"Денис Шаповаленко. Семь грехов [NF]" - читать интересную книгу автора

меня, попытавшись встать со стула. Но скотч держал крепко.
Я стоял у стены и смотрел. Я улыбался. Мне было невыразимо смешно наблюдать
за этой корчащейся и кровоточащей фигурой. Я был пауком, а он - мухой,
запутавшейся в моей паутине. Теперь уже нет выхода. Теперь я буду пить кровь.
А ты будешь сопротивляться. Ведь от этого кровь еще слаще, правда? Ты ведь
знаешь... Когда-то и ты был пауком.
Наконец бросив свои усилия, он воззрился на меня своим единственным глазом.
В нем было все. Все, что мне нужно. Там был мрак. Страх, смешанный с
ненавистью, боль, тоска, злость, месть. Это тоже было его кровью. И я уже
начинал ее пить.
Я отошел от стены и начал медленно подходить к нему. Одна рука зажата в
кулак, другая - за спиной. На его лице теперь особенно выделялся страх. Я
улыбался. Он принялся что-то говорить, но скотч на его рту глушил все его
слова, превращая их в однотонный гул. Муха. Муха, жужжащая в паутине. И паук,
подступающий все ближе. Страх становился все сильнее, медленно превращаясь в
ужас. Его бессилие доставляло мне невиданное удовольствие. Боль. Должна быть
боль. Тогда будет кровь. Подойдя вплотную, я приблизил свое лицо вплотную к
его. Он видел меня, видел мою улыбку, и его выражение изменилось. Теперь там
была безнадежность. Он перестал говорить. Он понял.
Я видел все что он чувствовал. Его единственный карий глаз был поистине
зеркалом его души. И отражение было смертью. Но не той смертью, которой
бояться, а той, которую ждут. Той, которую жаждут. Той, которую молят. Той,
которую принимают с удовольствием как спасение. Спасение от того, что хуже
смерти. Спасение от Паука. Но, увы, я не собирался доставлять ему такое
удовольствие (во всяком случае так скоро).
Вынув из-за спины руку, я показал ему ножницы. Они были старыми, но всегда
верно служили свою службу. Это было моим жалом. Какой же паук без жала? Скоро
будет кровь. Моя пища. Я знал это, а он чувствовал. Безнадежность
превратилась в обреченность. Страх достиг своих пределов. Ужас угасал,
уступая место тому, что хуже его в тысячу раз. Это могло свести с ума. Но я
никак не мог этого позволить. Боль заменит все эти чувства. Боль не даст
сойти с ума. Она будет так же осязаема, как материя и так же тяжела, как
жизнь. Она заполнит и переполнит мозг. Она переломит тонкую грань между
страхом и обреченностью. И я вонзил ножницы в его видящий глаз.
Маленькое стальное лезвие без особых усилий вспороло веко его левого глаза
и прорезало глазное яблоко с омерзительным треском. Кровавая вязкая жидкость
начала быстро сочиться наружу. Он кричал. Кричал на грани своих легких. Но я
его не слышал. И никто не слышал. В нем была боль. Он был болью. Она бешено
скакала и трепыхалась в нем, изливаясь наружу липким потоком крови. Теперь он
не думал. Не мог думать. Боль завладела им полностью. Он был лишь ее
материальной оболочкой. Теперь не было страха, не было ужаса, не было
надежды. Зеркало было разбито, а осколки потеряны. Душа рвалась наружу, но
была безнадежно прикована к телу. Ему было плохо. Он извивался в своих путах,
пытаясь освободиться, но все его попытки терпели поражение. Не было даже
обреченности. Была лишь Боль.
Я стоял и беззвучно хохотал. Мне было необыкновенно весело. Кровь, бившая
потоком из его глазного отверстия, окрасила мое лицо и волосы в темно-красный
цвет. Я получал свою пищу. Но я еще не был сыт. Мой аппетит был лишь легко
затронут, как первый выстрел перед главным сражением. Мне предстояло
совершить еще множество отвратительных вещей. И я их совершу. Совершу только