"Привет от Вернера" - читать интересную книгу автора (Коринец Юрий Иосифович)

ЛЯПКИНА

Ляпкина пела очень красиво. С кошачьими переливами. Но не как кошка, а как кот. Не удивляйтесь: у нас на черной лестнице много котов и кошек, уж в их-то голосах я разбираюсь!

Черная лестница – это лестница, которая ведет на улицу из кухни. Раньше почти во всех городских домах были черные лестницы. Не для котов, конечно. Эти лестницы были для прислуги, потому что с парадного хода ходили только господа. Или баре. А прислуга ходила с черного хода. Разные горничные, повара, няньки, дворники. Они не имели права ходить по парадной лестнице, а только по черной. А еще они с черного хода выносили мусор. Господа ведь сами не выносили мусор. Наш дом был именно такой дом – раньше в нем жили богатые господа. А потом стали жить мы, наркоминдельцы. Нам этот черный ход стал ни к чему. Мы только мусор через него выносили. Но мы могли и через парадный ход выносить мусор – ничего бы с нами не случилось. Сегодня, когда я пишу эти строки, вы тоже можете увидеть такие черные лестницы в старых домах. Пойдите куда-нибудь на Арбат, в старомосковские дома, и вы увидите такие лестницы. Черными они назывались потому, что всегда были грязными. На этих лестницах всегда валялись тряпки, ящики, жестянки – разный хлам. И стояли мусорные ведра перед каждой дверью. И всегда там пахло кошками.

Там водилось страшно много кошек! Это я хорошо помню. Мы с Вовкой иногда играли на черной лестнице (хотя мама мне не разрешала) и нагляделись там замечательных кошек. Эти кошки были черными, рыжими, серыми, белыми, даже голубыми, в пятнах и без пятен. Они были худыми и грязными. А глаза у них горели желтым и зеленым огнем. Вовка не раз хотел нарисовать этих кошек, но ему Жарикова запрещала. Она говорила, что это отвратительно будет выглядеть. А Вовка отвечал, что в живописи ничего не может выглядеть отвратительным: смотря как нарисовать! Конечно, если ты нарисуешь плохо, не точно, то это и будет отвратительно выглядеть. А если нарисовать хорошо, главное, точно, по рисунку и по цвету, – допустим, точно нарисовать грязную осеннюю улицу со старыми домами или даже кучу мусора, – может получиться прекрасная картина! Также и про чернолестничных кошек Вовка говорил: представьте-ка себе черную лестницу вечером, синие окна, и всюду на ступеньках, перилах и подоконниках сидят разноцветные кошки! Конечно, серовато-разноцветные, потому что вечер. Или ночь. И потому, что они грязные. Зато как горят во тьме их желтые и зеленые глаза! Тут и там, тут и там, словно зловещие светляки! Неужто некрасиво? По-моему, красиво! И Вовка так говорит.

Вот эти кошки часто устраивали всему дому концерты, пели на разные голоса, особенно в марте месяце. Март у них почему-то музыкальный месяц, тогда они поют дни и ночи напролет, потому что у них тогда концертный сезон. Они тогда не только на лестнице поют, но и на крыше, особенно в полнолуние. Луна очень на них влияет в музыкальном смысле... Я же вам говорил, что мы жили на самом верхнем, шестом, этаже, под самой крышей, и нам кошачьи концерты всегда были особенно хорошо слышны. Там пел один такой кот – он баритоном пел! Он был совсем дикий; мы с Вовкой его не раз гоняли – огромного, черного, дикого кота с зелеными глазами! Он совсем одичал, потому что у него давно не было хозяина. Он жил сам по себе, в окружении своих бесчисленных кошек. Как какой-нибудь кошачий царь. Может быть, он и взаправду кошачий царь, кто его знает! Бездомный царь, застрявший на нашей лестнице после революции! И никого не хотевший признавать. Но пел он замечательно! Как какой-нибудь баритон из театра «Ла Скала», вот как он пел. «Ла Скала» – это самый лучший в мире оперный театр, итальянский. У нас дома были пластинки, которые отец привез из Италии. Мама их часто прокручивала на граммофоне. Она любила слушать итальянских певцов. И я тоже любил. Так вот, этот кот пел, как будто он итальянский баритон. Мы с мамой всегда узнавали его голос, когда он пел на крыше в полнолуние. Конечно, Ляпкина его тоже слышала. Не могла не слышать. Может, она ему и подражала. Бессознательно, конечно. Сознательно она бы постеснялась подражать. А бессознательно мы часто кому-нибудь подражаем, даже сами того не замечая. Да, еще я должен вам сказать, что Ляпкина сама немножко похожа на рыжую кошку, хотя у нее и баритон. И глаза у нее большие, зеленые, как у кошки... Но не в этом дело.

Дело в том, что, когда я услышал пение, я вдруг решил туда зайти. Просто так, для очистки совести, как любил говорить Зусман. Это значит: для самооправдания. После моего конфуза на кухне. Должен же я кого-нибудь убить своим лотком на голове! Уж Ляпкина Маленького я наверняка убью! В переносном смысле, конечно...

Я постучал и открыл дверь.

Ляпкина полулежала на диване в окружении разноцветных подушек с бахромой и кисточками по краям, в зеленом шелковом халате. В руках она держала гитару с большим розовым бантом на грифе. Ляпкин Маленький сидел на полу, на толстом коврике, сооружая из кубиков какую-то башню.

Комната у Ляпкиных большая, но вся заставленная шкафами, тумбочками, креслами, столом, буфетом, диваном и огромным черным роялем. Я остановился в замешательстве: как тут пройти с лотком?

– Юрочка! С новостью! – воскликнула Ляпкина. – Что это у тебя на голове за новость? Проходи, проходи, дорогуша! Только не задень статуэтки! Вот сюда... осторожнее: ваза! Это очень дорогая ваза! Делай шаг сюда... зеркало! Ляля, пропусти Юрочку! (Она звала Ляпкина Маленького «Ляля», хотя у него было совсем другое имя.) Ставь свой лоток сюда, на рояль... Ну, рассказывай, рассказывай! Послушаем, Ляля, Юрочкину новость!

Ляпкин Маленький застыл с кубиками в руках и с открытым ртом. Он всегда открывал рот, когда удивлялся.

Я с удовольствием отметил, что он был поражен до крайности.

– Это я яблоки продаю! – сказал я важно, ставя лоток на рояль.

– Яблоки продаешь! – всплеснула руками Ляпкина. – Вот молодец!

– Я их на фантики продаю! – сказал я еще более важно и независимо. – Три фантика – яблоко!

– На фантики! – опять восторженно охнула Ляпкина. – Ужас, какая прелесть! – Она притянула меня к себе и поцеловала, глядя на меня зелеными глазами.

– У вас есть фантики? – спросил я нарочно, хотя прекрасно видел большую вазу с конфетами на буфете, которую я чуть не задел лотком.

– Фантики? Это бумажки от конфет? Пустых нет, Юрочка! – с сожалением посмотрела на вазу Ляпкина. – Вот будут, тогда я тебе дам!

– Мам! – капризно протянул наконец Ляпкин Маленький. – Я хочу фантики!

– Фантики же Юре нужны, Ляля! – недовольно сказала Ляпкина. – Он их меняет на яблоки...

– Продаю, – поправил я.

– Ну да! – спохватилась Ляпкина. – Он продает на фантики, понимаешь?

– Я хочу-у-у, – затянул Ляпкин Маленький.

– Ну ладно, ладно! – Ляпкина встала с дивана и взяла из вазы одну конфету. – Так и быть, один фантик! Отдашь, Юрочка, яблоко за один фантик?

– Отдам, – сказал я.

– Ну, вот и прекрасно! Просто прелесть ты, Юрочка! – Она развернула конфету, положила ее обратно в вазу, а бумажку отдала Ляпкину Маленькому.

Ляля взял бумажку, с удовольствием рассматривая ее.

– Ну, теперь дай Юре фантик, а он даст тебе яблоко! – сказала Ляпкина. – Юрочка, дай ему яблоко!

Я протянул яблоко, и Ляля взял его в другую руку, не выпуская фантика.

– Ну, что же ты, Ляля?

– Я фантик тоже хочу! – сказал Ляпкин Маленький.

– Отдай сейчас же фантик Юрочке! – крикнула Ляпкина, топнув ногой.

Мне стало как-то неловко.

– Не отдам, – сказал Ляпкин Маленький.

– Ляля! – крикнула Ляпкина.

– Не хочу-у-у, – затянул Ляпкин Маленький, на глазах у него выступили слезы.

– Ну ладно, ладно! – испугалась Ляпкина. – Бог с ним, он сегодня не в настроении! Тебе ведь не жалко фантика, Юрочка? – Она заискивающе смотрела на меня зелеными глазами.

– Не жалко! – сказал я. Мне было немножко жаль, что не получилось игры.

– Ах, ты прелесть, Юрочка! Это ты чудесно придумал – продавать яблоки! Ты надежда мамина, правда, Юрочка? Иди сюда, я тебя поцелую!

Ляпкина взяла меня за голову и несколько раз поцеловала в лоб.

– Прелесть ты, умница! Я тебе потом приготовлю несколько фантиков, после чая, когда бумажки останутся... Ладно?

– Ладно! – буркнул я.

– Я теперь буду собирать тебе фантики, прелесть моя!

– Спасибо!

– Мам! Я хочу конфету! – сказал Ляпкин Маленький.

– Боже мой! Да ты только что ел!

– Хочу-у-у, – опять затянул Ляпкин Маленький.

– Ну ладно, ладно! Только сначала спой! Ты знаешь, Юра, как мы поем? Мы прелестно поем!

– Я знаю, – кивнул я.

– Я не хочу! – сказал Ляпкин Маленький.

– Тогда не получишь конфету! Споешь – получишь! Выбирай! – закончила Ляпкина.

– Ладно! – сказал Ляпкин Маленький, глядя на конфету.

– Ну, ты моя прелесть, Лялечка! Тютютенька ты моя! Ты не знаешь, Юрочка, как мы поем! Ну, Ляля!

Ляпкина взяла гитару, откинувшись на подушках, и нежно перебрала струны. Ляпкин Маленький встал, заложил за спину руки и, посмотрев на меня с победным выражением, начал с места в карьер:

Ляпкин Маленький сделал паузу, с шумом втянув воздух, потом заорал:

– Ах, ты моя прелесть, Лялечка! – воскликнула Ляпкина. – Вот тебе конфета! Ты видишь, Юрочка, как мы поем?

Я кивнул.

«Хорошая она, добрая! – подумал я. – Она мне потом даст много фантиков! Это она сейчас из-за Ляльки не дает, боится, что он съест все конфеты...»

– Ну, я пойду, – сказал я.

– Куда же ты, ангел? – спросила Ляпкина.

– Так, – сказал я, а сам решил пойти к Усам...