"Юлий Даниэль(Николай Аржак). Говорит Москва (рассказ)" - читать интересную книгу автора

ворвался в паузу:
- Выпьем за тапиренка! Как его - чепрачный? За чепрачного тапиренка! Ура!
Мы выпили по нескольку рюмок подряд. Старик быстро хмелел, и чем больше он
хмелел, тем чище, тем интеллигентнее становилась его речь. Он уже больше
не употреблял "слово-ер" Заложив нога на ногу, вертя головой от Саши ко
мне, он, понизив голос, быстро и очень внятно говорил:
- Никто из нас не знает, что скрыто в душе у другого. К примеру, наш с
вами откровенный разговор есть ни что иное, как безумие, самоубийственное
срывание одежд. Но если вы сорвете на улице одежду в буквальном смысле
слова - вас отведут в милицию, оштрафуют, общественное порицание вынесут -
и только! А откровенность, срывание одежд душевных - недопустимо! Как
знать, а вдруг какое-то мое слово, какая-то идея уязвит вас в самое
сокровенное, самое больное место, вопьется настолько сильно, что вырвать
эту ядовитую занозу можно только ценой жизни моей?! И вы ринетесь убивать
меня - спасать себя! А кто и что может воспрепятствовать вам? Или любому,
другому, третьему? Кто из нас знает, сколько весит вражда, которую кто-то
испытывает к нам? И чем она вызвана? Неловким словом, манерой закусывать,
формой носа? Кстати, - он повернулся ко мне, - вы не еврей?
- Нет, - ответил я, трогая нос. - А что, похож?
- Да, есть что-то. Вот они, евреи, - мудрый народ. Они живут в страхе. И
не в страхе Божием, а в страхе людском. Они каждого рассматривают как
возможного врага. И правильно делают. Что может быть страшнее человека?
Зверь убивает, чтобы насытиться. Ему - зверю - наплевать на честолюбие, на
жажду власти, на карьеру. Он не завистлив! А вот мы - можем ли знать, кто
жаждет нашей смерти, кого мы, сами не зная о том, обидели? Обидели самым
существованием своим? Ничего мы не знаем...
- Звери из-за самок насмерть дерутся, - сказал Саша.
Геннадий Васильевич двинул бровями:
- Это статья особая. Это - инстинкт продолжения рода. В зверях есть
мудрость и простота: они не влюбляются. А вот человек... Стоит человеку
влюбиться - и он готов на любую пошлость, на любое преступление. Недаром
римляне говорили: "Фемина - морс аниме" - "Женщина - смерть души". Но я не
об этом. Я спрашиваю вас, Саша, и вас, Анатолий: вы уверены, что среди
ваших знакомых и друзей нету таких, которые могут вас убить? Я о себе
скажу, что не уверен! А смерть... вы молоды, вы о ней не думали, а я - я
старик. Я лежу ночью вот на этом самом диване - посмотрите на него, у него
деревянная спинка - ворочаюсь с боку на бох, толкнусь локтем о дерево и
сразу: "Вот так будет и в гробу - дерево рядом, дерево сверху, дерево,
дерево!.." Он перевел дух; голова его чуть заметно тряслась.
- И ничего нельзя предусмотреть. Ничто не поможет: ни осторожность, ни
одиночество - ничто! И напрасно они спорят, толкуют, суетятся...
- Кто "они", Геннадий Васильевич? - спросил я.
- Эти вот - щелкоперы, - устало ответил старик.
Он встал, качаясь, и отдернул серую занавеску: вдоль всей стены
протянулись стеллажи с книгами. Пестрые, переплетенные в цветистые ситцы
писатели ворвались в комнату, как татарская орда, в клочья разорвав
видимость благополучия, обманчивое спокойствие мещанского уюта, а с ними -
скрипучие, громоздкие арбы философских систем, кривые зеркала сабель
самоанализа, тупые тараны вселенского пессимизма, жеребцы цивилизации с
желтой пеной человеконенавистнечества на оскаленных мордах, вдребезги, в