"Дмитрий Данилов. Гвардеец (Оболганная эпоха)" - читать интересную книгу автора

Навстречу двое солдат за руки протащили стонущего человека с голой
спиной, покрытой ужасными язвами. Явственно послышался запах горелого мяса.
Я отвернулся, не в силах глядеть на отвратительное зрелище. Сразу бросило в
жар. Пытка здесь явление обыденное, применяется и к правым, и к виноватым.
Где гарантия, что не наговорю лишнего, за что можно распроститься жизнью? Я,
конечно, парень крепкий, но у всех есть предел. Опытный палач развяжет язык
даже немому.
В животе разом потяжелело.
Меня ввели в небольшую комнату, поставили лицом к окну. Свет сразу
ударил в глаза. После темноты одиночки солнечные лучи палили, будто лазерные
пушки. Конвойный солдаты замерли как истуканы, прижав мушкеты к ногам.
Я увидел за столом Фалалеева вместе с худощавым мужчиной, который
обмакнул гусиное перо в чернильницу и приготовился писать в толстой книге,
похожей на амбарную. Понятно, первый - следователь, второй - писец. Сбоку
загремел инструментом палач - дородный, в кожаном фартуке; другой - в
ярко-красной поддевке, с прической горшком, ему ассистировал.
- Ступайте, - приказал Фалалеев солдатам.
Те развернулись и покинули помещение. Почему-то без них стало еще
страшнее.
- Приступим к роспросу, - сказал Фалалеев. - Помни, что ложное слово
твое будет противу тебя же обращено. Клянись, что не прозвучит здесь от тебя
ни единой кривды.
- Клянусь.
- Знай, что целью нашей является возбудить в преступнике раскаяние и
истинное признание, за что ждать тебя награда может милостию императрицы
нашей Анны Иоанновны.
Ага, щаз, ищите дурака в другом месте. Надо быть полным идиотом, чтобы
взвалить всю вину на себя на первом же допросе. Нет, я еще побрыкаюсь.
Фалалеев продолжил:
- Ежели будешь строптивым и непокорным - учти: за утаение малейшей
вины - жестокое и примерное наказание, как за величайшее злодеяние.
Укрывательство с твоей стороны будет тщетным, ибо правда нам всея
известна, - он потряс листами бумаги.
Я понял, что это отчеты Борецкого и его начальника. Буду рассчитывать,
что ничего лишнего они не написали.
- Признаешься ты?
- Мне не в чем сознаваться. Моя совесть чиста, - спокойно произнес я.
Фалалеев скрестил руки на груди и задумался. У меня сложилось
впечатление, что к допросу он не готовился, да и рассеянный взгляд наводил
на мысль о том, что чиновник не так давно успел приложиться к бутылке.
- Что писать? - подал голос писец, которому надоело ждать, когда 'шеф'
очнется.
- Пиши, что увещевание не понял, - вяло откликнулся чиновник.
Писец бегло застрочил.
- Говори, кто таков, каких чинов, откуда будешь и веры какой? -
опомнился Фалалеев.
Понятно, началась рутина. В принципе, ничего страшного на данном этапе
нет, главное, не сболтнуть лишнего.
- Барон курляндский, Дитер фон Гофен, вера моя... - я стал вспоминать,
кем могли быть прибалтийские немцы. Понятно, что христиане, но какие именно?