"Альфонс Доде. Бессмертный" - читать интересную книгу автора

он не даст себя провести... Старик сгорбился, уткнулся в тарелку, на
которой лежал огромный кусок овернского сыра, и умолк.
Госпоже Астье было хорошо знакомо это упорное молчание, это
сопротивление мягкого тюка хлопка, как только речь заходила о деньгах, но
на этот раз она дала себе слово добиться от него ответа.
- Ах, вы ощетинились?.. Знаем, что это значит, когда вы топорщитесь
ежом... Нет денег, не так ли? Совсем, совсем нет?
Спина горбилась все больше и больше.
- Однако для Фажа у вас деньги находятся...
Леонар Астье вздрогнул, выпрямился и с тревогой взглянул на жену...
Деньги... у него... для Фажа!
- Я думаю, недешево обходятся ваши переплеты, - продолжала она,
довольная тем, что сломила его молчаливое сопротивление. - Скажите на
милость, для чего они нужны! Для каких-то бумажонок!
Он успокоился. Очевидно, она ничего не знала и пускала стрелы наугад,
но слово "бумажонки" задело его за живое: ведь это автографы, не имеющие
себе равных, письма за подписью Ришелье, Кольбера (*6), Ньютона, Галилея,
Паскаля, редкости, приобретенные за понюшку табаку и стоившие целое
состояние.
- Да, сударыня, состояние!
Он горячился, приводил цифры, перечислял предложения, которые ему
делали. Бос, знаменитый Бос с улицы Аббатства - он-то уж кое-что смыслит в
таких делах, - готов уплатить двадцать тысяч франков за три документа из
его коллекции, за три письма Карла V к Франсуа Рабле.
- Бумажонки!.. Нечего сказать, бумажонки!
Госпожа Астье слушала его с изумлением. Правда, ей было известно, что
уже два-три года Леонар собирает старинные документы. Случалось, он
рассказывал ей о своих находках, но она пропускала это мимо ушей, как
женщина, которая изо дня в день в течение тридцати лет слышит все тот же
надоевший ей мужской голос, но никогда ей и в голову не могло прийти...
Двадцать тысяч франков за три документа!.. Почему же он не соглашается?
Старик вспыхнул, как порох:
- Продать письма Карла Пятого!.. Никогда!.. Хоть бы вы все голодали и
пошли по миру, я никогда этого не сделаю, слышите?
Он стучал кулаком по столу, бледный, выпятив губы, озверев,
превратившись в маньяка; это был какой-то невиданный доселе Астье-Рею,
которого жена не знала. Так в минуты, когда внезапно разгораются страсти,
в человеке проявляются черты, неведомые даже близким. Впрочем, тут же
опомнившись и слегка конфузясь, академик пояснил, что без этих документов
он не может обойтись в своей работе, в особенности теперь, когда он лишен
архивов министерства иностранных дел. Продать эти материалы значило бы
перестать писать! Наоборот, он подумывает о том, чтобы еще увеличить свою
коллекцию. В заключение горькая и трагическая нота прозвучала в его
голосе, в котором слышалась вся скорбь, все разочарование его
незадачливого отцовства:
- После меня мой сын может продать все, что ему вздумается. Он ведь
мечтает только о богатстве, и я могу вас заверить, что он будет богат.
- А пока что...
Это "пока" было сказано таким мелодичным, приятным голоском, так
чудовищно естественно и спокойно, что Леонар, охваченный ревностью к сыну,