"Григорий Петрович Данилевский. Сожженная Москва (исторический роман)" - читать интересную книгу автора

миру вечного покоя и тишины.

- Так что же твой кумир мечется с тех пор, как он у власти? -
спросил Тропинин. - Обещал французам счастье за Альпами, новую
какую-то веру и чуть не земной рай на пути к пирамидам, потом в
Вене и в Берлине - и всего ему мало; он, как жадный слепой
безумец, все стремится вперед и вперед... Нет, я с тобой не
согласен.

- Ты хочешь знать, почему Наполеон не успокоился и все еще полон
такой лихорадочной деятельности? - спросил, опять останавливаясь,
Перовский. - Неужели не понимаешь?

- Объясни.

- Потому, что это - избранник провидения, а не простой смертный.
Тропинин пожал плечами.

- Пустая отговорка, - сказал он, - громкая газетная фраза, не
более! Этим можно объяснить и извинить всякое насилие и неправду.

- Нет, ты послушай, - вскрикнул, опять напирая на друга, Базиль,
- надо быть на его месте, чтобы все это понять. Дав постоянный
покой и порядок такому подвижному и пылкому народу, как французы,
он отнял бы у страны всякую энергию, огонь предприятий, великих
замыслов. У царей и королей - тысячелетнее прошлое, блеск родовых
воспоминаний и заслуг; его же начало, его династия - он сам.

- Спасибо за такое оправдание зверских насилий новейшего Атиллы,
- возразил Тропинин, - я же тебе вот что скажу: восхваляй его как
хочешь, а если он дерзнет явиться в Россию, тут, братец, твою
философию оставят, а вздуют его, как всякого простого разбойника
и грабителя, вроде хоть бы Тушинского вора и других самозванцев.

- Полно так выражаться... Воевал он с нами и прежде, и вором его
не звали... В Россию он к нам не явится, повторяю тебе, -
незачем! - ответил, тише и тише идя по бульвару, Перовский. - Он
воевать с нами не будет.

- Ну, твоими бы устами мед пить! Посмотрим, - заключил Тропинин.
- А если явится, я первый, предупреждаю тебя, возьму жалкую
рогатину и, вслед за другими, пойду на этого архистратига вождей
и королей. И мы его поколотим, предсказываю тебе, потому что в
конце концов Наполеон все-таки - один человек, одно лицо, а
Россия - целый народ...

Вспоминая теперь этот разговор, Перовский краснел за свои
заблуждения.