"Николай Далекий. За живой и мертвой водой (Роман)" - читать интересную книгу автора

могли следить за каждым заключенным, вышедшим из бараков. Любая стена
просматривалась с той или иной вышки. Ни одного укрытия, все, как на ладони.
Голая утоптанная земля без единой травинки, просторный аппель-плац в центре,
дорожки, посыпанные битым кирпичом. По земле на расстоянии трех метров от
высоких, загнутых вовнутрь наподобие буквы "Г" железобетонных столбов с
колючей проволокой на изоляторах - белая полоса. По человеку в полосатой
лагерной робе, переступившему эту черту, часовые на вышках открывают огонь
из пулеметов без предупреждения.
Ночью лагерь был залит светом прожекторов, и белая полоса выделялась на
земле особенно четко и зловеще. Она пугала своей белизной больше, чем
грозная надпись, окрик. Она безмолвно говорила о смерти.
Считалось, что совершить побег из лагеря в Квитчанах невозможно. Так во
всяком случае полагал комендант гауптштурмфюрер Эрих Шнейдер, прозванный
заключенными Белокурой Бестией. Он имел основание придерживаться такого
мнения: все попытки пленников вырваться на свободу заканчивались неудачей.
Были случаи, когда кто-либо из заключенных находил лазейку и исчезал, но не
проходило и суток, как беглецов, мертвых или живых, возвращали в лагерь.
Мертвых - чтобы выставить трупы для обозрения, живых - чтобы казнить на
глазах их товарищей. Похоже было, что Белокурая Бестия радовался каждому
такому случаю, дававшему ему возможность устраивать эффектное, устрашающее
зрелище. Похоже было даже, что несколько побегов гауптштурмфюрер
спровоцировал умышленно, чтобы закрепить в сознании заключенных мысль о
полной безнадежности таких попыток. С этой же целью он при каждом удобном
случае повторял свое любимое изречение: "Из моего лагеря можно убежать
только на тот свет".
Военнопленный лейтенант Колесник думал иначе. Он считал, что в принципе
бежать можно из любого лагеря, но из лагеря в Квитчанах труднее, нежели из
какого-либо другого. Нет, он не исключал такую возможность полностью.
Поэтому неожиданный ночной разговор хотя и изумил, потряс его, но все
же не показался лишенным всякого здравого смысла.
Павел Колесник вышел из вонявшей хлоркой уборной, жадно вдохнул свежий
ночной воздух. Глянул на небо - те же звезды, что и над родной Полтавщиной.
Хоть это не отняли... Навстречу ему от ближайшего барака, припадая на правую
ногу, шел заключенный с большой, непокрытой лысой головой. Колесник узнал
его. В лагере многие заключенные имели прозвища. Этого наградили двумя -
Башка, Сократ...
Башка остановился перед Колесником и, глядя ему в глаза, обычным
глуховатым, ровным голосом сказал, точно речь шла о пуговице или кусочке
бумаги для цигарки.
- Есть предложение, Павел. Допустим, побег... Возьмешься?
Колесник ответил таким испуганным, пронзительным взглядом, что Башка
слегка смутился.
- Нет, я с ума не сошел, - торопливо и как-то досадливо произнес он. -
Предложение совершенно серьезное. Имеются гарантии. Ну?
Башка ждал ответа. У него было очень худое лицо. Тонкая кожа так туго
обтягивала череп, что даже морщинки на высоком выпуклом лбу разгладились.
Если бы не глаза, эта голова могла бы напоминать голову хорошо сохранившейся
мумии. Но светло-карие глаза жили на мертвом лице, в них чувствовалась
душевная зоркость, они как бы излучали тепло напряженной работы мысли.
Колесник давно приглядывался к этому человеку, сумевшему сохранить