Хулио Кортасар Дуновение пассатов

Кто теперь знает, кому это пришло в голову, может быть, Вере, когда вечером они отмечали день ее рождения, и Маурисио настоял, чтобы они открыли вторую бутылку шампанского, и они танцевали и пили шампанское в гостиной, наполненной запахом сигар и полуночи, а может быть, это случилось в тот момент, когда «Блюз в терциях»[1] навеял ему воспоминания о начале их отношений и их первых пластинках, когда дни рождения еще не превратились в докучливый и обязательный ритуал. Все было как игра, они заговорили об этом во время танца, улыбаясь друг другу и постепенно погружаясь в забытье винных паров и сигаретного дыма, оба согласились, почему бы и нет, так значит, решено, они так и сделают, и как раз наступает лето, они вместе равнодушно перелистали проспекты, предложенные туристическими агентствами, неожиданная идея, принадлежавшая не то Маурисио, не то Вере, взять и позвонить, поехать в аэропорт, проверить, стоит ли игра свеч, такие вещи делаются сразу или не делаются вообще, в конце концов, ну и что, в худшем случае они вернутся все к той же не лишенной приятности иронии, которая сопутствовала им в стольких путешествиях, но сейчас попробовать по-другому, сыграть свою игру, установить равновесие.

Потому что на этот раз (и в этом была новизна, мысль, которая пришла в голову Маурисио, но которая могла родиться в ходе случайных размышлений о том о сем и у Веры, двадцать лет совместной жизни, ментальный симбиоз, когда один начинает фразу, а другой ее заканчивает, с другого конца стола или с другого конца телефонного провода), на этот раз все могло быть по-другому, надо только задать себе установку, погрузиться в полный абсурд, начиная с того, чтобы лететь разными самолетами и остановиться в отеле, как незнакомые люди, и пусть их случайно представят друг другу в столовой или на пляже по прошествии одного-двух дней, где завяжутся новые отношения, принятые во время летнего отдыха, любезно общаться друг с другом, болтать о работе и семье в круговерти коктейлей среди такой же болтовни о работе и жизни других, таких же как они, кто точно так же ищет легкого знакомства на отпуск.

Никто не обратит внимания на то, что у них одинаковая фамилия, потому что такая фамилия встречается на каждом шагу, будет так забавно постепенно развивать знакомство друг с другом, сочетая этот процесс с другими знакомствами, развлекаться с другими людьми, каждый со своими, пользуясь случаем, получать удовольствие от ни к чему не обязывающих свиданий, а время от времени встречаться наедине и глядеть в глаза другу, как сейчас, когда они танцуют под «Блюз в терциях», иногда прерываясь на минуту, чтобы пригубить шампанского из бокала, чокаясь в такт музыке, какие они милые, внимательные друг к другу и усталые, и уже половина второго ночи, запах сигаретного дыма и духов, которыми Маурисио захотелось надушить волосы Веры, и он все думал, те ли духи он выбрал и понравятся ли они Вере, если она приподнимет лицо и вдохнет этот запах, — она была так разборчива и не часто с ним соглашалась.

День рождения всегда кончался тем, что они занимались любовью, после того как закрывалась дверь за последними гостями, которых они любезно провожали, не проявляя нетерпения, но на этот раз у них никого не было, они никого не приглашали, потому что в присутствии других они скучали еще больше, чем когда были одни, они танцевали, пока не закончилась пластинка, стояли обнявшись, глядя друг на друга затуманенными, полусонными глазами, вышли из гостиной в ритме только что звучавшей музыки, потерянные, но почти счастливые, сняли обувь и прошли босиком по ковру спальни, медленно, неторопливо разделись, сидя на краю кровати, помогая и мешая друг другу, поцелуи и пуговицы, и снова неизбежное повторение хорошо известных обоим пристрастий, в привычном свете зажженной лампы, который словно приговорил их к повторению одних и тех же движений, шепота одних и тех же слов, а затем медленное погружение в безрадостное забытье, после повторения всех тех формул, когда слова и тела исполняют непременную, исполненную почти что нежности обязанность.

Наутро было воскресенье и шел дождь, они позавтракали в постели и стали решать всерьез; надо было установить и упорядочить каждую фазу задуманного проекта, чтобы он не превратился в еще одно заурядное путешествие, а в особенности не закончился бы еще одним таким же возвращением. Они считали, загибая пальцы: они поедут отдельно друг от друга, это раз, поселятся в разных комнатах, чтобы ничто не помешало им использовать возможности летнего отпуска, это два, никаких проверок или косых взглядов, так хорошо знакомых обоим, это три, встречи без свидетелей с целью поделиться впечатлениями и понять, стоило ли все это затевать, это четыре, остальное как обычно, они вернутся одним и тем же самолетом, поскольку уже не важно будет, что подумают окружающие (или важно, но это будет видно потому, как пройдет пункт четвертый), это пять. То, что должно произойти потом, учету не подвергалось, это было делом и решенным, и неопределенным одновременно, сумма случайных величин, которая могла оказаться какой угодно и о которой сейчас нечего было и говорить. Самолеты в Найроби[2] летали по четвергам и субботам, Маурисио вылетел первым, сразу после обеда из лососины, запеченной на углях, они поднимали тосты и обменивались сувенирами, возьми с собой хинин и смотри не забудь крем для бритья и пляжные сандалии.

Забавно было приехать в Момбасу[3], потом час в такси, которое привезло ее в «Пассаты», бунгало прямо на пляже, где она увидела улыбающиеся лица африканцев и прыгающих по кокосовым пальмам обезьян, забавно было издалека увидеть Маурисио, который здесь уже вполне освоился и, сидя на песке, играл во что-то с парой отдыхающих и стариком с рыжими бакенбардами. В час коктейля она подошла к ним на открытой веранде, которая выходила на море, они поговорили о ракушках и подводных камнях, вместе с Маурисио была женщина и двое молодых мужчин, в какой-то момент он поинтересовался, откуда приехала Вера, и сказал, что сам он из Франции и что он геолог.

Было бы неплохо, если бы Маурисио и вправду был геологом, подумала Вера, и, отвечая на вопросы других туристов, сказала, что работает педиатром и так устала, что взяла отпуск на несколько дней, дабы не впасть в депрессию, старик с рыжими бакенбардами оказался дипломатом на пенсии, его жена одевалась, как двадцатилетняя девушка, но ей это шло, потому что в таких местах все кажется как в цветном кино, включая официантов и обезьян, и даже само название «Пассаты» навевало мысли о Конраде[4] и о Сомерсете Моэме, коктейли прямо из кокосового ореха, ковбойки навыпуск, пляж, где можно погулять после ужина под луной, такой немилосердной, что небеса отражают движущиеся на песке тени, удивляя людей, придавленных грязным, задымленным небом.

Последние станут первыми[5], подумала Вера, когда Маурисио сказал, что ему дали комнату в самой современной части отеля, очень удобную, но лишенную очарования пляжных бунгало. По вечерам он играл в карты, а весь день уходил на нескончаемый диалог солнца и тени, моря и прохлады пальмовых рощ, волны снова и снова накатывают на бледное, усталое тело, прогулки в пироге к рифам, где можно понырять с маской и полюбоваться на красные и голубые кораллы и на рыб, которые не боятся подплывать совсем близко. Он сказал, что видел морских звезд, одну в красных крапинках, другую в лиловых треугольниках, они вообще долго разговаривали на второй день, а может, это был уже третий, время таяло, как теплая морская вода на коже, Вера плавала вместе с Сандро, который возник между двумя коктейлями и сказал, что по горло сыт Вероной и машинами, англичанин с рыжими бакенбардами получил солнечный удар и из Момбасы прибыл врач, чтобы его осмотреть, лангусты «под шубой» из майонеза, в окружении ломтиков лимона, были немыслимо огромные, — словом, отпуск. Она видела только далекую и несколько отстраненную улыбку Анны, на четвертый вечер та пошла в бар чего-нибудь выпить, а потом вышла со стаканом в руке на террасу, где ветераны, пробывшие здесь уже три дня, давали Анне советы и делились разного рода информацией, в северной части попадаются опасные морские ежи, ни в коем случае нельзя ходить на пироге без шляпы и обязательно надо что-нибудь накинуть на плечи, бедный англичанин дорого заплатил за то, что этого не знал, а негры забывают предупредить об этом туристов, ясное дело, им-то что, и Анна благодарит без всякого выражения, медленно потягивая мартини, почти что показывая всем своим видом, что ей хочется побыть одной после какого-нибудь там ее Копенгагена или Стокгольма, о котором хочется забыть. Вера сразу же инстинктивно поняла, что Маурисио с Анной, конечно, Маурисио и Анна, за сутки до того она играла в пинг-понг с Сандро и видела, как они идут к морю и располагаются на песке, Сандро отпустил какую-то шутку в адрес Анны, по поводу ее необщительности, нордического облика, она легко выиграла несколько партий, итальянский кабальеро время от времени ей поддавался, Вера это видела и была ему благодарна, хоть и молчала, двадцать один — восемнадцать, не так уж плохо, ты делаешь успехи, это все вопрос тренировки.

В какой-то момент, перед сном, Маурисио подумал, что, как бы то ни было, все идет хорошо, просто смешно представлять себе, что Вера засыпает сейчас в каких-нибудь ста метрах от его комнаты, в своем бунгало, под шорох пальм, ей можно позавидовать, тебе повезло, детка. Они ездили на экскурсию по ближайшим островам в одной и той же группе и весело развлекались вместе с остальными, плавали и играли в карты; Анна сожгла плечи, и Вера дала ей смягчающий крем, вы же знаете, детский врач неизбежно должен понимать в кремах, возвращение в их общество англичанина, который теперь стал осмотрительнее под защитой небесно-голубого халата, вечером по радио говорили о Джомо Кенниата[6] и о междуплеменных проблемах, кто-то поделился своими довольно обширными знаниями о племени массаи[7] и развлек их за рюмочкой-другой разными легендами и рассказами о львах, тема Карен Бликсен[8] и установление подлинности амулетов из шкуры слона, чистый нейлон, и так все в этих странах. Вера не знала, была среда или четверг, когда Сандро проводил ее в бунгало после того, как они долго гуляли по пляжу, где целовались, как и положено целоваться на таком пляже и под такой луной, она позволила ему войти, едва он положил ей руку на плечо, она позволила ему любить себя всю ночь, она услышала непривычные слова, познала разницу и потом медленно засыпала, наслаждаясь каждой минутой тишины под москитной сеткой, почти неощутимой. А у Маурисио была сиеста, после обеда, во время которого его колени упирались в бедро Анны, он проводил ее в ее комнату, пробормотал «до скорого», стоя в дверях, увидел, что Анна медлит закрывать дверь, положив руку на задвижку, вошел в комнату вслед за ней и с головой ушел в наслаждение, которое отпустило их, когда был уже поздний вечер, остальные уже думали, не заболели ли они, и Вера неопределенно улыбалась, потягивая что-то из стакана и обжигая себе язык смесью кампари с кенийским ромом, который Сандро взбил за стойкой бара, к удивлению Мото и Никуку, эти европейцы, должно быть, все свихнулись.

В соответствии с установленным планом в семь часов вечера, в субботу, Вера назначила встречу без свидетелей на пляже и заранее указала подходящую для этого пальмовую рощу. Они обнялись с прежней нежностью, смеясь, словно дети, выполняя четвертый пункт соглашения, какие тут милые люди. Нежное уединение песка и сухие ветки, сигареты и бронзовый загар пятого или шестого дня, когда глаза начинают блестеть, как новые, когда поговорить друг с другом — праздник. У нас все идет прекрасно, почти сразу же сказал Маурисио, и Вера согласилась, конечно, у нас все идет прекрасно, это видно по твоему лицу и волосам, как это, по волосам, потому что они блестят по-другому, это от морской соли, дурочка, возможно, но от соли они обычно слипаются, от смеха оба не могут говорить, да и зачем о чем-то говорить, лучше глядеть друг на друга и смеяться, предзакатные лучи солнца, как быстро оно заходит, тропики, всмотрись, и ты увидишь сказочный зеленый луч[9], я уже пробовал это делать с моего балкона, но ничего не увидел, ах ну да, конечно, у сеньора есть балкон, да, сеньора, балкон, зато вы предаетесь наслаждениям в своем бунгало, которое так располагает к изысканным оргиям. Заметить, будто вскользь, закуривая еще одну сигарету, нет, правда, это великолепно, у него совсем другая манера. Значит, так и есть, раз ты говоришь. А твоя как, скажи. Мне не нравится, когда ты говоришь «твоя», как будто речь идет о раздаче премий на конкурсе. Так и есть. Допустим, но не в этом случае, это не про Анну. О, какой у тебя медовый голос, ты говоришь «Анна» так, будто облизываешь каждую букву. Каждую букву — нет, но. Свинья ты этакая. А ты тогда кто? Я-то уж, по крайней мере, ничего не облизываю. Я так и предполагал, эти итальянцы все вышли из «Декамерона». Минуточку, мы не на сеансе групповой терапии, Маурисио. Прошу прощения, это не ревность, я не вправе. Ах, вот оно что, тогда good bye. Ну, так как? А вот так, все замечательно, потрясающе, все бесконечно замечательно. Очень рад за тебя, я бы чувствовал себя неловко, если бы тебе было не так хорошо, как мне. А вот и посмотрим, как там у тебя, пункт четвертый нашего соглашения велит, что. Я не отрицаю, но мне нелегко выразить это словами, Анна, как волна, как морская звезда. Красная или лиловая? И то и другое, золотистая река, розовые кораллы. Этот мужчина — скандинавский поэт. А вы — венецианская распутница. Он не из Венеции, а из Вероны. Какая разница, все равно вспоминаешь о Шекспире[10]. Ты прав, мне и в голову не приходило. Что ж, так держать, нет, правда. Так держать, Маурисио, нам осталось еще пять дней. А главное, пять ночей, используй их с толком. Думаю, так и будет, он обещал посвятить меня в то, что он называет искусством возвращения к реальности. Надеюсь, ты мне потом объяснишь. Не сомневайся, во всех подробностях, а ты расскажешь мне про твою реку из золота и синие кораллы. Розовые кораллы, детка. Так или иначе, времени мы не теряем. Что из этого получится, там будет видно, главное, мы не теряем его сейчас, и хватит об этом говорить, а то мы что-то слишком задержались на четвертом пункте. Искупаемся перед виски? Виски, какая вульгарщина, меня угощают карпано или настойкой можжевельника, только так. О, прошу прощения. Ничего страшного, изысканность приходит со временем, пойдем искать зеленый луч, вдруг повезет. Пятница, день Робинзона[11], кто-то вспомнил об этом за рюмочкой, и некоторое время все говорили о необитаемых островах и кораблекрушениях, прошел короткий сильный ливень, посеребривший пальмы, а потом снова распелись птицы, сколько здесь перелетных птиц, старый моряк и его альбатрос[12], эти люди умеют жить, каждый стакан виски сдобрен порцией фольклора, старыми песнями о Гебридских островах[13] или Гваделупе[14], к концу дня Вера и Маурисио подумали об одном и том же, отель заслуживает свое название, это было для них дуновением пассатов, Анна и головокружительные, давно забытые ощущения, Сандро — изощренный мастер своего дела, дуновение пассатов, которое унесло их в другие времена, когда еще не было привычки, когда время еще было таким, как сейчас, полеты фантазии и озарения в море простыней, вот как теперь, как теперь уже не бывает, и потому все это, и потому пассаты еще будут дуть до вторника, как раз до конца междуцарствия, которое есть возвращение в далекое прошлое, мгновенное путешествие к источнику, вновь забившему из земных недр, который омывал их потоком нынешних наслаждений, однако не давал забывать, ни на минуту не давал забывать о пунктах соглашения, о «Блюзе в терциях».

Они не говорили об этом, когда встретились в «боинге», вылетающем из Найроби, и когда вместе закурили первую сигарету на пути к возвращению. Смотреть друг на друга, как раньше, когда их заполняло нечто, не требующее слов, и что они молча хранили в отеле «Пассаты», распивая виски и рассказывая анекдоты, в какой-то степени им обоим не следовало пока расставаться с «Пассатами», пусть пока дуют им в спину, пусть они еще поплавают под любимыми парусами старых добрых времен, чтобы по возвращении они сломали бы корабельный винт и покончили с черным, вязким, тягучим мазутом повседневности, который отравлял шампанское в дни рождения и их ежевечерние надежды. Пассаты, принесенные Анной и Сандро, вдыхать их полной грудью, пока смотришь друг на друга сквозь облако дыма, потому что теперешний Маурисио — это Сандро, который все еще здесь, его кожа, его волосы, его голос дополняют облик Маурисио, так же как и глуховатый смех Анны в минуты любви затопляет нынешнюю милую улыбку Веры, которой та пытается прикрыть свое отсутствие. Шестого пункта у них не было, но они могли придумать его без слов, это было так естественно, что в какой-то момент он пригласил Анну выпить еще виски, что она приняла приглашение, погладив его по щеке, и сказала да, сказала, да, Сандро, было бы так славно выпить еще виски, чтобы избавиться от страха высоты, играть в эту игру до конца путешествия, и никакие соглашения не понадобились, само собой получилось так, что Сандро еще в аэропорту предложил Анне проводить ее домой, и что Анна приняла это за обычный знак внимания со стороны светского мужчины, и что теперь уже она, в свою очередь, поискав ключи в сумочке, пригласила Сандро войти и что-нибудь выпить, велела ему оставить чемодан в прихожей и провела в гостиную, извинившись, столько пыли скопилось и не проветрено, она раздвинула занавески и принесла лед, пока Сандро, с видом знатока, оглядывал полки с пластинками и гравюру Фридлендера[15]. Был уже двенадцатый час ночи, они по-дружески выпили рюмочку, и Анна принесла банку паштета и галеты, Сандро помог ей сделать канапе, но они их так и не попробовали, их руки и губы соединились, они, обнявшись, упали на кровать и стали раздевать друг друга, путаясь в завязках и застежках, срывая последние одежды, откинули покрывало, приглушили свет и медленно обрели друг друга под шепот и ожидание, шепча друг другу слова ожидания и надежды. Кто знает, сколько прошло времени, прежде чем они вернулись к виски и сигаретам, откинувшись на подушки, они курили при свете торшера. Они старались не смотреть друг на друга, слова медленно долетали до стены и возвращались обратно, будто слепые играли в мяч, и она первая спросила, словно спрашивая не его, а себя, что будет у Веры и Маурисио после «Пассатов», что с ними будет, когда они вернутся.

— Они все поймут сами, — сказал он. — Они все поймут, и после этого они больше уже ничего не смогут сделать.

— Всегда можно что-то сделать, — сказала она. — Вера не оставит все так, как есть, достаточно было взглянуть на нее.

— Маурисио тоже, — сказал он. — Я его почти не успел узнать, но это было очевидно. Ни тот, ни другая не оставят все как есть, а что они сделают, предположить нетрудно.

— Это, верно, нетрудно, это ясно видно даже отсюда.

— Они не спят, так же как и мы с тобой, они тихо разговаривают, не глядя друг на друга. Им уже нечего сказать, слова кончились, и думаю, именно Маурисио откроет шкафчик и вынет синий пузырек. Такой же синий пузырек, как этот, смотри.

— Вера отсчитает таблетки и разделит их поровну, — сказала она. — Она всегда занималась практической стороной жизни, у нее это хорошо получится. Шестнадцать таблеток каждому, четное число, и никаких проблем.

— Они будут принимать их по две, запивая виски, и одновременно, не опережая друг друга.

— Они покажутся им немного горьковатыми, — сказала она.

— Маурисио скажет, нет, скорее кислыми.

— Да, пожалуй, скорее кислыми. А потом они погасят свет, неизвестно почему.

— Никто никогда не знает почему, но это правда, они погасят свет и обнимутся. Это наверняка, я знаю, что они обнимутся.

— В темноте, — сказала она, нащупывая рукой выключатель. — Вот так, это правда.

— Да, вот так, — сказал он.