"Алла Демидова. Тени зазеркалья" - читать интересную книгу автора

трудно. Выручало то, что я сижу на авансцене, хорошо освещена, зал
маленький - и я могу играть "крупным планом". В больших залах эта
двойственность и поэтичность пропадали, оставалось литературное чтение.
Просто - "посиделки".

...Мне хотелось познакомиться с переделкинскими старухами, но, как это
сделать, я не знала. Не подойти же к ним и не сказать, что, мол, я играю вот
такую старуху, как вы, расскажите мне о своей жизни. Даже если бы они и
поняли мой вопрос и стали что-то специально рассказывать, вряд ли мне это
помогло. А как случайно столкнуться с этими бабками - я не знала.

Сидела я как-то в лесу на скамеечке. Солнце. Снег. Морозно. Идут мои
старухи. Видимо, устали. А скамейка одна. Думаю про себя, заклинаю - ну
садитесь, садитесь. Подошли. Поздоровались очень обстоятельно, не торопясь.
Сели. Разговорились: кто, откуда, прекрасная погода... Вторая старуха,
разговорчивая (у нас в спектакле такую играет Г. Н. Власова), выложила всю
свою жизнь, откуда она, кто дети, где живет, муж был пьяницей, сейчас она
живет у снохи и т. д. Моя Мелентьевна сидит тихо и только трет палкой о
снег. И когда уже та выговорилась - пауза - и только палка о снег...
болтливая говорит: "Смотри, как палка о снег, как о пшенную кашу". А
Мелентьевна моя вдруг: "А это я крысу чищу". Это была первая ее фраза. Я
спрашиваю: "Какую крысу?" Она: "Да вот попала в сарае в капкан крыса, а я
палкой-то и вытащила. Теперь целый день эту палку-то и чищу". Я говорю: "Как
крысу? Живую крысу?" Она говорит: "Какое живую! Она там сунула морду за
едой, а капкан-то сильный. Ну вот и все - насмерть". Я говорю: "Жалко
крысу-то!" Первый раз она на меня взглянула: "Кого жалко? Крысу?" Я говорю:
"Ну так, грех, наверное. Ведь сказано: "Не убий". Если не убий, значит,
никого не убий. И животных тоже не убий".

Вторая тут же рассказала какую-то свою длинную историю, которая увела
меня куда-то на Полтавщину в совершенно другое время и была о другом.
Кончила эту историю. Помолчали. Мелентьевна, как будто этой полтавской
истории не было, продолжая свою фразу, говорит: "Ну, ведь и людей убивают.
Вот, - говорит, - у нас был старик, странный был старик, но все говорили,
что он ясновидящий - не знаю, я это ни разу за ним не замечала. Ну, кормили
его, по домам он ходил. Как-то раз к нам пришел, а у него по всему телу вот
такие вши". Она показала полпальца (кстати, я обратила внимание, что у нее
руки очень вроде бы городские, интеллигентные, давно не работавшие
физически, высохшие. Узкая ладонь, длинные пальцы - то, чего я стеснялась в
своих руках в этой роли и все время прятала руки под фартук). "Вот такие,
говорит, вши. А мы говорим: "Чего ж так, дед?" А он говорит: "Грех
убивать-то". И все. И опять замолчала.

Еще я заметила, что моя переделкинская Мелентьевна не только просто
занималась делом - чистила палку. Она и слушала и не слушала. У нее была
какая-то своя мысль, и это не значит, что она думала о мироздании или
вспоминала всю свою жизнь назад. Думает ли она, или говорит, но только тогда
смотрит на людей, когда какой-то интересный вопрос или когда ее что-то
удивляет. Что-то новое для нее. Но это очень мельком - а потом опять вся в
себя.