"Алла Демидова. Тени зазеркалья" - читать интересную книгу авторатрудно. Выручало то, что я сижу на авансцене, хорошо освещена, зал
маленький - и я могу играть "крупным планом". В больших залах эта двойственность и поэтичность пропадали, оставалось литературное чтение. Просто - "посиделки". ...Мне хотелось познакомиться с переделкинскими старухами, но, как это сделать, я не знала. Не подойти же к ним и не сказать, что, мол, я играю вот такую старуху, как вы, расскажите мне о своей жизни. Даже если бы они и поняли мой вопрос и стали что-то специально рассказывать, вряд ли мне это помогло. А как случайно столкнуться с этими бабками - я не знала. Сидела я как-то в лесу на скамеечке. Солнце. Снег. Морозно. Идут мои старухи. Видимо, устали. А скамейка одна. Думаю про себя, заклинаю - ну садитесь, садитесь. Подошли. Поздоровались очень обстоятельно, не торопясь. Сели. Разговорились: кто, откуда, прекрасная погода... Вторая старуха, разговорчивая (у нас в спектакле такую играет Г. Н. Власова), выложила всю свою жизнь, откуда она, кто дети, где живет, муж был пьяницей, сейчас она живет у снохи и т. д. Моя Мелентьевна сидит тихо и только трет палкой о снег. И когда уже та выговорилась - пауза - и только палка о снег... болтливая говорит: "Смотри, как палка о снег, как о пшенную кашу". А Мелентьевна моя вдруг: "А это я крысу чищу". Это была первая ее фраза. Я спрашиваю: "Какую крысу?" Она: "Да вот попала в сарае в капкан крыса, а я палкой-то и вытащила. Теперь целый день эту палку-то и чищу". Я говорю: "Как крысу? Живую крысу?" Она говорит: "Какое живую! Она там сунула морду за едой, а капкан-то сильный. Ну вот и все - насмерть". Я говорю: "Жалко "Ну так, грех, наверное. Ведь сказано: "Не убий". Если не убий, значит, никого не убий. И животных тоже не убий". Вторая тут же рассказала какую-то свою длинную историю, которая увела меня куда-то на Полтавщину в совершенно другое время и была о другом. Кончила эту историю. Помолчали. Мелентьевна, как будто этой полтавской истории не было, продолжая свою фразу, говорит: "Ну, ведь и людей убивают. Вот, - говорит, - у нас был старик, странный был старик, но все говорили, что он ясновидящий - не знаю, я это ни разу за ним не замечала. Ну, кормили его, по домам он ходил. Как-то раз к нам пришел, а у него по всему телу вот такие вши". Она показала полпальца (кстати, я обратила внимание, что у нее руки очень вроде бы городские, интеллигентные, давно не работавшие физически, высохшие. Узкая ладонь, длинные пальцы - то, чего я стеснялась в своих руках в этой роли и все время прятала руки под фартук). "Вот такие, говорит, вши. А мы говорим: "Чего ж так, дед?" А он говорит: "Грех убивать-то". И все. И опять замолчала. Еще я заметила, что моя переделкинская Мелентьевна не только просто занималась делом - чистила палку. Она и слушала и не слушала. У нее была какая-то своя мысль, и это не значит, что она думала о мироздании или вспоминала всю свою жизнь назад. Думает ли она, или говорит, но только тогда смотрит на людей, когда какой-то интересный вопрос или когда ее что-то удивляет. Что-то новое для нее. Но это очень мельком - а потом опять вся в себя. |
|
|