"t" - читать интересную книгу автора (Пелевин Виктор Олегович)

XII

Реальность состояла из двух противоположных сил.

Первой был ветер, ровный и неизменный. Он старался подхватить Т. и унести вверх. В нем была прохлада, и он вселял надежду.

Другой силой была тяжесть, похожая на усталое согласие чего-то огромного и древнего с самим собой. Она была горячей и обессиливающей, и тянула Т. вниз.

В точке, где находился Т., обе силы уравновешивали друг друга с аптекарской точностью.

Сначала осознание этой странной полярности и было единственной мыслью. Потом на нее стали накладываться другие. Мыслей становилось все больше, и вскоре они перестали быть заметными – вернее, то, что замечало их, исчезло под их потоком и стало незаметным само.

«Это, конечно, не физический ветер и тяжесть, потому что у меня нет тела. У меня, собственно, нет вообще никакой оболочки. Нет даже имени, самого тонкого тела из всех возможных. Имена, которые я носил – не мои, теперь это очевидно. Во мне вообще нет ничего такого, чему можно дать имя. Но кто сейчас об этом думает?»

Ответа не было.

«И ветер, и тяжесть, несомненно, реальны, потому что я их чувствую. Значит, к чему-то эти силы приложены. Допустим, это и есть я, граф Т… Вроде логично. Но откуда берутся эти ветер и тяжесть? Могу я увидеть их источник?»

Оказалось, что источник уже заметен. Им было сгущение мрака впереди.

Однако там был не просто мрак.

Чем дольше Т. вглядывался в него, тем больше различал деталей. Сначала он видел просто шар интенсивной черноты, каким-то образом заметный на таком же темном фоне. Затем стало казаться, что в черноте есть нечто белесое, а потом в этой белесости начали проступать розоватые желтоватости, которые постепенно слились в черты огромного человеческого лица. Появились глаза, потом нос, рот – и Т. понял, что видит Ариэля.

Лицо его, однако, выглядело непривычно. Правый глаз превратился в узкую щелочку (Т. решил, что так могло приключиться от ячменя). Нос был припухшим (возможно, насморк, подумал Т.). Но безобразно раздувшаяся нижняя губа несла на себе отчетливые и позорные следы насилия, которые уже совсем никак нельзя было объяснить естественными причинами: на ней чернел пунктир засохших ранок, оставленных, несомненно, зубами после столкновения с твердым и быстро движущимся предметом наподобие кулака.

Дальше в восприятии Т. произошла своего рода цепная реакция – как только подтвердилось, что лицо Ариэля несет на себе следы побоев, оно утратило мистическое величие космического объекта, и даже окружающая его чернота пожухла и выцвела; за несколько мгновений видение оплотнилось, и все мелкие детали, вплоть до пор на нездоровой коже, стали четко различимы. Глаза Ариэля повернулись, и Т. понял – демиург тоже его видит.

Некоторое время они молча глядели друг на друга.

– Что случилось? – спросил Т.

Было непонятно, как и чем он говорит, но вопрос удалось задать с обычной легкостью.

– Со мной? – нехорошо ухмыльнулся Ариэль. – Или с вами?

– С вами, – сказал Т. вежливо. – Я вижу, произошло несчастье.

Ариэль моргнул, и его глаза мокро заблестели. Т. стало любопытно, что произойдет со слезами демиурга: сорвутся ли они с ресниц и полетят в пространство или же покатятся по щекам? Но Ариэль уже справился с собой, и его распухшие губы раздвинулись в болезненное подобие улыбки.

– Пантелеймон отказал, – сообщил он.

– Я уже догадался, – ответил Т.

– Причем мало того, что отказал. Он отказал в крайне оскорбительной для южного человека форме. Я ведь вам уже говорил, наш кризисный менеджер Сулейман, несмотря на всю свою лондонскую полировку, все-таки южный человек, а для них вторая сигнальная система – довольно свежая инсталляция, и часто вызывает неконтролируемые эмоции.

– Вторая сигнальная система? – спросил Т. – Что это такое?

– Система условных рефлексов, связанных со словами. В отличие от первой сигнальной системы, связанной с реакциями организма на жар, холод и так далее. Вот скажите, какие ассоциации вызывает у вас слово «козлопетух»?

– Что-то семинарское, – ответил Т. – На подобных примерах в семинарии объясняют тщету человеческого разумения. Мол, человек даже в уме своем не может сотворить ничего нового, а в состоянии только соединять элементы уже созданного Господом. Классический пример – это крылатый бык. Видимо, козлопетух из того же ряда.

– Логично, – сказал Ариэль. – Раз архимандрит, значит, семинарское. А у зверьков ассоциации совсем другие. Сулейман, как этот семинарский термин услышал, забыл все свои европейские понты и дал команду мочить их бизнес ниже пояса. Как он выразился, «пиздячить на самом фундаментальном уровне». Прислал своего интеллектуала, как и обещал – нормальный такой пацан оказался, тертый. Посидели мы вечерок, подумали, где у них фундаментальный уровень, да и начали, перекрестясь…

– Угу, – отозвался Т., – я видел.

– Про гермафродита мне не особо нравится, это чечен вставил. Зато дальше такое заколбасили, что Дэн Браун нервно сосет в углу. Грааль, по нашей версии, это мумия Иисуса Христа, примотанная истлевшими бинтами к кресту в специальной синагоге под Ватиканом. С помощью Грааля масоны из мирового правительства управляют ходом истории. Поэтому они мусульман и ненавидят, что на них излучение не действует. А закончить мы хотели тем, что принудительная религия современного белого человечества – это культ мертвых евреев, разные ответвления которого охватывают и темную народную массу, и вольнолюбивую либеральную общественность. Чечен последнюю фразу даже придумал – «это нужно не мертвым, это нужно живым».

– Что вы такое говорите, – сказал Т., – право, даже страшно делается.

– Да вы не пугайтесь, – хмыкнул Ариэль. – До этого не дошло.

– А что случилось?

– Сулейман, значит, вывесил в Сети пару отрывков – про баржу и гермафродита. Чтоб у Пантелеймона в конторе поняли, что он не шутит. Дальше как обычно – проплатили флеху, всплыли в топ. А как всплыли, Сеть стала обсуждать. Обсуждали, правда, в основном то, почему попы котенка убили, если у ихнего гермафродита кошачья голова – это я, дурак, недоглядел второпях. Ну и про авраамические религии заспорили, со взаимными нападками. А такие базары отслеживают. В общем, за полчаса дошло до силовых чекистов – вместе с инфой, кто это в топ поднял. Стали они смотреть, какая у Сулеймана крыша, и вдруг видят, что это они сами и есть. Главный у силовых теперь стал генерал Шмыга. Жуткий человек, его реально все боятся. Монстр. Каждое воскресенье летает на Эльбрус – охотится с вертолета на снежного леопарда. Охрана ставит на склон «макбук эйр» c мак ос десять-шесть [1], а он его из снайперской винтовки коцает. И ни одна зеленая шавка гавкнуть не может. А у либеральных главный полковник Уркинс.

– Какая-то фамилия странная, – сказал Т.

– Это он с Уркинсона поменял, чтоб в чекисты приняли. Мол, из потомственных латышских стрелков. Он тоже крутой. Говорят, в Марианскую впадину на батискафе спускался – его там серьезные сущности инструктировали, что и как. Уркинс важный человек, его каждый месяц в Лондон посылают свежий ветер изображать. Но только Шмыга все равно главнее. Его олигарх Ботвиник лично боевому НЛП обучил перед смертью. За это, говорят, либеральная башня его и замочила.

– Я половины слов не понимаю, которые вы говорите, – пожаловался Т. – Что такое боевое НЛП?

– Никто точно не знает. Но слухов много. Например, скажет Шмыга что-нибудь такое непонятное по телефону, а человек через три дня опухнет и помрет. Вот такой деятель – чтоб вы понимали, какие люди подключились. В общем, вник Шмыга в дело, позвонил Сулейману и говорит – ты че, зверек, голову ушиб? Твои креативщики на все ибрагимические религии баллон катят. Даже зороастрийцев оскорбили. Сулейман не понял сначала – каких, говорит, еще зороастрийцев? А Шмыга говорит, таких, мля. Россиян-маздаистов. Сулейман говорит – вы, товарищ генерал, о каких маздаистах – о шестых или о третьих? Вы ведь об этих волнуетесь, которые на «Маздах» ездят? Тут уже Шмыга напрягся. Я, говорит, волнуюсь о россиянах-огнепоклонниках, понял, нет? Вдруг им не понравится, что у тебя горящая баржа тонет. Вдруг это их религиозные чувства оскорбляет. Сулейман решил, что его прессуют не по делу, и говорит – ну, если захотеть, до столба доебаться можно, товарищ генерал. Мы, мол, понимаем, не дети. А Шмыга ему устало так отвечает – меня ты разведешь, Сулейман, а зороастрийцев ни хуя. Тут Сулейман конкретно перебздел, решил, что Шмыга уже боевое НЛП применяет. Потому что больно непонятный разговор пошел. А Шмыга ему дальше трет: зороастрийцы ладно, но ты на кого дальше попер – на бога Саваофа? Ты че, опух? Ты, говорит, либерастам специально повод даешь? Уркинсон же тебя в суде за пять минут отпидарасит, ему дело открыть как два перста обоссать. Ты че, говорит, под экстремистскую статью меня подводишь? Зря, говорит. Пойдешь-то по ней ты, а не я. Тебя, говорит, и просто так замочить теперь могут – ведь психопатов в Москве много. Черные вдовы, нибелунги, криптомастурбаторы с «правой ру», кватероны из Византийского клуба. Буддисты сейчас тоже совершенно ебанутые пошли, от них чего хочешь ждать можно. И потом, что ты такое про ислам говорил в клубе «Тринадцать Гурий»? Сулейман отвечает – ничего. А Шмыга ему – ага, не помнишь, укуренный был и унюханный, а пленочка помнит. Сказал, что ислам – это религия мира, который настанет, когда всем неверным сделают секим-башка. Выложит кто в интернет, так тебе же первому глотку и перережут. Свои, чтоб ты имидж им не портил. Чтоб все знали, что ислам действительно религия мира.

– А Сулейман?

– А что Сулейман. Вспомнил, где живет – и вся евроидентичность с него осыпалась как бледная перхоть. Обосрался и все косяки на меня повесил. А про своего интеллектуала даже не вспомнил, хотя за гермафродита по всем понятиям чечены отвечают. Велел текст с сайта снять, а меня уволить. Причем не просто уволить, а перед этим еще и отмудохать перед видеокамерой.

– А это зачем? – спросил Т.

– Чтоб зороастрийцам показать, если стрелу назначат… Говорит, Шмыга велел. Только мне сказали, Шмыга на самом деле ничего такого не велел. Он буркнул просто: «этому мудаку, который все придумал, надо в рыло дать за такие штуки. Гнать его в три шеи». Можно сказать, просто выругался. А они все дословно выполнили. И по шее ровно три раза дубинкой засадили – мол, если не получается один раз в три шеи, сделаем три раза в одну. Своя же служба безопасности, представляете? Которая пропуск проверяла и под козырек брала… – Ариэль всхлипнул. – А проект закрыли.

– Совсем закрыли? – спросил Т.

– Угу.

– А как же кредит?

Ариэль прищурился на Т.

– Знаете, граф, – сказал он, – я вам даже описать не могу, до какого мне это фиолетового барабана.

Т. ощутил тревогу.

– И что теперь будет?

– С вами или со мной? – спросил Ариэль.

– С вами, – вежливо ответил Т.

– Уйду от Сулеймана. Только не голимый, как они думают, а со всеми наработками. И все продам по второму разу.

– Куда уйдете?

– Есть место. Одна серьезная структура под полковником Уркинсом набирает команду на новый проект. Иронический ретро-шутер на движке «source», выйдет в версиях для писи и иксбокса. Консольный вариант пойдет в комплекте со специально написанной книгой, типа как коллекционный «Warcraft», если вам это что-нибудь говорит. Называется проект «Петербург Достоевского» или «Окно в Европу», еще окончательно не решили. «Окно в Европу», по-моему, хуже. Все будут думать, что про Украину и разборки с газом. Но идеологически проект очень значимый, поэтому бабло нашли несмотря на кризис. Нефтянка пока дает.

– А в чем значимость? – спросил Т., решив ориентироваться по огонькам немногих понятных слов и смыслов.

– Это типа наш ответ Чемберлену. Пиндосы выпустили шутер для иксбокса, называется «Петропавел». Про то, как четыре американских моряка – негр, еврей, грузин и китаец – спасают мир от двухголового русского императора, которого гуннская принцесса Анастасия родила от Распутина. И мы хотим нанести ответный удар. Но сложность в том, что удар нанести тут мало, надо еще, чтобы пиндосы его купили. Поэтому будем делать два варианта – внутренний и экспортный. Разница минимальная – просто вектор реверсируем. Во внутреннем варианте всякая мразь будет лезть из Европы в Петербург Достоевского, а в экспортном – из Петербурга Достоевского в Европу.

– А почему «Петербург Достоевского»? – спросил Т. – Что это у вас, то Толстой, то Достоевский?

– Ревнуете? – усмехнулся Ариэль. – Напрасно. Главная культурная технология двадцать первого века, чтобы вы знали, это коммерческое освоение чужой могилы. Трупоотсос у нас самый уважаемый жанр, потому что прямой аналог нефтедобычи. Раньше думали, одни чекисты от динозавров наследство получили. А потом культурная общественность тоже нашла, куда трубу впендюрить. Так что сейчас всех покойничков впрягли. Даже убиенный император пашет, как ваша белая лошадь на холме. И лучше не думать, на кого. Чем Достоевский-то лучше? Тем более, что это такой же Достоевский, как вы Толстой.

– Спасибо, – буркнул Т.

– Проект коммерческий, – продолжал Ариэль, – поэтому Федор Михайлович будет у нас не рефлексирующий мечтатель и слабак, а боец. Такой доверчивый титан, нордический бородатый рубака, зачитывающийся в свободное время Конфуцием…

– Но почему именно Достоевский? Почему, скажем, не Тургенев?

– Вот прицепились. Ну хорошо, скажу. У ФСБ есть инсайд, что в следующем году телеведущая Опра Уинфри порекомендует американским женщинам прочесть роман «Братья Карамазовы». Тогда экспортный «Петербург Достоевского» автоматом попадает в сопутствующие товары второго эшелона, а это поднимает продажи минимум в пять раз. Если выйти одновременно на иксбоксе и писи, бабла можно снять немерено.

– Отчего вам так важно на Запад продать?

– Иначе денег не отбить. У нас любую игру украдут, и все. А вложения в этом бизнесе намного серьезней, чем в литературе. Прикиньте, книгу максимум десять человек пишет, а после игры одни титры пять минут по экрану идут, и всем платить надо.

– А почему именно Петербург?

– Чтобы заодно силовой башне отлизать. Вы что, весь Северный Альянс оттуда. Под это и денег больше дадут.

– Там и нибелунги в доле? – осторожно предположил Т. – Раз Северный Альянс?

– Нибелунги тут вообще ни при чем, – сказал Ариэль сухо. – Максимум, что они могут – это узбеков на рынке шугануть. А Северный Альянс, чтоб вы знали, ни с кем в доле не работает. Они всех под себя кладут.

– Все равно не понимаю, – сказал Т. – Вы говорите, Петербург выбрали для того, чтобы силовой башне отлизать. Но вы же теперь под либеральной будете?

– Да.

– А зачем либеральная башня хочет отлизать силовой, если они воюют?

– Византия, батенька, – ответил Ариэль. – Это не головой постигается, а только неравнодушным сердцем. Или на худой конец опытной жопой, простите за безобразный каламбур. Все равно не поймете. Да и зачем вам?

– То есть как зачем? Ведь именно из-за этого и происходит все неустройство в моей судьбе.

– Можете не волноваться. Неустройство скоро кончится.

– Чем же именно?

– А ничем. Просто кончится.

– В каком смысле?

Ариэль улыбнулся.

– Это вы уж сам решайте, в каком. Я шутером заниматься буду, Гришу на трех проектах ждут, а Митенька вообще вверх пошел ракетой, никто не думал даже. У него теперь миллионный контракт на телевидении – сериал «Старуха Изергиль». Это про одну старую путану, которая научилась делать выводы о человеке по минету – типа как цыганка по ладони. Ее в каждой серии менты вызывают – пососать у трупа, чтобы помочь следственной бригаде. Только сосет она за занавеской, чтоб из прайм-тайм не вылететь – один силуэт виден… Вот только не надо так на меня глядеть, граф, не надо. Понимаю, не нравится. Так ведь и мне не особо симпатично. Но кто вас теперь создавать станет? Некому больше. Совсем.

– Так что произойдет после нашего разговора?

– Ничего не произойдет, я ведь сказал.

– Это как?

– Вот и узнаете, – отозвался Ариэль.

Несколько секунд прошли в тишине. Ариэль, видимо, смягчился.

– Вообще-то, – сказал он, – дедушка говорил одну вещь на этот счет. Но я не уверен, что она к вам относится.

– Валяйте.

– Он говорил, что никакой смерти в сущности нет. Все, что происходит – это исчезновение одной из сценических площадок, где двадцать два могущества играют свои роли. Но те же силы продолжают участвовать в миллиардах других спектаклей. Поэтому ничего трагического не случается.

– Вы только забыли спросить, что по этому поводу думает сама площадка, – сказал Т. – Та, которая исчезает.

– Что бы она ни думала и как бы ни страдала, все это за нее будут делать могущества. Кроме них некому. И потом, площадка исчезает не сразу. Некоторое время сохраняется нечто… Некая… Что-то вроде следа в мокром песке. Или отпечатка света на сетчатке глаза.

– Чьего глаза?

– Затрудняюсь с ответом, граф. Впрочем, это ведь просто сравнение. Скажем так, сохраняется остаточное мерцание, мысленный туман. Некая инерция индивидуального существования. Продолжается она недолго, но дедушка говорил, что это чудесное и волшебное время. Именно тогда человек может выполнить свое самое заветное желание. Любое.

– Неужели совсем любое?

– Да. Оно может быть каким угодно именно потому, что исчезают ограничения, существующие при жизни. Когда у вас есть тело, реальность одна на всех. А когда тела у вас нет, ваша личная вселенная никому не будет мешать. Про нее никто даже не узнает. Ум напоследок может устремиться куда угодно.

– Звучит, конечно, интересно, – сказал Т. – Но ведь ваш дедушка говорил о настоящих людях.

– Верно. Что происходит с героем, которого перестает придумывать бригада авторов, я не знаю. Возможно, на вас распространяется сокращенная аналогия… Хотя у вас ведь и желаний никаких нет, пока мы с Митенькой не придумаем. Да, загадка…

Т. услышал холодную неживую мелодию, похожую на пение механического соловья. Ариэль заметно встревожился.

– Телефон, – сказал он, выпучив глаза. – Я теперь всего боюсь…

Он отвернулся.

Тут же что-то случилось с балансом сил, которые удерживали Т. на месте. Похожая на ветер сила возобладала, рванула его прочь, и голова демиурга сразу оказалась далеко внизу.

– Эй! – крикнул Т. – Ариэль! Ариэль!!!

Но Ариэль уже стал точкой. А потом исчезла и точка – и рядом не осталось никого, кто мог бы ответить. Вслед за этим пропала сила тяжести. А еще через миг прекратился ветер.

Яростным усилием воли Т. попытался последовать за уходящим из Вселенной демиургом, и каким-то образом это получилось – хотя Т. понял, что растратил в усилии всего себя и на другое подобное действие его уже не хватит.

Сначала он несколько минут слышал голос, говорящий что-то неразборчивое. Затем голос стих и сквозь черноту стал проступать силуэт человека, сидящего за странным аппаратом, отдаленно похожим на «ундервуд» со светящимся экраном напротив лица.

Т. узнал Ариэля – тот, кажется, не догадывался, что за ним наблюдают, или не обращал на это внимания. Он сосредоточенно тыкал двумя пальцами в клавиши своего прибора (Т. догадался, что это и есть та самая «машина Тьюринга», о которой он столько слышал), и в светящемся прямоугольнике перед его лицом появлялись буквы, словно кто-то подрисовывал их с другой стороны. Буквы собирались в слова, слова в предложения, предложения в абзацы. Т. напряг зрение, и светящаяся поверхность приблизилась вплотную к его лицу – как будто это он сам, а не Ариэль, сидел за машиной Тьюринга.