем другое - в
чужом краю. Самое трудное для актера - выступать перед родными; когда все
семейство вместе - тут и великому актеру не до игры будет. Разве не так? А я
имел мужество играть. И притом достаточно успешно. А перед чужими сумеет
сыграть любой меланхолик.
Боязнь людей угнетала меня не менее, чем прежде, но при этом мастерство
росло, я вечно смешил класс, хохотали и учителя, правда, прикрывая рот рукой
и сетуя: "Без Ооба (это моя фамилия) был бы прекрасный класс..." Мне