"Ирина Дедюхова. Ночной дозор" - читать интересную книгу автора

а потом - хоть трава не расти! А расплачиваться ведь всей улице придется!
Когда ты сосать будешь, - думай, что сосешь и у соседей, с которыми давно
кровно повязан, пащенок!
Сидоренко повернулся и пошагал к своему дому, а в голове Нины гулким
набатом звучали его слова: "Кровно повязан!"
- Тут, Нин, видно, одним ночным дозором не отбрешешься, - почти
спокойно, но с внутренним напряжением произнес Вениамин. - Тут придется и
дневной дозор устраивать и с сумеречным дозором выходить... Запустили мы всю
эту петрушку с укропом, заросло все дурной травой...
"Заросло! Все заросло!" - кровью билась в нинкины виски назойливая
мысль. Поэтому все последующие события она различала сквозь звездопад,
сыпавшийся им с Вениамином головы 58-го размера с темного июльского
небосклона, каких-то летучих мышек, корчившихся перед нею ушастой
физиономией Сидоренко, ну и, конечно, сквозь кровавую пену в глазах. Это уж
само собой, как говорится.
То с одного, то с другого края Зеленки раздавался треск выламываемых
дверей, звон разбитых стекол и заполошные крики: "Не буду больше сосать! Чес
слово, не буду сосать! Пожрать ведь хотелось по-человечески!.."
Шакирыч возле своего ларька с тревогой прислушивался к происходящему.
Всех клиентов будто ветром сдуло. Шакирыч понял, что пожрать по-человечески
в эту ночь ему не доведется. В глубине еще не совсем разложившейся при
коммерциализации общества души он понимал, что потихоньку превращается в
настоящего вампира, досасывая зачастую последнее. По этой причине дневной
свет стал для него непереносим, он заливал слезой раскаяния глаза и стыдом
прожигал кожу. Но как только догорал последними кровавыми отблесками закат,
так будто новая жизнь просыпалась в Шакирыче. В этот момент он мог
бестрепетно подправить все ценники, увеличив стоимость соленых орешков в
пять раз, заломить дикие цены за пиво и водку, отлично зная, что никто ночью
из Зеленки не выберется, поскольку вампиры из городского автопарка отменили
вечерние рейсы.
"Ну, и что? - в который раз проговаривал он свои ночные
самооправдательные монологи. - Подумаешь, кровосос! Если я не отсосу, так
кто-то другой присосется! А я ведь немного высосу, только ведь чтобы пожрать
по-человечески!"
Но в глубине не совсем еще погибшей души он понимал, что последнее он
говорит себе явно в утешение. В этой самой, пока еще живой частичке своей
души, он твердо знал, что не по-человечески он жрет, не по-людски! Он
вспоминал свою мать, Венеру Мумбараковну Шакирову, передовика Подлескинского
тепличного хозяйства, отца, Шакира Имраевича Шакирова, личного водителя
директора мясокомбината, деда, ветерана войны и труда Имрая Бишмербековича
Шакирова, - и чувствовал, как стыд начинает выжигать кожу лица, будто среди
ночи до него добрался тонкий лучик солнечного света...
- Шакирыч! Шакирыч! Спасай всех, Шакирыч! - с воплями неслись к его
палатке пенсионеры Вострякова Клавдия Ивановна и Перепелицын Клим Борисович.
- Да что случилось-то? - с нескрываемым волнением спросил пожилую пару
Шакирыч.
- Писец нам всем пришел, Шакирыч! - проговорил, задыхаясь, Клим
Борисович. - Давно ожидали, если честно. Я давно говорил, что если мы их не
поженим срочно, то писец неминуем. Если их самих не повязать, они непременно
к нам привяжутся! А вы мне что говорили? Что? "Отвяжись от людей, Клим!