"Софрон Петрович Данилов. Бьется сердце (Роман) " - читать интересную книгу автора

могу понять, что случилось с нею тогда. Надя и Тимир Иванович Пестряков!
Даже в шутку нельзя было предположить. Помнишь, как мы над ним потешались -
этот шевиотовый костюм, золотые очки... И вдруг в Якутск - я училась тогда
в пединституте - доходит слух: Надя с Пестряковым! Я не поверила. Мы ведь с
ней подруги были, сколько она мне о тебе, о вашей любви рассказывала! Но я
человек прямой, взяла и всё-таки написала ей, как и полагается подруге:
мол, представляешь, какая дурацкая сплетня. И не получила ничего в ответ.
Приезжаю на каникулы, первым делом бегу к ней. От неё самой правду услыхала
- всё равно не верю! Она мечется по комнате, всё мне о бедах войны, всё
какие-то несусветные глупости: жизнь, дескать, проходит, от Сергея писем
нет... Потом вдруг будто взорвалась, глаза злые: "Не лезь, - кричит, - в
мою душу, ни в чьих советах я не нуждаюсь". Упала на кровать, заревела в
голос: "Поздно, поздно..." Хотела я её успокоить, ерунда, мол, никогда не
поздно. Такая я тогда рассудительная дева была! И вдруг вижу на шишечке
кровати - галстук мужской... Висит мужской галстук на её девичьей кровати.
Этого самого Тимира Ивановича принадлежность! Действительно, поздно было
лезть со своими советами. Ушла я, на том дружба и кончилась. Сколько лет
работаем вместе, а друг друга не замечаем. Правда, однажды... Праздник
какой-то был, собрались учителя на вечеринку, вино, песни. Надежда
Пестрякова в ударе была - уж так она плясала, так распевала! Я вышла во
двор, на лавочке присела, гляжу, и она тоже. От вина или ещё от чего, она
вдруг ко мне на грудь, с откровениями. А мне не нужны её откровения, для
меня она что есть, что нет.
Так прямо и сказала тогда. Может, слишком уж прямо. Она тут как бомба
лопнула. Когда дружили, не знала я за Надькой такой психопатии. "Вековуха!
- кричит мне. - Старая дева! Теперь поняла, кто из нас прав? Ты видела моих
детей? А у тебя что?" Не стала я дальше слушать, поднялась с лавочки и
домой. Даже в её словах не "вековуха" поразила - это, в общем-то, верно,
вековуха я и есть. Но слышал бы ты, каким голосом она на меня кричала!
Тогда и поняла я: не всё для Надежды Пестряковой безболезненно обошлось, не
всё прошло. Жжёт её изнутри...
- Нехорошо она, "вековухой" - то, - мрачно заметил Аласов. -
Учительница, интеллигентка...
- Да уж интеллигентка... Вслед закричала: "У меня дети, а у тебя
Сенькина фотокарточка". Где ей понять, что для меня эта фотокарточка!
Помолчали.
- А ты и вправду... - спросил Аласов осторожно, - ждёшь его до сих
пор?
- Глупости, - ответила Майя устало. - Двадцать лет прошло, чего ждать?
Иногда меня спрашивают: за столько лет и ничего другого себе не нашла? А я
не ищу. Другой мне не нужен. Ни лучше, ни хуже. Никакой!
- Ну, так ли?
- Так! Никакой! И ни-ког-да!
Голос её странно осёкся. В больших глазах стояли слёзы.
- Ты что, Майка?
- Ничего. До свидания, Серёжа. - Она оттолкнула его руку и,
повернувшись, быстро зашагала назад.
Он остался на пустынной улице, с болью и недоумением глядя ей вслед.
Бедная женщина.
- Гутен абенд! Уже пошли тетрадочки?