"Джеральд Даррел. Звери в моей жизни" - читать интересную книгу автора

имеющего ничего общего с зоологической наукой, поименовал льва Царем зверей,
авторы наперебой старались подтвердить его право на этот титул. Больше всех,
как я убедился, отличились древние авторы - они единодушно превозносили
Felis leo за его ум, благородство, отвагу и мягкий нрав; надо думать, это и
предрешило выбор известными своей простотой и скромностью англичанами льва
для национальной эмблемы. На самом же деле, как я очень скоро узнал, работая
с Альбертом и его супругами, львы не совсем таковы, какими их рисовали
древние.
В старом английском издании "Естественной истории" Плиния я нашел
следующее прелестное описание Царя зверея:
"Лев - единственный среди диких зверей милостиво обращается с теми, кто
смиряется перед ним, и он не станет трогать покорившегося, а пощадит
простершуюся перед ним на земле тварь. Как ни свиреп он и как ни жесток в
других случаях, он обращает свою ярость сперва на самца и только во вторую
очередь на самку, а детенышей вообще не трогает, разве что в состоянии
крайнего голода".
Трех дней знакомства с Альбертом было для меня довольно, чтобы
уразуметь, что на него это характеристика никак не распространяется.
Свирепости и жестокости у него было хоть отбавляй, но милосердием и не
пахло. Всякий, кто смиренно простерся бы на земле перед ним, был бы
вознагражден за свою кротость укусом в загривок.
Не менее внимательно штудировал я Пэчеза, и он с самоуверенностью
человека, в жизни не видевшего львов, сообщил мне, что "в холодных областях
львы более миролюбивы, в жарких - более свирепы". Прочтя эти слова, я
проникся надеждой, что смогу поладить с Альбертом, так как сразу после моего
прибытия в Уипснейд заметно похолодало, на холмы обрушился леденящий ветер,
от которого корявые кусты бузины скрипели, стонали и зябко жались друг к
другу. Если верить Пэчезу, в такую погоду Альберту и его женам полагалось
мило резвиться, наподобие котят.
Уже на второе утро мое доверие к Пэчезу было грубо подорвано.
Согнувшись в три погибели от встречного ветра, синий от холода, я брел мимо
львиной клетки, возвращаясь под кров теплого Приюта. Между тем Альберт
спрятался в густой траве и крапиве на углу вольера, рядом с дорожкой.
Уверен, он заранее приметил меня и решил преподнести мне маленький сюрприз,
когда я буду идти обратно. Дождавшись, когда поровнялся с ним, он неожиданно
выскочил из укрытия и с устрашающим рыканьем бросился на железные прутья,
после чего присел и уставился меня желтыми глазищами, злорадно упиваясь моим
испугом. Шутка эта настолько пришлась ему по вкусу, что в тот же день
попозже он повторил ее. И снова был вознагражден зрелищем того, как я
подпрыгнул, словно испуганный олень. С той разницей, что я сверх того
выронил ведро, споткнулся о него и со всего маху шлепнулся в буйную крапиву.
Позже я убедился, что холодная погода вместо того, чтобы внушить Альберту
кротость, превращает его в страшного разбойника. Он развлекался тем, что
прятался за кустами и внезапно выскакивал из засады, пугая ничего не
подозревающих престарелых дам. Видимо, упражнения эти призваны были улучшить
его кровообращение, когда в воздухе пахло морозцем.
Я продолжал изучать сведения Плиния и Пэчеза о львах, но уже более
критически. После бурного дня в обществе прыгуна Альберта я отдыхал душой,
читая про сказочно милых четвероногих, куда более симпатичных, чем мои живые
подопечные. Особенно нравились мне рассказы странников о встречах со львами