"Дети немилости" - читать интересную книгу автора

4

Вдоль стен малой дворцовой библиотеки, точно солдаты на смотру, тянулись суровые ряды книг. В исполненной теней вышине, на сводах, переплетались гигантские причудливые цветы, выложенные панелями из разных пород дерева. Поверх узора мерцала золотая сеть инкрустаций.

Я возлежал в кресле у потухшего камина, пристроив ноги на пуфик, и разглядывал потолок.

— Не ерзай, — приказала Эррет, обмакивая кисть в чернила.

— Любимая, — взмолился я. — Ты переоцениваешь мужскую выдержку.

— Упражняйся, — насмешливо отвечала жестокая, устраиваясь поудобней (удобно было совсем не мне).

— Сейчас?!

— Не теряй времени даром.

Она сидела верхом у меня на коленях и расписывала мне лицо. Кисть щекотала кожу, Эррет изгибалась то так, то этак, вырисовывая знаки по замысловатому канону Тавери, который требовал изрядного художественного дарования и еще большего терпения… если в последнем нуждался даже рисовальщик, что говорить о жертве! Я весь извелся. Эррет то и дело шипела на меня по-кошачьи, приказывая сидеть смирно. Тем более обидно становилось, что изысканный канон обречен на гибель: в постели она — огонь и буря, да я и сам не скучен.

— Тогда уж, — не выдержал я, когда она, теплая и благоухающая, улеглась мне на грудь и вытянулась, дописывая в «корону Бездны» последние мелкие штришки, — соизволь писать не эти знаки, а более подходящие!

— Это какие же?

— Будто не догадываешься. Альковные. Выдержки, чувственной радости и так далее.

Эррет засмеялась низким грудным смехом и прижалась ко мне всем телом; руки мои сами собой прошлись по ее узкой спине, заставив Эррет замурлыкать.

— С этим не ко мне, Мори, — сказала она глуховато, почти зловеще. — С этим — к метрессам. Мне нужен государь, а не жеребец.

Я смирился и только заметил:

— Но они же все сотрутся.

Эррет хрипловато хихикнула, не прерывая своего занятия.

— Вот-вот, — подтвердила она. — А потом, Мори, я буду их долго-долго подновлять…

Я рассмеялся и осторожно отнял у нее кисть.

…Потом мы лежали, обнявшись, прямо на пушистом ковре. Жестковатые кудри Эррет рассыпались по моей груди, кисть в ее пальцах медленно рисовала на мне бессмысленные узоры. До кровати мы со своими забавами добирались хорошо если через раз. Полированный столик был чересчур липким и твердым, но ковер показался вполне уютным…

Эррет поднялась и стала одеваться — медленными размаянными движениями. Я последовал ее примеру, то и дело поглядывая на возлюбленную. Эррет необыкновенно хороша собой. Сегодня она облачилась не в платье, а в северноуаррский женский костюм: длинный плащ с рукавами, который одевался нараспашку поверх рубахи и широких штанов. Красиво; но платье, сказать по чести, снимается гораздо быстрее…

— Сколько времени? — спросила Эррет, вытянувшись в моем кресле, и протяжно, со сладким стоном, вздохнула.

— Час облаков, первая четверть. У нас еще пятьдесят минут.

Эррет прикрыла глаза; мечтательная улыбка бродила на ее губах, и во мне торжествовала мужская гордость. Я сел на полу рядом с креслом, пристроив голову на колени возлюбленной; рука ее медлительно поднялась, погладила меня по голове, потеребила родовую серьгу.

— Я говорила с Лаангой, — сказала Эррет, не открывая глаз. — Не знаю, явится ли он. Я сказала, что мы можем прибыть к нему в Башню, но он отказался наотрез. Онго был прав — он встревожен.

— На прошлом витке победа предназначалась его подопечным, — задумчиво ответил я. — Неудивительно, что Бездне досталась Рескидда. Рескидда безо всякого высшего времени была тогда самым мощным государством на земном шаре и вдобавок располагала военным гением Иманы Рескидделат. А теперь Бездна должна пасть… и Бездна — это…

— Это мы, — сказала Эррет глухо и утомленно перекатила голову набок. — Жаль, что ты не женился, Мори. Мне стыдно, но мне так не хочется быть Госпожой. Это жутко. Несешь ответственность за все, и при этом ничего не решаешь.

— Но я решаю.

— Ты уверен? — Эррет поймала мой взгляд. — Ты совершенно уверен в этом?

Я встал, прошел к окну и отдернул штору, впустив в библиотеку солнечные лучи. Пылинки заплясали в воздухе, потолочные инкрустации померкли, но загорелись книжные корешки. Стотомная Энциклопедия, Легендариум с толкованиями и комментариями, старое Законоуложение, новый Кодекс Данараи… «Если бы не бомбисты, — подумалось мне, — Господином и Госпожой Бездны могли бы стать мои родители. Неизвестно, что хуже. Думал ли князь Улентари, что убийством избавит моего отца от доли худшей, чем смерть? А сам он к чему стремился? Неужели можно, находясь в здравом уме, желать себе такой участи?» Мысль о том, что у Сандо не все в порядке с головой, приходила мне неоднократно, но в любом случае не вызывала ни жалости, ни сочувствия.

Эррет молчала.

Я закусил губу.

— Дело в другом, — сказал я. — Когда Рескидда напала на Ософ, она явственно превосходила своего противника. Найди на свете такого дурака, который скажет, что Уарра слаба, и победа достанется Аллендору малой кровью.

— Найди дурака, который скажет, что слаб Аллендор.

— В том-то и дело. — Я обернулся и сел на подоконник. — Началась весна высшего года, возникла игровая доска и фигуры. Что должно произойти дальше?

Эррет вздохнула.

— Появится повод, — сказала она с налетом тоски, уставившись в потолок, — Воин Бездны вторгнется в чужие пределы, и начнется «лето»… — Уголки ее губ опустились, и Эррет негромко докончила: — Высшее лето — это война.

— Если лето магии — это война, то эту войну должна начать Уарра. А Уарра ее не начнет! Что, скажи мне, может заставить нас напасть на Аллендор? Какие соображения? Какая причина? Территории? У нас достаточно территорий, а если думать о расширении имперских владений, то не естественней ли продвигаться на юг, по берегу Восточного моря и в Хоран? Лациаты — высочайшие горы мира. Невозможно удержать провинции, до которых так трудно добраться.

Эррет молчала, глядя в небо за оконным стеклом.

— Выгода? — ожесточенно продолжал я. — Большая война разорит страну. Захваченные ценности не покроют расходов. Торговля с Аллендором и сейчас приносит нам огромную выгоду, а с появлением хороших дорог станет приносить еще большую. Да что там! На ту сторону Лациат войскам сейчас добираться добрый месяц! Мы не можем соперничать с аллендорской авиацией, нас забросают бомбами еще в пути. Это невообразимо. Из-за чего начнется война?!

— Я не знаю, Мори, — очень тихо сказала Эррет. — Я не знаю…

Я умолк.

Молчание длилось так долго, точно замедлилось время. Я думал: если даже я исчезну как личность, уступив тело и волю бессмысленной функции Господина Бездны, если Эррет разделит мою участь, если Лаанга покорно выполнит свою роль — подданные империи исчисляются миллионами. Среди этих миллионов не только темные пахари, рабочие, солдаты. Всё дворянство, все маги империи — неужели среди них не сыщется отважного человека, для которого верность Уарре окажется выше верности императору?

Не сыщется еще одного бомбиста?

— Ты считаешь, Лаанга беспокоится из-за того, что в этот раз он проигрывает? — спросила Эррет.

— Нет. Я много об этом думал.

Темные, поблескивавшие как вода зрачки Эррет нашли мой взгляд.

— О чем ты думал, Мори? — очень серьезно спросила она.

— Лаанга видел бесову уйму циклов, — сказал я. — То, что именно нашему поколению придется иметь дело с активной фазой высшего времени — не его проблемы. Для него все это не новость… Хотел бы я знать, что стало новостью для Лаанги. Надеюсь, он явится.

— Надеюсь, — эхом отозвалась Эррет.

Я подался назад и откинул голову, осторожно коснувшись затылком холодного стекла.

За время последней «зимы» появились академии наук и исследовательские институты, родилась методология истории, теоретическая магия сделала головокружительный рывок. Люди осознанно ждут прихода высшего лета, готовые если не выжечь его цветы в бутонах, то хотя бы не отравиться их испарениями. «Разум и свободная воля восстают против слепой силы, желающей столкнуть народы в кровавой брани», как пишут газетчики… Возможно ли, что это тревожит великого мага Лаангу, именно поэтому игра идет не так, как прежде?

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я хотел на это надеяться, но верить не мог.

Я почти завидовал людям прошлых эпох, не осознававшим, что руководит ими, вообще не знавшим, что ими руководит нечто помимо их воли. Понятно, как противостоять врагу; но как противостоять силам природы?..

К концу высшей осени Королевство Бездны превращается в руины, затянутые чахлым вьюнком. Я этого не увижу: не доживу, а после — некому и незачем будет поднимать государей Уарры, страны, навеки исчезнувшей с лика земли. Я мог пожертвовать всем: любой жизнью, начиная с собственной, самой честью пожертвовать, оставить достоинство, уступить трон новой династии — но угроза, нависшая над страной, мучила меня нестерпимо. «Бесы! — сказал я себе с тоской. — Кровь небесная! Почему мы не Королевство Выси?!» Не самой дельной была мысль, участь той стороны тоже незавидна: если верить историкам, перед тем, как начнется «осень», а с нею — наступление войск нашего противника, владения Бездны распространятся на большую часть Королевства, и осененные Высью проклянут ее…

Я решительно не представлял, как это должно выглядеть в реальности. Дела империи отнюдь не плохи, но Аллендор — невероятно могучий противник. Хотел бы я прочитать мысли западных владык. Победа в мировой войне оплачивается страшной ценой, но в конце цикла у Аллендора не останется соперников, как не осталось их у Рескидды когда-то. Был ли суперманипулятор Маджарт искренним на переговорах? Если верховный маг Атри — не был?..

— Дом Теней говорит, что аллендорцы съели нашу дезинформацию, — сказал я, разглядывая узоры ковра. — Воином Бездны у них считается Цай-Цей. По крайней мере, официально.

— Неплохо, хотя не очень важно. Важно то, что генерал одержим стихосложением куда больше, чем войной, — Эррет усмехнулась. — Но получается у него и то, и другое одинаково хорошо.

— Мне есть, что ему сказать по этому поводу, — пробурчал я. — По поводу положения на западе, а не стихов, разумеется. Стихи превосходны.

Деликатный стук донесся от двери, истаивая среди книг и занавесей. Эррет привстала в кресле, обернулась. Золотая цепочка блеснула на ее длинной смуглой шее, сапфировая звезда показалась каплей воды меж ключиц.

— Десять минут до назначенного, — сказала Эррет. — Думаю, уже все собрались. Только бы Лаанга явился… Без него в этом собрании будет вполовину меньше смысла.

— Войдите! — разрешил тем временем я.

— Малый зал совещаний подготовлен, — доложил лакей. — Господа приглашенные ждут в приемной. Нет только господина Атри, но он в пути. И еще нет…

— Лаанги, — мрачно закончила Эррет. — Спасибо. Передайте, что мы сейчас явимся.

— Лаанга в Пятой магии у себя дома, — сказал я. — Он может прийти в любой момент.

— Неплохо бы, — проворчала Эррет и добавила в сердцах: — Бесов дедушка!..

…В каком-то неисчислимом поколении Эррет — правнучка Лаанги. Есть несколько легенд о том, как оно вышло, но Эррет в них не верит и иногда, под настроение, рассказывает собственную. Ее версия похожа на правду, особенно если знаешь об одной неприятной привычке Мага Бездны. У Лаанги, как у всякого профессионального некроманта, крайне своеобразное чувство юмора; вдобавок он очень любит менять внешность и постоянно забывает, как именно он выглядит в данный момент.

Лет эдак полторы тысячи назад одна дама по имени Эррет решила научиться магии. С этой целью она отправилась не к кому-нибудь, а прямиком к самому Лаанге в его башню. Как ни странно, некромант вышел навстречу. Он был похож на скелет, обтянутый серой шелушащейся кожей; зеленые язвы гноились там, где кости выпирали под ней. Вокруг мага вились помойные мухи, а источаемый им запах был так омерзителен, что останавливалась речь. Свита его состояла из разлагающихся трупов, но даже они вызывали меньше отвращения.

Прабабка Эррет не дрогнула и сообщила, чего ей надо.

Некромант ухмыльнулся и сказал, что даром тут ничего не дают.

— Золотые слова, — кивнула прабабка. — Сколько возьмешь и чем?

«Душу, — думала она. — Или жизнь». Идти к некроманту и не ждать чего-то в этом роде… не дура же, в самом деле, была прабабка Эррет.

Она глядела в багровые, лишенные зрачков глаза и спокойно ждала.

Лаанга ухмыльнулся еще шире и предложил ей ублажить его так, как и мужа законного не ублажает добропорядочная женщина.

Прабабка крайне удивилась. Она не думала, что, истлев до такой степени, можно сохранить необходимый орган.

Не знаю, как они спелись, но соль в том, что Лаанга тогда был твердо уверен: он имеет облик придворного щеголя и более чем способен обольстить даму. Я очень надеялся, что если он все же придет сейчас, то придет в более-менее приличном виде.

— Идем, Эррет, — сказал я. — Мы не великие маги, не стоит заставлять себя ждать…

Темные от времени портреты взирали со стен. Художники писали государей в одеяниях непримечательных и скромных; минули десятилетия, и черные и серые сюртуки, зеленые мундиры слились с фоном, а лица казались белесыми пятнами во тьме. Только портрет императрицы Ирвы, моей прабабки, светился: государыня Ирва имела сан Средней Сестры и была изображена в белом священническом облачении. В сложенных руках Ирвы нежно голубела усыпанная сапфирами звезда, и Арсет Заступница смотрела с нее.

Я помнил прабабку уже не живой; в начале царствования отца она еще оставалась с нами, давая советы и наставления. На портрете бабушка Ирва выглядела куда смиренней, чем была в действительности… Мы с нею ладили, и хотя она ушла, когда мне было всего шесть, я сохранил самую добрую память.

У самого окна, далеко от государыни-священницы, хмурился Аргитаи Сияющий.

Я отвел глаза.

Толстый ковер глотал звуки шагов; в зал совещаний входили люди, до сих пор крепко державшие в руках судьбу страны. Эррет. Господин Атри, глава Комитета магии. Господин Менери, глава Государственного совета. Генерал Эрдрейари, формально — лишь консультант, в действительности же руководитель Военного совета и главнокомандующий. Последним, опираясь на трость, через порог перешагнул господин Кайсен и собственными руками закрыл двери — в знак того, что о безопасности и секретности здесь заботится сам глава Дома Теней.

Я оценил профессионализм — как Великой Тени, так и моих учителей. Сам я, конечно, подобного не сотворю, но, по крайней мере, увидеть сумел, как пальцы Кайсена, не по-старчески быстрые, прочертили поверх замка схему заклятия. Преодолеть эту защиту смог бы один Лаанга. Откровенно говоря, я очень надеялся, что ему в ближайшее время как раз взбредет в голову разбить изоляцию высшего уровня…

— Садитесь, дамы и господа, — пригласил я, заняв место во главе стола. — Полагаю, вы в курсе происходящего, и мне не придется ничего объяснять.

— Разумеется, ваше-императрс-величство, — пропыхтел господин Атри. Он никак не мог отдышаться.

— Морэгтаи, — милостиво разрешил я, обвел собрание взглядом и уставился на мраморное пресс-папье. Подумалось, что в Хоране было проще. Офицеры полка смотрели на меня не так; взоры властных старцев говорили, что для них я ребенок, впервые в жизни принявшийся за взрослые игры… и в Хоране надо мною стоял командующий операцией, прославленный генерал, который принимал решения и отдавал приказы.

С коронации едва минуло три месяца, и мне до сих пор казалось порой, что я занял место отца без всякого на то права.

Боковым зрением я нащупал портрет Аргитаи; Сияющий смотрел прямо и хмуро. Для него не составило бы труда взять собрание на поводок и направить нужным путем…

— Господа! — сказал я. — На повестке дня два вопроса. Положение в Лациатах. И высшая весна. Думаю, стоит начать с первого. Генерал, я вас слушаю.

Онго склонил голову набок.

— Господин Атри, — сказал он, — могу ли я попросить вас представить нам трехмерную карту Западной Уарры?

— Конечно, — улыбнулся верховный маг и сбросил на стол одну из схем, вышитых золотом на обшлагах его вицмундира.

Бледное свечение наполнило зал, перелились бликами самоцветы в украшениях изваяний, а над лакированной гладью стола поднялись горы — льдисто-сверкающие, синие, изумрудные. Карта медленно вращалась, пока не остановилась так, чтобы Кестис Неггел оказался передо мной, а острый пик Амм-Лациат, высочайшей горы мира — перед господином Атри. Отсветы ледников озарили его седые волосы и ясно-голубые глаза.

Онго встал. Снял перчатки, и белые кости его рук тоже засветились. Генерал протянул пальцы к дальним хребтам.

— Дзерасс, — говорил он, — Имарикам, — и земные области окрашивались в разные цвета. — Кэтукам… Таян. Плоскогорья, граничащие с землями княжества Рейи, Чаарикам. За ним, в отрогах хребта Аррат — Нижний Таян. Здесь расположились наши войска. Строительство фортов практически закончено. Территория вошла в состав имперских земель.

— И все же вас, равно как и меня, что-то не устраивает в настоящем положении вещей.

Тонкие белые пальцы Онго в задумчивости прикоснулись к краю его белой маски.

— Буду откровенен, — сказал Эрдрейари, — в данный момент в Лациатах мы находимся… в подвешенном состоянии. Мы держим территории силой оружия, и держим крепко, но использовать их в хозяйственных целях практически невозможно. Хотелось бы налаживать мирную жизнь, приучая горцев к покорности — но большая часть коренного населения ушла с этих земель. Села покинуты, стада угнаны или брошены, виноградники гибнут. Аррат пронизан бесконечными пещерами. Это логово Арияса, и углубляться в них безрассудно. Ночные налеты не прекращаются, и хуже всего, что для горцев они почти безопасны.

Я кивнул.

— Я понял вас. Какое решение вы предложите?

Онго скрестил руки на груди; я готов поручиться, что под маской он улыбнулся.

— Наша цель, утвержденная еще императором Данараи — безопасное железнодорожное сообщение через Лациаты. Пещеры Аррат — идеальное место для строительства тоннелей. Я считаю, что нам нужен Таян, Ора и, по крайней мере, значительная часть земель Уруви, на западе граничащих с аллендорским княжеством Аньярай.

— Это не решение, — мягко напомнил я.

— Всецело умиротворить горы можно только одним способом, — с удовольствием сказал генерал. — Силой уаррского оружия! Надеюсь, государь Морэгтаи простит мне самоуправство. Я позволил себе начать активные действия.

Охотно верю, что в том не было дурного умысла — но в последних словах генерала мелькнула тень иронии; да, он был безмерно опытным военачальником и еще этой зимой отдавал мне, юнцу, приказы… Я помолчал. Боковым зрением я видел, как отчаянно вертится на стуле Эррет, пытаясь что-то сказать мне взглядом и выражением лица, но сейчас мне не требовались ее советы.

— Какого рода, позвольте узнать? — еще мягче спросил я.

— Продвижение в пещеры Верхнего Таяна возможно только с помощью боевой магии. Я обратился за помощью к господину Атри.

Глава Комитета с готовностью закивал. Я выгнул бровь.

— Почему не к господину Кайсену? Мало кто из государственных магов имеет боевую специализацию, это дело Дома Теней.

…Удивительный человек Онго. Маска — не лицо, широкий плащ надежно скрывает умаленное тело поднятого, но когда генерал полагает необходимым, все его мысли можно прочитать по жестам и позе. Удивительный и великолепный человек, и на редкость самоуверенный. Вполне естественно для сподвижника Аргитаи Сияющего и покорителя Восточных островов. Но горцы, увы, не островитяне, и опыт Эрдрейари подает ему не лучшие советы.

Онго покосился на Кайсена с полупрезрительной неприязнью.

— Господин Кайсен, — не без яду в голосе сказал он, — ждет исключительно императорского веления.

— И он прав.

Онго замер. Уставился на меня.

— Морэгтаи…

— Я же говорил вам, господин генерал, — бархатно процедил Великая Тень. — Самоуправство никого еще не доводило до добра…

Эрдрейари медленно обернулся к нему. У меня мурашки побежали по спине. Корона есть корона, и сейчас я имел право приказывать генералу, но задевать его гордость не решился бы и государь Данараи, а отец куда как превосходил меня и в опытности, и в суровости… Онго стоял прямой, точно проглотив шест. Господин Менери отпрянул, верховный маг подался вперед, пальцы его лихорадочно забегали по столу; из-за карты я не видел, что он чертил.

— Помни свое место, тень, — выдохнул Эрдрейари с хорошо сдерживаемым бешенством. — Перед тобой дворянин!

В наступившей полной тишине было слышно, как со смачным звуком лопнула под генеральской стопой любимая мозоль князя Улентари… Я с трудом преодолел желание втянуть голову в плечи. Кайсен побелел от гнева. Пальцы Великой Тени стиснули набалдашник трости так, что часть его отломилась.

— Я, как человек низкий, — медленно, безмятежно проговорил старец, — вижу перед собою преимущественно истлевшие останки. На какое место желает мне указать покойный пиита?

Онго взялся за край стола, обдирая лак костями пальцев.

— Желаете войти в число покойных?

— Благодарю вас, — слегка поклонился Кайсен. — Повременю.

— Долго ли?..

Великая Тень встал, не спуская с противника бледных лезвий своего взора. Утвердил на трости пальцы, осыпанные старческими пятнами. Онго выгнулся, как барс перед прыжком. Эррет в отчаянии ломала руки, умоляюще глядя на меня. Менери, который магом не был вовсе, опасливо подобрался в кресле. Господин Атри тяжело поднялся, и карта Лациат померкла.

Я сжал зубы, сражаясь с нутряной дрожью. Резко ударил ладонями по столу.

— Господа! — прикрикнул я. — Прекратите склоку!

Они уставились на меня оба разом, и меня бросило в холодный пот. Двух жутчайших в Уарре убийц, один из которых был старше меня втрое, а другой — вдесятеро, я должен был растащить, как шкодливых щенят. Корона налагала обязанности, но не давала сил для их исполнения…

— Верю, вы получите большое удовольствие, поубивав друг друга, — сказал я, как мог, спокойно. — И с кем я останусь? Как дети малые, ей-же-ей.

На малое дитя походил тут скорее я, отчаянно старавшийся не дать петуха во время государственного рыка… Кажется, удалось.

Секунда молчания длилась так долго, что в нее можно было бы уместить небольшую жизнь.

— Прошу извинить меня, государь, — как ни в чем не бывало, проговорил Онго. — Я могу продолжать?

Я прикрыл глаза.

— Господин Кайсен?

— Воля императора превыше всего, — донесся напевный голос Великой Тени; в нем слышалась улыбка. — Продолжайте, генерал…

Я старательно кинул в его сторону укоризненный взгляд, но старец уже уселся, сутулясь над тростью, и потупился с притворным смирением. «Каков же он был в молодости?» — подумалось мне. Умом я верил и прежде, но тут и сердцем поверил, что грозный мой батюшка, государь Данараи, некогда трепетал перед господином Кайсеном.

— Я желал бы узнать, — сказал Эрдрейари, — каким образом я должен действовать. Насколько я понял, инициатива с продвижением в горы не получила одобрения.

Я вздохнул.

— Насколько нам известно, — проговорил я, глядя в стол; вид у меня был бледный и, надеюсь, суровый, хотя меня попросту била дрожь, — насколько нам известно, каманар Таяна, Арияс, намерен объединить горцев для того, чтобы противостоять войскам Уарры. Он скрывается в пещерах, его не могут найти…

Онго вскинулся.

— Нам нужен Арияс? Государь, вам достаточно распорядиться, и через месяц я привезу Пещерного Льва в подобающей клетке.

— Нет! — поспешно сказал я. — Ни в коем случае. Мне нужен Арияс живой и невредимый. Арияс — каманар Лациат!

— Что?.. — аккуратно переспросил себе под нос Великая Тень.

— Войска Уарры, разумеется, не уйдут из Чаарикама. Нижний Таян мы тоже не имеем права отдать. Но продвижение следует остановить. Генерал, укрепляйтесь, сделайте форты неприступными, но о тотальном уничтожении горских племен и не думайте. Вы ведь понимаете, что усмирить их можно только таким способом.

Генерал покачал головой. От изумления он даже отступил на шаг, пристально меня разглядывая. Чувства его разделяли, кажется, все, даже Эррет, которая обычно понимала меня с полумысли.

— Я не понимаю, — наконец, честно развел руками Онго. — Прошу разъяснить мне задачу несколько… дальше.

Я проглотил ком в горле и покусал губу.

— Взгляните на Восточные острова, генерал, — сказал я. — Некогда вы подарили их империи. Люди там привыкли подчиняться своим князьям, и когда этих князей вы повергли к стопам Аргитаи, их крепостные так же просто подчинились Уарре. Островная аристократия уже два века лелеет свою ненависть к материку, но за это время там не случилось ни одного народного бунта.

Эрдрейари кивнул. Кайсен устремил на меня внимательные ясные глаза.

— Горцы не умеют подчиняться, — продолжал я. — И Аллендор, и Уарра, не понимая этого, терпели неудачи в горах. Даже государь Данараи. Все пытались договариваться с каманарами, как будто те были князьями и самовластно правили своими землями. Но это не так. В Лациатах нет князей и нет рабов. В каждом ущелье обитает независимый кам, которым правят старейшины. Собираясь для набега, горцы избирают каманара, который поведет их. Но даже мысль о служении ему они посчитают оскорбительной. Договор, заключенный с каманаром, ничего не стоит, потому что каманар никем не правит. Горцы просто смеялись над нашими послами.

— Так почему же Арияс…

— Они полагают, что Уарра желает отнять у них их дикарскую свободу, — я позволил себе перебить генерала. — Мы для них — ужаснейшая угроза. После взятия Чаарикама даже самый захудалый пастух в Лациатах помнит об Уарре и видит нас в страшных снах. Мы заставляем горцев объединиться.

— Но это исключительно плохо, — недоуменно сказал Эрдрейари. — Регулярная армия…

— Генерал, вы же имели дело с партизанской войной? — поторопился я. — С кем вам труднее пришлось: с регулярной армией царя островов или с бандами одичавших бродяг?

— Я понял, — четко сказал Онго.

Я тихонько перевел дух.

— Нам невероятно повезло, что в горах нашелся такой человек, как Арияс, — сказал я с облегчением. — Пусть таянец соберет Лациаты под своей рукой. Он сможет. Он достаточно жесток. К тому же, у него есть сын, который зальет Лациаты кровью куда успешней имперских войск. После смерти Арияса Итаяс станет достойным его преемником. Пусть Пещерный Лев научит соплеменников покорности.

— А потом мы воспользуемся плодами его трудов? — задумчиво спросил Онго, поглаживая подбородок маски кончиками пальцев. По интонациям генерала я понял, что мой план одобрен. На душе стало немного спокойней.

— Может быть, да, — сказал я устало. — Может быть, этого не потребуется. Если взять горы силой, они на столетия останутся язвой на теле страны. Если в Лациатах будет сильный правитель, мы просто договоримся с ним, заплатим… и проложим дорогу. Умный человек быстро поймет, какую выгоду она ему даст.

— Таким образом, — сказал Эрдрейари, — моя задача — пугать горцев, изредка подпаливать им хвосты, но гнезда их не выжигать. Хорошо. Будет исполнено.

Он слегка поклонился и сел. Я прикрыл глаза. Недаром Аргитаи Сияющий, могучий мой предок, так высоко ценил генерала. Подданный, в котором ум и инициативность сочетаются с исполнительностью — редкий подарок.

Разговор заставил меня поволноваться, и некоторое время я просто сидел, утихомиривая нервы. Предстояло перейти к еще более тяжелой и щекотливой теме. Собравшиеся терпеливо ждали. «Сейчас придет Лаанга, — подумал я. — Он сейчас придет». Несколько раз я повторил про себя эти слова, представляя, как вскинет голову Великая Тень, почуяв, что древняя, невообразимо могущественная воля разбивает его заклятие — но ничего не происходило.

Я вздохнул.

— Господин Менери, — сказал я; министр напряженно выпрямился, сжал тонкие губы. — Я вас слушаю.

Солнце светило в окно, озаряя изваяния и портреты. Мерцали инкрустации, изумрудно зеленел бархат обивки. Блики играли на драгоценных камнях, что украшали вырезанных из медного дерева демонов и богов. Лик Арсет Милосердной, полный сострадания, склонялся над их золотой суетой. Я думал о том, что сейчас придет Лаанга — с таким напряжением, будто мог заставить его прийти.

— В соответствии с пактом Маджарта-Атри, — звенящим голосом говорил министр, — Ассамблея магов Аллендора уведомила нас о пробуждении Воина Выси. Таким образом, мы получили бесспорные доказательства того, что так называемая весна закончилась и в данный момент начинается так называемое лето. Господин суперманипулятор и госпожа…

— У меня другие сведения, — мягко вклинился Кайсен.

Лица оборотились к нему.

Почему-то я не был удивлен: подобного я и ожидал. Великая Тень производит впечатление компетентного человека. Если мы обманываем наших союзников-аллендорцев, убеждая их, что Воином Бездны является Цай-Цей, отчего бы им не обманывать нас?..

— Я слушаю, — тяжело проговорил Атри.

— Существо, пробужденное в Аллендоре, не является Воином, — сказал старец. — По крайней мере, в данный момент.

— Проясните.

Господин Кайсен поразмыслил.

— Я с самого начала предполагал, что аллендорцы хитрят, — сказал он. — Они не могли не подозревать, что Воином Бездны является отнюдь не змеедемон. По тому, как взбудоражил их контакт принцессы Аллендорской с Цай-Цей, я понял, что они готовят ответную фальшивку. Недавно я получил новые данные от Тени Запада. — Он помедлил и сообщил с улыбкой: — Как известно, функцию игровой фигуры может выполнять только человек. В Аллендоре же пробудилось одно из энергетических существ. Оно сродни Цай-Цей, хотя внешняя его форма скорее человекоподобна…

— Вы сказали «в данный момент», — напомнила Эррет.

— Нам не так много известно о закономерностях высшего года. Возможно, если Аллендор будет достаточно долго и уверенно заявлять Атергеро как Воина Выси, тот действительно станет таковым.

— Это ваши догадки? Или есть аргументы более существенные?

Великая Тень только улыбнулся.

Я задумался.

— В этом есть здравое зерно, — неожиданно сказал верховный маг и так же неожиданно умолк.

— Если так, возможно, что функция Воина Бездны перейдет к Цай-Цей, — вслух подумал я.

— Маловероятно, — тут же ответил господин Атри. — Дело в том, что господин… — он запнулся, — тот, кого многие полагают Воином Бездны, внушает достаточно… чувств, даже не будучи официально заявлен как Воин.

Я кожей ощутил, как беззвучно расхохотался великий мертвец. Господин Атри и впрямь выразился не без оригинальности. Что ж, остается лишь еще раз порадоваться, что я имею дело с Эрдрейари… Как любопытно. Аллендорцы мыслят в том же направлении, что и мы. Надеясь управлять ходом событий, они решили подставить на место ключевой фигуры нужную им кандидатуру. Маги Ассамблеи сообщили, что рассчитывают вовсе отменить пробуждение Воина и потому посылают для исполнения ритуала фальшивых агентов, не соответствующих условиям. Верить словам неразумно, в особенности, если на стол легли открытые карты, но…

— Мы в достаточной мере контролируем Цай-Цей? — на всякий случай уточнил я, занятый другой мыслью.

— Об этом следует спросить Анартаи, — с ленцой ответствовал господин Кайсен; я понял его так, что Тени Севера старец вполне доверяет. — И мне думается, что идея госпожи Эмерии относительно Атергеро более чем здрава… если вы желаете знать мое мнение.

— Желаю, — сказал я и краем глаза приметил, как Онго скептически соединил пальцы.

— Энергетические существа обладают большой мощью, — отвечал Великая Тень. — Но элемент свободной воли в них проявлен слабее, чем в людях. Полагаю, всем уже ясно, в чем заключается стратегия Аллендора.

И он с великолепной небрежностью пожал плечами.

— Нам ясно, в чем заключаются ваши догадки, — сказал Онго. — Благодарю.

— Контролировать энергетическое существо проще, чем человека, — кивнул я. — А… скажите, господин Кайсен, можно ли перехватить контроль?

— Мне лично это не под силу, — спокойно ответствовал старец. — Но Дом Теней выполнит любое ваше веление.

Я сам не понимал, с чего мне пришла в голову подобная мысль. Кажется, я и думать не собирался о возможности действительной войны с Аллендором… но не мог не думать, и это меня тревожило.

Секунды капали, с тихим звоном разбиваясь о лаковое поле стола.

Я снова покосился на портрет Аргитаи — и мысль, посетившая меня, в первый миг оробела и смешалась от собственной дерзости. Покоритель народов мирно спал в ряду своих предков и потомков; много веков никто не осмеливался тревожить его, ибо мощь Уарры все умножалась, и к чему было будить лихо — грозного государя?.. Но если речь и впрямь зайдет о вооруженном столкновении, навряд ли я сумею стать командующим в тотальной войне. И речь не о стратегии. Подле трона есть великий стратег. Но я должен буду одобрять или не одобрять его действия, а Онго верный подданный и подчинится императору…

— Морэгтаи, — негромко окликнула Эррет.

Я очнулся. Это можно будет обдумать потом, сейчас время других дел.

— Господин Атри, — сказал я. — Можем ли мы быть уверены в том, что первый шаг — за нами?

Тот сложил губы в суровую прямую черту.

— Мы располагаем только историческими свидетельствами, — сказал он. — История говорит, что все мировые войны, инспирированные активной фазой высшего времени, начинала Бездна, чьей бы победой ни суждено им было окончиться. Но достоверность этих сведений не абсолютна. К сожалению, в физике магии теории, удовлетворительно объясняющей эти процессы, пока не существует. Откровенно говоря, я очень рассчитывал на честь встретиться с господином Лаангой. Думаю, он мог бы дать ответ на некоторые вопросы…

«Не вы один так думаете», — сказал я безмолвно, потому что во всех взглядах читалось то же самое. Лаанга питает некоторое презрение к людям, жизнь которых короче времени существования их должностей — верховным магам, министрам, князьям, императорам.

Как это все-таки неудобно — то, что великий маг не подчиняется властелину Уарры…

Мысль мелькнула, и меня бросило в холодный пот. Было ли то одно лишь воображение, или и в самом деле я чувствовал, что разум мой раздваивается? Доселе я полагал сохранение мира единственным своим желанием, а сейчас думал о тотальной войне: о том, что нельзя допустить превентивного удара со стороны Аллендора, что хорошо бы найти способ контролировать Лаангу, и что взаимную неприязнь главнокомандующего и Великой Тени можно использовать, если уж нельзя преодолеть…

— Со своей стороны не могу не отметить, что Ассамблея по-прежнему форсирует разработки на уровне Четвертой магии, — сказал господин Атри, и я чуть не рявкнул, чтобы он замолк. — Их целью, несомненно, является дальнейшее укрепление господства в воздухе. Но их можно понять. Они тоже боятся высшего лета.

Я понимал. Понимал, что господина Атри происходящее не касалось, он не был игровой фигурой на доске Изначального и мыслил как подобало верховному магу империи. «У тебя слишком богатое воображение, Мори, — сказал я себе. — Успокойся». Эррет смотрела на меня с болью, и меня это злило. Больше всех, кажется, боялся я. «Не стоит столько думать о вероятных опасностях, — снова и снова повторял я мысленно, — так можно на пустом месте создать себе лишние». Руки у меня дрожали, и я опустил их со стола.

«Ты уверен? — спросила меня Эррет пару часов назад. — Ты совершенно уверен в этом?»

«Уже нет», — ответил бы я теперь. Во рту пересохло. Теперь я понимал тревогу Эррет: то, что чувствовал я сейчас, к ней пришло раньше. Замешательство кончилось, я снова владел собой — но в какую-то секунду я готов был признать, что утрачиваю волю и мной управляет иная сила, чистая функция Господина Бездны. Вспомнились недавние мои мысли о миллионах верных уаррцев, среди которых непременно сыщется патриотический бомбист; теперь они вызывали горькую усмешку. Единственное касание настоящего безумия совершенно уничтожило былое, рожденное неведением, хладнокровие.

«Дальше будет хуже, — подумал я. — Этак я и впрямь рискую сойти с ума». Вероятно, увенчайся успехом низкий замысел Сандо, Господином оказался бы молодой Улентари, и тогда ворота войны распахнулись бы настежь: князь уже сейчас достаточно безумен, властолюбив и тщеславен…

И женат на Госпоже Бездны.

Губы мои искривились в невольной усмешке: все могло оказаться намного проще.

Кайсен скользнул по мне проницательным взглядом и отвел глаза. Молчание встало, как вода в омуте. За окнами блистал летний день, но казалось, что в зале темно. Портреты на стенах становились сумрачными провалами, и из них смотрели глаза ушедших владык. В белых руках Ирвы прохладно светилась звезда.

— Что же нам остается? — спросил я и почти услыхал эхо своих слов в безмолвии. — Наращивать военную мощь и в то же время прилагать все силы к предотвращению войны?

— В отсутствие Лаанги нам остается лишь дипломатия, — сказал Эрдрейари. — Дипломатия слов — и пушек.

В отсутствие Лаанги… я стиснул зубы. Можно было ждать бесконечно и бесплодно, великий маг блюл исключительно собственные интересы, ему не было дела до людей Уарры, тем паче — до ее государственных институтов. Падет эта империя, встанет другая, начнется новый цикл высшего времени… должно быть, занятно наблюдать, как люди пытаются спастись от смерти.

Я отчаялся ждать Лаангу.

Эррет смотрела на сплетенные пальцы. Господин Менери хранил на лице маску столь же непроницаемую, как маска Эрдрейари, и я видел, что мысли обоих весьма далеко. Верховный маг опустил веки. Господин Кайсен с грустью разглядывал поломанную трость…

Прошло не меньше минуты, прежде чем я вспомнил, что должен отпустить их.

Я поднялся с места последним, когда Великая Тень уже остановился у дверей, ожидая знака, чтобы полностью убрать изолирующее заклятие. Эррет взяла меня под руку. Она, мой мудрый светоч, молчала, и в устремленном на меня взгляде чудилась грусть. Безрадостные приходили мне мысли, зябкие, как осенняя ночь. Вот мы, Господин и Госпожа, которым суждено проиграть войну, погибнуть с позором и быть забытыми, как забыты люди Ософа, как народ на юге нынешнего Аллендора, что воевал с Ривит — он тоже принадлежал Бездне, и даже страна та ныне безымянна. Я еще раз поклялся: сделаю все возможное, чтобы до последнего властвовать собой. В крайнем случае, почувствовав приближение конца, отдам Великой Тени приказ казнить безумного императора…

За моей спиной хлопнула дверь, заскрипел паркет, и вслед за тем раздался странный звук, напоминавший зубовный скрежет. Эррет оглянулась и тихо ахнула.

Я проследил за ее взглядом. Острота моего разума из-за тревог несколько притупилась, и, признаюсь, в первый миг меня посетила глупейшая мысль: никак недавно принятый на службу лакей решил стянуть у господского гостя часы или кошелек.

Кайсен стоял вполоборота, цепко ухватив запястье длинного тощего парня в блескучей ливрее. Улыбался Великая Тень при этом столь сладостно, что даже мне стало нехорошо. Парню, очевидно, приходилось туго, он чуть ли не извивался в железной хватке. «Поделом», — подумал я, и только потом увидел, чего стоит Кайсену его непринужденная поза.

Приплясывал же «парень» отнюдь не от страха или боли: скорей, от восторга. То, что мне показалось формой слуги, вероятно, лет сто назад было последним писком мужской моды. Кажется, это тогда среди кавалеров были в почете длинные гривы? Знаков же на лице явившегося не было вовсе, только глаза подведены; действительно, на что ему рисованные чернилами знаки…

Наконец, гость оскорбительно расхохотался и вывернулся из хватки Кайсена.

— Ты не человеколюбив, мой мальчик, — жизнерадостно заявил он, тряся кистью.

— Да, — согласился Великая Тень с прежней усмешкой. — Я не человеколюбив.

— С возрастом это пройдет, — нравоучительно заметил гость.

— Вы на редкость приятный собеседник, господин Лаанга, — ответил старец. — Рад нашей встрече.

Я проклял землю и небеса. Я так долго держал себя в напряжении, готовясь к явлению Лаанги — и он пришел именно тогда, когда я мысленно отложил свидание и ослабил концентрацию. «Бесов дедушка!» — подумал я в сердцах, с неприязнью оглядывая тощую фигуру в золоченом камзоле. Меня брала злость; я даже встревожился, что не смогу сосредоточиться заново и провести беседу с толком. Твердые пальцы Эррет стиснули мою кисть. Господин Кайсен честно выполнял свой долг, давая мне время собраться с духом, но есть вещи, которых никто не сделает за меня…

Великий некромант снова расхохотался, привалившись спиной к двери.

— Ну что? — сказал он, окидывая нас пронзительно-черным взором. — Заждались, птенчики?

— Не то слово, — грозно сказал Эрдрейари, воздвигшись за моей спиной.

Я вздрогнул. Помстилось, что генерал сделался выше ростом.

— Где моя плоть? — потребовал Онго, нацелив в Лаангу острый костяной палец. — И где мой поэтический дар?!

— Плоть будет! — огрызнулся Лаанга. — Не гони коней. А за творческие кризисы поднятых некромант не в ответе!

Мало-помалу оторопь проходила; усилием воли я вернул себе ясность мысли.

— Господин Лаанга, — провозгласил я, наконец. — Счастлив приветствовать вас в Данакесте. Нам многое нужно обсудить.

Лаанга скис и свесил голову на грудь. Мрачно покосился на меня из-под упавших на лицо прядей.

— Как я не люблю являться людям, — с тоской сказал он.

Господин Менери до того, как сделаться главой Государственного совета, руководил Министерством иностранных дел; он был прирожденный дипломат и умел скрываться вовремя, а также очевидно предпочитал не иметь дел с высокой магией. Я не заметил, когда министр нас покинул. Впрочем, это было в определенном смысле любезностью с его стороны: чем меньше свидетелей окажется у моей беседы с Лаангой, тем лучше.

— Ну, — грубо сказал Лаанга, — что?

— Полагаю, — деликатно произнес Великая Тень; я позавидовал его самообладанию, — негоже нам беседовать в коридоре. Даже если это коридор Данакесты. Пройдемте в зал, господин Лаанга?

— Ну пройдем… — пробурчал тот, скривился и толчком зада распахнул дверь.

«Дешевый прием, — с нервным смешком подумал я. — Но эффектный».

За двустворчатыми дверьми, покрытыми золотой инкрустацией, не было зала совещаний.

То, что открылось взору, напоминало один из экспонатов Исторического музея — реконструкцию жилища людей Нийярской культуры, населявших Южную Уарру около двадцати тысяч лет назад. Стены тесаного камня были завешены кусками грубого полотна, длинные деревянные скамьи тянулись вдоль них, пустой оконный проем с широким подоконником обрамляла искусно вырезанная из дерева скульптурная арка; арке было не больше пары сотен лет. Возле окна стояло жесткое кресло, по-видимому, современное арке. На каменном уступе поблескивала новенькая лампа с заклятием электричества.

За окном цепенела пустота.

Или нечто, подобное ей; я не мог подобрать определения. Непристальному взгляду показалось бы, что окна нет вовсе, оно заложено сплошным камнем или затянуто глухой занавесью; но чувство пространства говорило, что за проемом — пропасть. Если смотреть в эту пропасть дольше одного вдоха, она начинала будить странное любопытство. Казалось, что необходимо подобрать слова, определить пустоту и описать ее мрак … «Башня Лаанги стоит посреди Бездны», — вспомнил я; точно кто-то сказал это во мне. Бездна еще не тянула к себе, но нетрудно было догадаться, что последует за созерцанием.

Я перевел взгляд на мага.

Некромант плюхнулся в кресло и заложил ногу на ногу, оглядывая нас с гнусной ухмылкой.

— Ну, — сказал Лаанга, — какого беса вы меня звали?

Я медлил. Казалось неуместным доверять сокровенные тревоги шумному и дурно воспитанному молодчику, каковым великий маг выглядел в настоящий момент; мнилось, с тем же успехом можно явиться читать судьбу на ярмарку, к бродячему гадателю. «Все-таки жаль, что Менери сбежал, — подумал я, — он бы пригодился… Кровь небесная!» Мы стояли перед Лаангой в ряд, точно провинившиеся дети, а тот бесцеремонно нас разглядывал. Великий некромант определенно не спешил: тот, чья жизнь исчисляется тысячелетиями, отвыкает экономить время.

— Господин Лаанга, — услыхал я голос Эррет, — разве вам нечего сказать вашим нынешним сподвижникам? Как видите, мы все здесь. Люди Бездны…

Против ожиданий, подействовало: ухмылка пропала с лица некроманта.

— Умная девочка, — сказал он без всякой иронии и сполз в кресле вперед, широко расставив колени. — Мне сказать, что вы влипли в грязную и вонючую задницу, или ты и сама это знаешь?

Эрдрейари с неудовольствием воззрился на мага; Онго не терпел людей, грубо выражавшихся при дамах.

— Знаю, — ответила Эррет.

— И я знаю, — отрезал Лаанга; жирно подведенные глаза сверкнули. — На этот раз все и до всего дошли своим умом. Слава прогрессу!

Я, наконец, собрался с мыслями и поймал его на слове.

— Рад слышать, — сказал я.

— Что?! — уставился на меня Лаанга.

— Я рад слышать, что наши мысли совпадают, — объяснил я. — Я боялся, что вы, господин Лаанга, находите удовольствие в смене времен высшего года. Быть может, на высоте Башни человеческие страдания уже не внушают сочувствия, а войны выглядят занятными, как игры…

Выражение лица Лаанги переменилось, и я остро пожалел о своих словах; не из-за страха — я опасался мага лишь настолько, насколько это было разумным — но я потерял способность что-либо понимать по его глазам. Нелепо, конечно, было рассчитывать, что влет разберешься в мыслях одного из Великих, но я поистине по-детски на это надеялся. Теперь же… Мороз подирал по коже. Глаза некроманта стали черными пропастями, сухими бездонными колодцами, подобными окну за его спиной.

— Умный мальчик, — тихо сказал он. — Очень умный.

Мурашки сыпались по спине от звуков его голоса. Лаанга не насмехался. Он… я вновь не мог подобрать слова. Как будто надежда и безнадежное неверие сплетались в тысячелетней мгле.

— Нам совсем не нравится судьба, предназначенная Королевству Бездны, — сказал я неизвестно зачем. — Больше того — мы готовы сделать все возможное и невозможное, чтобы избежать мировой войны.

— Невозможное? — ухмыльнулся маг. — Ну, успеха в начинаниях.

— А вы?

— Что?

— Я понял, что вы сами не слишком рады происходящему, — севшим голосом сказал я. — Ваш опыт велик, как ни у кого другого. Я рассчитываю на вашу поддержку, если не действием, то советом.

Лаанга улыбнулся; потом непринужденно, в прежней манере невоспитанного мальчишки выгнулся и почесал косматый затылок о спинку кресла.

— Проси, — дозволил он, с наслаждением покряхтывая.

Я прикрыл глаза.

— Скажите, господин Лаанга, чем отличается нынешний цикл от предыдущих?

— В прошлый раз Воином Бездны была сумасшедшая толстая баба, а теперь — двинутый на писанине покойник.

Я не удержался от усмешки: мне напомнили, что нужно тщательней взвешивать слова, и сделали это не без изящества. Лаанге не составляло труда читать в сердцах истинные желания и вопросы. Минуту назад я думал, что не хочу доверять свои тревоги этому неуравновешенному субъекту, а потом едва не впрямую спросил, что тревожит Лаангу. Следовало быть аккуратней.

— Три года назад, когда войска увязли в Хоране, — сказал я ровно, — а Восточные острова вспомнили о независимости, мой отец обратился к вам с просьбой поднять одного из великих военачальников прошлого. Вы подняли Онго, покорителя островов — и он оказался одной из игровых фигур, а пробуждение его ознаменовало начало высшей весны. Вы не могли не понимать, что делаете. Как известно, первый удар в мировой войне должна нанести именно наша сторона. Господин Лаанга, прошу вас, ответьте: зачем вы пробудили Воина? Зачем вам война? Вас что-то вынуждает действовать так, как вы действуете?

Лаанга довольно усмехался.

— А ты боишься? — глаза его сузились. — Боишься, что тебя начнут заставлять?

Я стиснул зубы.

— Да, — сказал я и продолжил, сам не зная, зачем: — Комитет магии полагает, что магический год суть схема гигантского заклятия, и действия ключевых фигур осуществляют эту схему, повинуясь некой воле. Мы заключили договор с Королевством Выси. Они тоже не хотят войны. Но происходящее диктуется силами, которых мы до конца не понимаем.

Лаанга смотрел на меня с усмешкой, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

— Ты думаешь, мы их понимаем? — едва ли не с отеческой лаской сказал он, когда я окончательно смолк.

— Мы?

— Я и Каэтан, — обыденно ответил Лаанга и вытащил из складок одежды курительную трубку. Неведомо как в ней оказался табак, под пальцами мага вспыхнуло пламя, и вот уже некромант со вкусом дымил, пуская дым по всей зале. Вскоре ему надоело сидеть в кресле, и он перебрался на широкий подоконник. Пощупал крутые ягодицы деревянной девушки, поддерживавшей карниз. «Мы», — повторил я безмолвно и внутренне улыбнулся: приятно, когда догадки подтверждаются. Я готов был палец поставить на то, что Великие никоим образом не враги. Если б во всем свете у меня остался один-единственный ровесник, я бы волей-неволей завязал с ним дружбу.

— Мне действительно когда-то нравилась эта игра, — пожал плечами Лаанга. — А Каэтан полагал, что она суть благо. Пульсация сил, несущая обновление, дивные мировые цветы, взрастающие на крови, ля-ля-ля. Но оно повторяется и повторяется, и это просто кровища, и все…

Он помолчал, отвел глаза и со странным выражением сказал:

— Не бойся. Она не любит заставлять. Она любит выигрывать честно.

Мозаики таяли в тенях. В распахнутом оконце высоко под крышей играл летний ветер, и в журчание воды вплетались его живые певучие вздохи. За стенами храма едва колыхались ветви деревьев, тяжелые розы роняли на песок полупрозрачные лепестки. В отворенные двери дышало пылающее небо дня, мостовая перед входом сверкала, башни Кестис Неггела растворялись в сиянии; здесь же, под каменными сводами, были ласковый холодок и тень.

В дверном проеме возник причудливый силуэт; он качнулся, плеснул полами одеяния, как крыльями, и распался на человека и волка. Серебряный волк Меренгеа споро вбежал под своды и кинулся к чаше с водой. Длинный розовый язык его часто мелькал. Напившись, волк с видимым наслаждением растянулся на полу и закрыл глаза.

Только тогда снова качнулся черный плащ поднятой.

Кроме волка, в храме были двое; две фигуры — одна ослепительно-белая, другая непроглядно-черная, словно аллегории Дня и Ночи. Облаченная в белое стояла у ног изваяния Арсет. Лицо ее, чистое и спокойное, казалось лишенным возраста, бело-золотые волосы падали на священническое одеяние подобно связкам тончайших золотых цепей, ярко-синие глаза светились, как сапфиры в нагрудной звезде. Несмотря на лицо и волосы рескидди, Старшая Сестра Тайенет, наставница Уарры, была родом из глухой деревни в низовьях Неи.

Тайенет не молилась, ибо в своем высочайшем сане уже не имела права молиться. Но в этот час, допустив слабость, она страстно желала вновь сделаться Младшей Дочерью и взывать к Милосердной с чистой душой, надеясь на заступничество и ласку. Она пришла в храм для того, чтобы взглянуть на Арсет, стойкую в ее вечной битве, и вернуть твердость сердцу. Старшая Сестра не рассчитывала на помощь и потому, увидев в храме серебряного волка с его спутницей, замерла в счастливом изумлении.

Та, кого некогда звали Алива, сделала еще шаг и вошла, наконец, в тень храма. Мертвая княжна едва приметно улыбнулась, встретив взгляд священницы, и покачала головой, приложив палец к губам.

Над головой Старшей Сестры призрачно светилась каменная рука Арсет, выброшенная вперед в непреклонном запрете. Упрямый взгляд Заступницы бесконечно встречал иной взгляд, устремленный на нее с задернутой сумраком мозаики под сводами храма. С волос и складок платья Арсет бежали тонкие ручейки, собирались в чеканном серебряном желобе, медлили в чаше живительным озерцом, а потом уходили наружу, в храмовый сад и дальше, к быстроструйной Яневе. На полу храма в пятне солнечного света спал, завалившись на спину, волк, а две женщины стояли подле статуи и смотрели — туда, куда вечно взирала та.

Потом Алива осторожно взяла из руки Тайенет письмо и бросила его в воду. Листок, хранивший переломы на сгибах, не раз скомканный тревожными пальцами Старшей Сестры, расправился и, точно лист дерева, медлительно поплыл по рукотворному ручью вниз. Мелькнули строки, летящий и рваный почерк Младшей Матери Акридделат: «…в часы испытаний, выпавших на нашу долю, будем спокойны, ибо никто, как мы, воинство Заступницы на земле…»

Старшая Сестра опустила веки. Сухая рука Аливы, нагретая солнцем, коснулась ее руки.

— Она любит выигрывать честно, — сказал Лаанга.

Цепенящий сумрак плыл в башню из пустого окна, и в нем таилась, вызревала, пухла, как язва, тоска — невыносимая, последняя. Окно смотрело, за спиной некроманта проваливаясь вглубь чудовищной зрячей глоткой, дышало унынием, как зловонием дышит пасть хищника, и мало-помалу начинало манить. Я отвел глаза; это оказалось проще, чем можно было предполагать. То ли времени прошло не так много… то ли деревянные скульптуры, золотистые, светлоликие влюбленные Янева и Неи поставлены были здесь Лаангой не только для украшения стен.

Глаза Лаанги оледеневали. Он-то видел перед собою пропасть всегда, каждый миг своего бытия — я помнил это, и еще помнил, что она, неподвластная ему, сама также власти над ним не имела; здесь прорастало зерно надежды. Лаанга обитал посреди Бездны не затем, чтобы утверждать над ней власть или, тем паче, вести ее в мир. Он ее останавливал.

«Это всего лишь Бездна, — пришло на ум. — Есть вещи и пострашней».

— Кровь небесная… — невольно прошептал я.

— Что, — пробормотал Лаанга с кривой ухмылкой, услыхав это, — Святое Писание вспоминаешь? Ну-ну.

«Писание?» — недоуменно повторил я про себя, но чеканные строки уже грохотали в памяти.

Я знал Легендариум почти наизусть. Иные главы выучил еще ребенком, с голоса прабабки Ирвы: та способна была цитировать книгу с любого места. Ирва говаривала, что некоторые строки не понимает и теперь, после жизни, а я удивлялся — для меня Легендариум был историей о богах и героях.

Рознь Выси и Бездны перед этим противостоянием — как летняя гроза перед движением материков…

— Выигрывать? — переспросил я невпопад. — Чтобы Высь победила?

Лаанга усмехнулся. Нервной костлявой рукой взял с подоконника лампу, включил и посветил мне в глаза; я растерянно прищурился, отворачиваясь.

— Щенок, — сказал Лаанга, что-то во мне рассмотрев, — не без мозгов, но щенок. Нет, государь Морэгтаи.

Маг помолчал. Жутко было смотреть ему в лицо: наглый буян, которому куда легче было дать двадцать лет, нежели истинные его двадцать тысяч, превратился в печального и умудренного старика.

— Я слишком близко, Мори, — проговорил он. — Я не скажу.

Я сморгнул.

Мир сморгнул вместе со мной.

Лаанга снова сидел в кресле, трубки у него никакой не было, а я стоял перед ним, плечом к плечу с Эррет, Онго, господином Атри, Великой Тенью… миг назад их не было рядом, я только теперь понял это, и волосы поднялись дыбом. Я помнил, что в Пятой магии Лаанга чувствует себя как дома, но одно дело понимать, и совсем другое — наблюдать запредельные силы в действии: испытание не для слабого духа.

«Любая магия — ничто перед силами Изначального, — напомнило неживое окно за спиной мага. — Могущества Выси и Бездны — игрушки в руках Старшей Матери…»

И я, наконец, разозлился.

Злость отрезвила. Я не страдал ложной гордостью, но сосредоточенно размышлять о собственном ничтожестве тоже отказывался. В моем положении это было, во-первых, глупо, а во-вторых, мешало работать. На мне лежала ответственность за миллионы подданных. Меня угораздило стать Господином Бездны, и не уступить свою волю безмозглой функции мирового зла мне удастся только ценой нечеловеческих усилий… если вообще удастся. Размышления об этом несли с собой страх, а страх цепенил, и потому следовало избегать бесплодных размышлений. Чтобы достойно исполнить свой долг, мне определенно требовалось немного здоровой гордыни.

«Кто, как не мы, воинство Заступницы на земле?» — произнес голос, похожий на голос Аливы.

Я выпрямился.

Эррет прильнула ко мне, незаметно взяла за руку. Лаанга смотрел на меня с кривой усмешкой, но сощуренные глаза его были теплы. «Мы пока еще не проиграли», — прочитал я в них.

— Какие действия нам следует предпринимать, господин Лаанга? — выравнивая дыхание, спросил я. Беседа с глазу на глаза окончилась, я подозревал, что скоро беседы окончатся вовсе, и нужно было торопиться.

Лаанга скорчил рожу.

— Делайте как написано, — сказал он, наморщившись с величественным видом.

— Где написано? — переспросил я, мигом озадачившись мыслями о древних манускриптах, текстологии и тому подобном. Связаться с Аллендором, затребовать копии хроник? С Рескиддой?..

Некромант расхохотался совершенно по-жеребячьи, и я заподозрил неладное.

— На роже у тебя написано, полудурок! — бросил Лаанга. — Все, остобесили вы мне. Брысь!

И отмахнулся, как от назойливых мух.

Дождь зарядил с утра. Под окнами мокли цветы, волнами ходили древесные кроны; пухлые пелены облаков точно опускались к самой земле, и казалось, вот-вот нанижутся на серебряные шпили. Река потемнела. Поверхность воды дрожала от ударов небесных капель. Вдоль улиц бежали зонты, храня под собою людей, а по оконным стеклам струились тонкие ручейки, словно упавшие прямо с волос Арсет Милосердной. Сплетая голос с хорами дождя, журчал в углу священный фонтанчик, подаренный мне когда-то прабабкой. Крупная сапфирового стекла звезда бледно светилась над серебряной статуэткой: Арсет стояла над чашей, и из сложенных ее рук проливалась вниз тоненькая струйка воды.

Я рано научился читать, но Ирва блюла древние священнические традиции и не позволяла несмышленому ребенку браться за Легендариум. Возможно, она была права — пустое любопытство обесценило бы древний и сложный текст, а в ее пересказе он становился роскошнее любой сказки… В четырнадцать я всерьез принялся за Писание и читал его в оригинале, на риеске, удивляясь, какими скучными и многословными оказываются на деле те истории, от которых в детстве щемило сердце. К примеру, «Речи Арсена» занимали десятую часть огромной книги, а смысл рассуждений святого царя и витязя сводился к нескольким строкам. Прабабка сделала все, чтобы укоренить во мне веру, и возможно, именно потому вопросы веры никогда прежде не занимали меня. То, что было сказкой, стало мудростью иносказания и плодами тысячелетнего опыта, но не сверхчувственным знанием.

Кажется, обстоятельства изменились.

Лаанга ничего не сказал толком, но сказал достаточно. Я понял, с кем мы имеем дело. Стоило вообразить себе это, и холодок бежал по спине. Мифический образ Первой песни Легендариума, огромный и абстрактный, придвинулся слишком близко.

Мне хотелось молиться.

…Сражение с вечной смертью требует сил превыше тех, что есть у Арсет. Сотни тысяч лет длится подвиг ее великой любви. Но как мать не в силах уберечь младенца от всего, что может ему грозить, так Арсет не в силах защитить мир от других опасностей. Поэтому он полон зла. Если бы Арсет могла обернуться, зло исчезло бы перед ее лицом. Она просто не может.

На то, чтобы биться со злом, есть люди.

Творя человека из своей крови, Арсет даровала ему огромные силы, которые могут умножаться едва ли не бесконечно, разум, чтобы распознать зло, и волю, чтобы справиться с ним. Слабому же должна быть подмога от сильных, кто рядом. Арсет стойко бьется, защищая людей, и хочет, чтобы дети ее были добры друг к другу. Но от нее им помощи ждать не следует: все ее силы отнимает сражение с вечной смертью. Сама Заступница просит о помощи тех, кто достиг высокой мудрости и большого могущества: пока Арсет стоит лицом к смерти, кто-то должен прикрывать ей спину.

Легендариум говорил: право на молитву есть только у тех, кому не осталось ничего больше, у тех, кому не в силах помочь никто.

— Мори, — задумчиво сказал Онго, прервав течение моих мыслей. — Прости мою дерзость…

Генерал стоял у окна, глядя на панораму Тысячебашенного за пеленами дождя. Он приотворил створку; порывами влетал ветер, нес холод и дождевую пыль, а Онго выдыхал на улицу мгновенно гибнущие кольца дыма. Трубка его золотилась медовым цветом. Узкие пальцы левой руки едва касались стекла. Теперь они были не белыми, а темно-коричневыми. Лаанга исполнил обещание, вернув генералу плоть, и великий мертвец вовсю наслаждался ее скромными возможностями. Я так радовался за него, что даже соглашался зябнуть под ветром.

— Что ты, Онго, — улыбнулся я. — Во-первых, ты старше меня годами, а во-вторых, чином.

— Чего я никак не могу одобрить, так это доверия, которое ты питаешь к Дому Теней, — прямо сказал Онго. — В особенности после того, как прежний глава шестого сословия оказался предателем и род Данари едва не был прерван.

Я подавил вздох.

Дождь барабанил по крыше.

Будь оно все неладно! После того, как Лаанга исчез из Данакесты, мы вновь оказались в зале совещаний, ошеломленные, растерянные, подавленные. Подозреваю, на такой эффект маг и рассчитывал. Я безуспешно пытался мыслить логически, чего-то требовал от господина Атри; Эррет, единственная привычная к выходкам Лаанги, взывала к моему разуму и настаивала, что всем необходимо немного успокоиться, прежде чем делать выводы… а железные командиры тем временем снова ухитрились сцепиться.

«Что скажет нам грозный Воин Бездны?» — осведомился ядовитый старец. «Вы к кому обращаетесь?» — сухо спросил Онго. «А вы — не воин? Как странно слышать подобное признание из ваших уст», — удивился Кайсен. Эрдрейари запоздало обнаружил в собственном ответе второй смысл и взъярился так, что мы все замолчали. «Я дал клятву, — ледяным голосом отчеканил он, — жизнь, смерть и посмертие свое посвятить Родине. Ради Уарры я отказался и от вечного покоя, и от новых рождений. Не тебе, тень, рассуждать об этом!»

Не передать, какую неловкость я чувствовал, встревая между ними после этих слов, но выбора у меня не было.

— У меня нет выбора, — терпеливо сказал я. — Сейчас не лучшее время, чтобы перестраивать систему разведки. Кроме того, сам представь, что такое тени, в особенности — тени высокоранговые, переметнувшиеся на сторону врага. Ты, кажется, их недооцениваешь. Я хочу избежать войны, а не проиграть ее за две недели.

Онго пощелкал пальцами, и я устыдился. Кажется, доверяя великому мертвецу сокровенные мысли, я пересек границу, за которой начиналась бестактность.

— Ты недооцениваешь своих солдат, государь, — твердо сказал Эрдрейари. — Жаль, что тебе пришлось так рано оставить Хоран… Армия умеет не только стоять насмерть и дольше. Поверь мне. Мы с Аргитаи не использовали теней для внешней разведки. Пробудившись, я был неприятно удивлен переменой. Я им не доверяю.

— Онго, прошу тебя, — я поморщился. — Не хочу, чтобы ваша с Кайсеном размолвка отразилась на эффективности…

— Не отразится, — так же уверенно пообещал генерал; я ощутил острую благодарность — и некоторую растерянность, когда Эрдрейари продолжил: — Но по единому манию моего императора я готов, не медля, сжечь этот скорпионник дотла. Атомники на полях.

Я возблагодарил небеса за то, что Кайсен этого не слышит, а если слышит, то не присутствует. Во-первых, я меньше всего хотел, чтобы Великая Тень и мой главнокомандующий начали интриговать друг против друга: я рисковал этого не пережить, причем буквально. А во-вторых, я не мог согласиться с Онго. Переубедить его я тоже не мог, потому оставалось лишь воспользоваться императорским правом приказывать.

— Я запомню, — сказал я. — Онго, я хотел просить твоего совета в другом деле.

Эрдрейари внимательно смотрел на меня. Я замешкался, ощутив странную неловкость.

— Совета как стратега, — продолжал я, взявшись пальцами за переносицу, — и поднятого.

Генерал сощурился, сделал затяжку и выпустил кольца дыма. Серьги его качнулись, сверкнув, когда он склонил голову к плечу. Он точно прочел мои мысли — неужто это был так легко сделать?..

— Кто? — мягко спросил он. — Кого ты хотел бы видеть рядом с собой, Мори?

— Аргитаи.

Я сам едва не сробел, сказав это, и глянул на Онго с легкой тревогой. Но Эрдрейари улыбался. Теперь он мог сделать это по-настоящему, а не позой и жестом… Лицо его необыкновенно походило на лица портретов, где генерала изображали смуглым до черноты — опаленным жестоким солнцем юго-востока, куда он отправился когда-то по слову Аргитаи Сияющего.

— Покоритель народов… — задумчиво сказал великий сподвижник великого государя. — Что мне ответить? Я вижу в тебе его черты и думаю, что ты не стал бы прислушиваться к его советам.

От изумления я не сказал ни слова; Онго продолжал:

— Аргитаи Данари, названный Сияющим, видел высшую радость и предназначение мужчины в войне. Ни Лаанга, ни Эррет никогда не могли переубедить его. Империя при нем выросла вдвое, но тогда была пора высшей зимы, Мори, и люди сами творили свою судьбу. Боюсь, сейчас неподходящая эпоха для Аргитаи. Он не будет рад увидеть ее.

Я прикрыл глаза и сел в кресло.

Да, верно. В глубине души я ждал такого ответа. Можно позвать мертвеца, чтобы прислушаться к вековой мудрости, но нельзя переложить решение на плечи предков. В этом была моя ошибка…

— Онго, — сказал я, — ты говорил, что определенным образом связан с Лаангой.

Эрдрейари подхватил мысль, избавив от необходимости ее заканчивать:

— В Башне он говорил со всеми одновременно.

— Хотел бы я знать, зачем ему это потребовалось.

— Не исключено, что просто из озорства, — ответствовал Онго с усмешкой. — Не стоит переоценивать великих магов. В человеческую голову может вместиться ограниченное количество мудрости.

— Но все-таки, — я откинулся на спинку кресла. — Хоть кто-нибудь может внятно пересказать то, что услышал от Лаанги?

— Боюсь, что нет. Я неоднократно пытался составить рассказ, даже записать. Я понял, что Лаанга сказал мне лично. Но восстановить беседу дословно не удается, и, кроме того, Мори… я не хотел бы, чтобы содержание ее оказалось всеобщим достоянием. Это только мое.

— Понимаю.

Я разделял чувства Онго.

Мне было стыдно.

Осмыслив слова Лаанги и поняв, что никто и ничто не будет управлять мной помимо воли, я испытал неописуемое облегчение. Но потом, вспомнив, о чем я думал во время совета, воображая, что мысли принадлежат некому иному разуму, зубами заскрежетал от злости на себя. Какая бы иная ответственность на мне ни лежала, но стоило хотя бы в фантазии отказаться от ответственности за собственные решения, и на свет полезла такая мерзость, что побрезгуешь плюнуть. Кровь небесная…

— Это не значит, что я собираюсь утаивать что-либо от моего императора, — внезапно сказал Эрдрейари.

Я даже привстал в изумлении.

— Онго, не стоит, право…

— Об этом знают даже школьники, в конце концов, — с усмешкой сказал генерал. — Я не могу и не хочу пересказывать речи Лаанги, но роман госпожи Суэри читывал едва ли не каждый первый. Не сказать, чтобы мне это льстило. Литературное мастерство госпожи Суэри бесспорно, хотя кое-где заметны огрехи стиля, а незнакомство почтенной дамы с солдатским походным бытом очевидно. Она не рискнула описывать ход битв, заменив фантазию цитатами из моих дневников. Удачный и умный ход, но какую же я чувствовал неловкость! Признаться, Мори, не думал, что оказаться чьим-то персонажем — это такая плюха.

Я слушал его, глядя в сторону. Онго шутил, но в голосе и во всей фигуре его ощущалось такое напряжение, что мурашки бежали по спине.

— Разве ты не читал этот роман? — негромко спросил он.

Предмет романа не располагал к шуткам. Думал ли я в свои одиннадцать лет, заполночь под одеялом глотая его страницы, что когда-нибудь окажусь на «ты» с самим Эрдрейари…

«Десять тысяч повешенных».

Когда Эрдрейари взял Метеаль, столицу Восточных островов, Царь-Солнце признал поражение и назвал себя младшим братом Аргитаи, повелителя Уарры. Генерал оставил в городе новую администрацию и гарнизон, а сам отправился в Кестис Неггел. Тем временем цвет аристократии архипелага, потрясенный поступком царя, собрался на тайный совет. Предводители жреческого и воинского сословий долго спорили, а потом объявили, что воин дает одну присягу, второй души и второй чести ни у кого нет. Пусть святой господин и отрекся от подданных, но подданные не отрекались от господина.

Они подняли мятеж. Горожане поддержали их. По истечении суток после того, как мятежники захватили дворец Царя-Солнце, на островах Яннии и Тиккайнае не осталось ни одного живого уаррца. В числе жертв был и первый наместник островов, Неи Данари, цесаревич.

Эрдрейари, охваченный страшным гневом, вернул острова Уарре. К Метеали полководец подошел ночью, во главе Особых корпусов. Еще затемно он взял столицу во второй раз; многие бунтовщики попали в руки уаррцев живыми.

Это была фраза из романа; я помнил ее до сей поры… и песню тоже.

— Милая госпожа Суэри, по всей видимости, была шокирована этой грозной цифрой и не стала ее уточнять, — сказал Онго. — Речь о десяти тысячах действительно шла, но это были не десять тысяч человек, а десять тысяч знатных фамилий. Семьи островитян многочисленны.

— Я знаю, — сказал я.

— По моему приказу было убито куда больше человек, Мори, — сказал Онго. — Дело не в числе, а в роде казни. Вельможи Тиккайная не присягали Уарре и не нарушали данных ими клятв. Ни один из них не испугался бы благородной смерти. Я приказал казнить их с позором… Поклявшись служить отечеству даже мертвым, я дозволил потомкам поднять меня в случае нужды. Мое посмертие было временным сном. Двести лет. Я видел это двести лет.

— И не отказался воевать дальше? — вырвалось у меня.

Онго помолчал.

— Когда на пути своего долга совершаешь чудовищную ошибку, желание отречься невыносимо, — медленно произнес он. — Желание оставить все прежнее, уйти, стать отшельником, искупать вину, творя малое, посильное добро, легко понять. Продолжать путь, понимая суть совершенного, приказать себе быть безупречным и ежесекундно поверять совестью каждый свой шаг, боясь новой ошибки больше, чем можешь описать словами — это выше человеческих сил. Почти что выше.

— Ты вызвался ехать на острова вместо меня, — тихо сказал я.

— Да, — кивнул Онго. — Помимо прочего, мне это было необходимо. Я Воин Бездны, и теперь ноша втройне тяжелей.

Нечто странное прозвучало в его словах.

— Онго, — осторожно спросил я. — Тогда, после разговора с Лаангой, ты усомнился в том, что стал Воином? Я слышал ваш с Кайсеном разговор…

Эрдрейари коротко усмехнулся.

— Нет, — сказал он. — Но я был слишком погружен в свои мысли и потому выразился расплывчато. Это было внове и некоторым образом даже лестно — узнать, что из всех, кто способен принять звание Воина Бездны, я меньше всего подхожу для исполнения этой роли.

Эрдрейари удалился. Личный атомник ждал генерала, чтобы унести его на запад, в Лациаты, где таился коварный исполин кошачьего рода, Пещерный Лев Арияс. Я надеялся, что горец окажется достаточно умен и не станет тратить силы на безнадежные попытки отобрать назад Нижний Таян. Пусть двинется не на имперские войска, которые ему не по зубам, а на диких собратьев.

Скоро должна была прийти Эррет. Она, не удовлетворившись разговором, снова сорвалась в Башню Лаанги, а оттуда, кажется, намерена была отправиться в Дом Теней. Надеюсь, сумеречное сословие не заморочило ей голову… я не понимал, что думают о ней тени, и как сама она относится к теням.

…На Восточных островах Онго любезно заменил меня, но инспектировать войска, расположенные в Лациатах, мне пришлось лично. Я в любом случае должен был посетить новые провинции.

Помнится, покончив с официозом, мы с Эррет прогуливались по живописным окрестностям форта. Оттуда открывался необычайно красивый вид на Восточные Лациаты: бледно-сапфировый гребень, поднимающийся над зеленой страной. Если вглядываться, то за пологим, бесснежным ближним хребтом можно было различить серебряно-белый Аррат, часть Верхнего Таяна. Он походил на низкое облако, удивительным казалось, что и там живут люди… Я видел Нийярские горы, Северный океанский хребет, вулканы Восточных островов, все они прекрасны, но ни одно место на свете не сравнится с Короной Мира. Какое-то купеческое чувство загоралось во мне, постыдное и потешное: приятно было думать, что именно в мое царствование часть Лациат стала Уаррой.

Налюбовавшись пейзажем, мы направились обратно, а по пути свернули к реке. Через несколько десятков шагов кусты пышно цветущих акаций расступились, и нашим глазам открылась незабываемая картина.

На берегу реки стоял танк. Вокруг танка расхаживал солдат и красил его в маскировочный цвет. Вдохновение владело рядовым. Краской он успел обрызгаться с головы до ног; то отступал, окидывая свое творение придирчивым взором, то вновь наносил мазок за мазком, воплощая шедевр. При этом танкист пел на редкость жизнерадостную песню.

Армейские некроманты — люди грубые, стандартный солдатский договор предусматривает самое простое воздействие, о тончайшей работе с плотью рядовому нечего и мечтать: поднимают в костяной форме и не чешись. Зато температура и влажность внутри парового танка рядового Особых корпусов волнуют мало… Превосходству Аллендора в воздухе Уарра отвечает превосходством на земле.

Сказать по чести, поначалу никто не мог взять в толк, зачем Эрдрейари в операции против диких горцев понадобились броневые машины. Впрочем, отказывать генералу не было и мысли, затребованный им десяток танков прибыл без промедления. Результативность машин оказалась фантастической: танкистам не было нужды даже открывать огонь, противник обращался в бегство, едва завидев вдали колонну железных чудовищ. Они пугали чааров больше, чем драконы. «Признаться, — сказал мне Эрдрейари, посмеиваясь, — когда я впервые увидел танки, то сам был чрезвычайно впечатлен. Потому и предположил, что для наивных душ это самое выразительное зрелище».

Мне снова вспомнился Хоран: последние мои недели под командованием Эрдрейари. В начале весны погоды вблизи Хораннета уже превосходят по суровости ту летнюю жару, какую могут вынести жители северных провинций Уарры. Командующий князь Мереи слишком мало думал об этом — об офицерах штаба заботились маги-климатологи. Отправив Мереи домой, Онго отослал с ним в Мерену и большую часть солдат-северян, заменив их на нийярцев, рейичан и уроженцев Восточных островов. Те, кто успел перевестись в состав Особых корпусов, остались… Эрдрейари отправлял Особые корпуса в атаку в послеполуденное время, когда солнце становилось нестерпимым даже для местных. Вид безмолвных, серых от пыли шеренг, в ожидании приказа застывших под жестоким светом, страшил и уаррцев. Генерал наводил на противника ужас и берег технику: в тяжелых условиях ресурс заклятий, движущих боевые машины, вырабатывается быстрей. Наступление по всему фронту начиналось ночью, после артобстрела, в час луны; залпы тяжелых разрядников уносились в черное небо, словно упавшие звезды возвращались домой, и точно такие же танки, как этот, стояли, озаряемые сполохами, на бесконечной плоскости лунного света — десятки и сотни танков. Южные степи, говаривал Эрдрейари, будто нарочно созданы для красивой атаки.

Хоранцы вполне разделяли его мнение — прежде, когда терзали набегами нашу южную границу, разоряя нийярских виноградарей. Наблюдая за продвижением Эрдрейари, отец поставил перед Государственным советом вопрос об аннексии; вместе с советниками он счел спешную аннексию Хорана излишней и дозволил тейху принести особого рода вассальную клятву, подобную той, что двести лет назад принес восточный Царь-Солнце.

Принимал эту клятву уже я.

…Эррет дернула меня за рукав. Я встрепенулся, выныривая из размышлений. Окрест царил мир: солнце играло в листве, щебетали птицы, журчала река, и даже усердный танкист являл собой картину на редкость мирную. Прекрасная спутница моя беззвучно смеялась. Укоризненно покачав головой, она взяла меня за руку и потянула в заросли пышной акации.

Не стоило смущать певца.

Так он пел, и, судя по всему, куплетов в песне было еще преизрядно.

Биение ключа народной мудрости прервал второй солдат, живой, который вылез из реки в чем мать родила и стал любоваться танком, обсыхая на ветру. Эррет беззвучно согнулась от смеха, зажимая рот, и сам я держался из последних сил. Право, если бы в такой час в кустах обнаружился ржущий как конь император, это было бы… невыразимо.

— Что, служба? — с пониманием спросил, наконец, живой.

— Угу, — не очень дружелюбно отозвался поднятый.

— Где ж тебя навернуло-то? — продолжал живой, усевшись на траву.

— В горах, — сказал певец, разглядывая свой танк. — Стояли мы… Вот как сейчас, у реки. На часах я стоял. Таянец, сволочь, вот как ты… на берег выполз, и кинжалом.

— Эх! — сказал второй без обиды. — А мы сидим в тылу.

— Дурак, — добродушно ответил орел Эрдрейари. — Радуйся, что живой. Живой много чего может, чего мертвому несподручно. Успеешь еще помереть и на передовой повоевать. На кой ты бабе своей — без мяса, но с орденами?

Припоминая все это, я засмеялся.

— Мори, — сказали мне в макушку; твердое бедро уютно легло под руку, маленькая упругая грудь ткнулась в ухо, когда Эррет уселась на подлокотник моего кресла. Я даже не удивился: Эррет умелица по части неожиданных появлений. Не теряя времени, я обернулся и, улыбаясь, перетащил ее себе на колени, помог снять промокший под дождем плащ. Эррет крепко обняла меня за шею, уткнулась лицом в плечо и вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.

— Эррет, — сказал я, перебирая мокрые волосы. — Что-то случилось?

Она прильнула ко мне.

— Нет. Не больше того, что уже есть.

— Что сказал тебе Лаанга?

— Ничего такого, что я не знала бы сама.

Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.

— Обними меня, Мори, — сказала она. Я и так ее обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потерлась носом о мое плечо.

— Знаешь, Мори, — невнятно проговорила она, не поднимая головы, — несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас, и могу любить тебя.

Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.

— Эррет, — жалобно сказал я. — Меня что, скоро убьют?!

Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подергала за серьгу.

— Глупый, — сказала она. — Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить тебя кем-нибудь другим.

Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обреченная сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова ее природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь ее частью…

Мысль моя остановилась.

— Аллендор, — сказал я после недолгого молчания. — Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.

Эррет вздохнула:

— Мы — настоящие.

— Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? — тихо спросил я.

Эррет отвела взгляд: глаза ее сделались холодными, стылыми, как ноябрьская вода.

…Глухая тоска, в которой дряхлеют чувства, истлевает воля, гниет разум; безразличие, смутно чудящееся позади, как чудится глубокому старику смерть. Отчаянное сражение Заступницы в средоточии неживой вечности, в сознании, что невозможно уберечь всех, ото всех отвести беду, всех увидеть счастливыми — безнадежная битва с Ней.

Никто не свободен от Нее, и сама Арсет происходит от Ее сил.

Та, что любит выигрывать честно.

Это Ее игра.

Как? Как обойти западню, поставленную тем, кто настолько огромнее человека? Разве это возможно? «Хорошо, — подумал я. — Но маги, которые слишком близко, решились… Ведь это их замысел, Лаанги и Каэтана». Мне вспомнилось окно в Бездну, зияющее в покоях Лаанги, и помимо воли я задумался о том, как выглядит Высь. Каэтан оставил свою Башню, теперь она в руинах — минули века… он ушел по собственной воле, объединившись с бывшим противником в намерении прервать бесконечный цикл великих кровопролитий.

Сколько же они ждали?

«И понять их, — пришло на ум, — не проще, чем Матерей». Полагаю, человек, проживший двадцать тысяч лет, мало отличается от духа или божества. К чему великим загадывать нам загадки? Не лучше ли открыться и играть честно? Коли уж даже Она любит честные игры… Или именно поэтому? Но теперь вместо того, чтобы думать об Аллендоре и планах Лиринии, я думаю о Лаанге.

Проку от этого никакого.

Эррет молчала.

Я вздохнул.

— Эррет, — печально сказал я. — Что написано у меня на роже?

Она поглядела на меня искоса и шутливо нахмурила бровь.

— Меланхолия, — поразмыслив, ответствовала она, — и желание заморить червячка.

Она была бесовски права.

— Я не о том, — уныло сказал я.

— Я понимаю.

Последняя загадка великого некроманта казалась если не самой простой, то самой очевидной. Лаанга усмотрел некий смысл в тех знаках, которые Эррет после вспышки страсти написала на моем лице. Мы оба помнили их лучше, чем собственные имена.

«Корона Бездны», совершенно безобидный, несмотря на громкое имя, знак: он помогал человеку, облеченному ответственностью, повелевать другими в случае, если тот не чувствовал в себе достаточно сил и твердости. Перед встречей с высшими лицами государства я нуждался в нем как никто.

«Серебряная дорога», очищающая разум.

«Звездный доспех», знак защиты; превратить его в заклинание, как Данва, я бы не сумел, но знак имел силу и без того.

«Ладья мертвых», призывающая души предков для мудрых советов.

Заканчивая этот грозный и величественный набор, одолеваемая лукавством Эррет пошалила, украсив меня «оком любви», знаком, привлекающим нежные чувства; так, во всяком случае, она сказала. Я не нашел «ока» даже перед зеркалом, смывая ввечеру роспись. Эррет сказала, что начертила знак в другом каноне, не изысканным стилем Тавери, а так, как чертят на западе. Там в обычае крохотные знаки, почти незаметные издалека. Эррет спрятала «око» возле «доспеха», и оно потерялось в завитушках. Но Лаанга не мог не заметить знак, глазами либо иным чутьем, и я терялся в догадках, так это или нет, и имеет ли это какое-либо значение.

Остальное я по мере сил разгадывал.

Понять «Корону» было проще всего — она означала мою роль в происходящем, нежеланный титул Господина. «Ладья» направляла мой взгляд; она указала мне на Аргитаи… или на Ирву, Среднюю Сестру? Чем усерднее я пытался вспомнить, тем менее во мне было уверенности. Мелькнула мысль, что дольше всего я разглядывал не саму прабабку, а сапфировую звезду Арсет у нее в руках. Впрочем, мудрый совет от мертвеца я в любом случае получу; зря ли рядом со мною Онго?

«Дорога» могла значить многое. Будучи снята с лица, она превращалась в мощное боевое заклятие, а символических значений имела полдюжины. «Дорога» допускала даже буквальное толкование, означая, собственно, дорогу туда, куда следовало попасть, но кроме этого — дорогу судьбы, духовный путь, уничтожение препятствий, как чисто физических, так и тех, что на пути разума. Я склонялся к последнему: мне крайне необходимо было избавиться от ложных догадок и прояснить мысли.

В этом ряду прагматичный «доспех» значил слишком мало, а значит — слишком много, тем более в связи с «оком», которым Эррет мне удружила. Я сотню раз перечитал скупые строки Энциклопедии: высшего смысла у «доспеха» не было. Защита, мощная защита, не более. Была мысль потребовать у Комитета мага, специализирующегося на знаках, но тогда пришлось бы вводить в круг посвященных еще одного человека, а этого мне не хотелось. В конце концов, есть масса научной литературы.

На голодный желудок думать получалось плохо. Я пришел к выводу, что Эррет, как всегда, права, и пора перекусить. Когда размышления о судьбах мира перестают быть видом досуга, то делаются весьма утомительны, и к тому же во рту у меня пересохло… Я поднял голову и наткнулся взглядом на фонтанчик.

…Ребенком я не узнавал Ирву на портрете; художник изобразил ее ослепительно белокожей. Высохшая плоть прабабки была черна от бальзамирующих веществ, и только одежды оставались так же белы, как у священницы на холсте. Лицо ее некроманту удалось не слишком хорошо, но масок Ирва не любила. Скулы и уши она прятала под тяжелым серебряным венцом, почти шлемом; надо лбом светился крупный сапфир. От нее пахло травами, и когда по вечерам она рассказывала мне сказки, то долго еще после ее ухода простыни и одеяло хранили этот запах, родной и уютный. Я смотрел в изукрашенный потолок, пока тот не начинал показывать мне странные причудливые картины, а фонтанчик в углу журчал, блестели капли на серебряных волосах Заступницы, и вот, наконец, надо мною склонялся полузнакомый, неизъяснимо прекрасный лик — женщина, темноволосая, с глазами оттенка светлой сирени — Арсет…

Большая часть сказок Ирвы брала начало в великих легендах Юга: странствия Илсена и светлые витязи, клятва духов пустыни, царица Ликрит Железноликая и Младшая Мать Данирут. Но о Той, что любит играть честно, прабабка говорила редко и никогда не называла Ее по имени. События первой песни Легендариума Ирва упоминала лишь вскользь.

Иногда она пела — поблекшим, дребезжащим, но до странности приятным голосом пела старинные гимны, вчетверо старше ее самой, на риеске, которой я тогда не понимал.

Я смотрел на фонтанчик. Струйка его воды была с прядь волос, она проливалась из сложенных чашей рук Арсет, изображенной в ипостаси Девы пресной воды. Арсеитство пришло из Рескидды, пригоршня пресной воды — величайшая ценность для жителей пустынь. Теперь перед строительством бурят скважины, а первые храмы рескидди возводили над источниками…

— Исток, — сказал я.

— Что? — тихо отозвалась Эррет. — Мори…

— Знаки, — сказал я. — Мы долго пытались понять, что означают знаки — «корона», «дорога»… Но самый первый знак, который всегда на лице. Мы про него забыли.

Эррет вскочила с моих колен, наклонилась ко мне, упершись руками в подлокотники кресла. Глаза ее загорелись.

— Мори! — воскликнула она. — Ты… как же все просто!

Не то чтобы я успел понять все до конца, но не улыбнуться не мог.

— Исток, — повторила Эррет, выпрямившись. — Это значит…

Роспись лица уаррца отражает устройство мира и магии. «Исток» — первичное, аморфное тело заклятия, но он же одновременно — состояние мира в начале творения и точка на карте, где мир ближе всего к этому состоянию. На Древнем Юге могущественней становятся заклинания, возрастают силы магов, но в то же время в магии появляется хаотический элемент, склонность к саморазрушению и самоорганизации. В безлюдной пустыне, где физически находится Исток, постоянно рождаются и гибнут энергетические существа. Несколько тысяч лет назад иным из них удавалось сохранять стабильность и далеко удаляться от области рождения, но маги Рескидды изолировали опасные территории, и подобных катастроф давно уже не происходило. Возле Истока как нигде сильно то, что в Аллендоре называют «реликтовым излучением» — дыхание исполинской первичной силы, которую на земле связывает и упорядочивает воля Арсет.

Эррет прошла к окну и затворила его, хотя дождь уже кончился и надобность в том отпала. Потом моя прекрасная советница уселась на стол и самым лукавым образом оглядела меня сквозь прищур. Глаза ее блестели. Эррет улыбнулась.

— Корона, — сказала она, — и серебряная дорога к Истоку под присмотром ока любви. Не забудь о «звездном доспехе», который нам сейчас очень кстати. Что же до «ладьи мертвых», то премудрых покойников вокруг преизрядно, как поднятых, так и нет.

Я ответил ей улыбкой и призадумался. Связь и смысл стали очевидны, но не слишком-то меня радовали. Конечно, для меня как дилетанта-историка Рескидда — как пасека для медведя, но я уже не наследник престола, которому вольно разъезжать по миру. Покинуть Уарру в такой час — когда, в придачу к прочим радостям, приходится опасаться, как бы тебя не заменили кем-нибудь более подходящим… Эррет смотрела на меня, и я понимал, что она читает мои мысли. С нею легко; не приходится объясняться.

— Мори, — сказала она с ласковой усмешкой, — ты забыл про «око любви»? Чтобы сесть на трон в Кестис Неггеле, пока еще нужно мое согласие. Лаанга считает, что Господин Бездны из тебя достаточно аховый, и я тоже для моих целей никого более подходящего не вижу, более того — видеть не желаю, а потому, во избежание риска, не собираюсь с тобой расставаться.

Это было неожиданно.

— Разве ты можешь покинуть Уарру? — изумленно спросил я.

— Если предлагаю, значит, могу, — Эррет рассмеялась. — Ну, Мори, подумай сам, вспомни, кто я.

Помешкав, я кивнул; меня уже занимала другая мысль. Как бы то ни было, перспектива бодро отправляться в путь меня совершенно не вдохновляла.

— Пусть так, — сказал я. — Но мы имеем дело не только и не столько с высшими силами, сколько с людьми. Возможно, отъезд Господина Бездны из его владений воспрепятствует наступлению лета магии. Но внезапный и необъяснимый отъезд императора из Данакесты ни к чему хорошему не приведет. Я молчу о сложностях, которые неизбежно возникнут в делопроизводстве, даже о дипломатии молчу, хотя одного Хорана хватает для головной боли, в то время как Аллендор… да бесы бы с ним! Как это объяснить людям? В особенности людям по ту сторону гор?

— Мори, — просто спросила Эррет, прервав мои размышления, — ты не хочешь уезжать?

— Не хочу.

— Почему?

— Я только что объяснил.

Эррет покачала головой.

— И все это действительно так? И ты не найдешь столь же убедительных аргументов в защиту отъезда, если пожелаешь?

Я примолк.

Благополучие Уарры зависело от меня. Неотложные дела каждый день ожидали меня в Данакесте — законы, директивы, советники и послы, наместники и генералы. Я не принадлежал себе…

Я принял корону три месяца назад — а ждал, что это случится не раньше, чем лет через двадцать, и поднятый отец надолго останется рядом со мной в качестве советника. Я следил за осуществлением проектов, начатых им, вряд ли понимая их хотя бы наполовину, собственных же начинать пока и не думал. Государственная машина успешно работала по инерции, не нуждаясь в моем вмешательстве; с чего я взял, что она остановится без меня?

Император Морэгтаи, Господин Бездны, не желал покидать свою крепость.

«Любопытно», — подумал я.

Людям, скорей всего, вовсе не под силу заменить фигуру на игровой доске, и аллендорцы потерпели неудачу; но у Той, что любит играть честно, настроение может и перемениться…

Пора было признать, что здесь я решать не могу. Самым разумным мне виделось довериться Эррет и Лаанге.

Эррет смотрела в сторону; она знала, о чем я думаю, и не считала нужным перебивать мысль.

Мне пришло в голову, что поездку можно использовать для еще одного дела. Как государь, я обязан был предусмотреть все. Если наши усилия окажутся тщетны, то мировую войну магия закончит поражением Уарры. В случае развития событий по наименее желательному пути империя распадется на части. Восточные острова, Экемен и Хоран провозгласят независимость, маги Меренгеа отгородятся от врага морозами, как щитом, Нийяри надолго сохранит верность на словах, в то время как храбрость нийярцев станет залогом самодержавной власти южного князя. Но Сердцевинная Уарра будет испепелена.

Тогда Рескидда примет беженцев.

Если же отставить пораженческие настроения, то нельзя не вспомнить, что Ожерелье песков объединяет с Аллендором династический брак, а с Уаррой — религия. «Есть риск, что Ройст успел раньше, — подумал я, — есть шанс, что не успел». Нелишне было бы нам укрепить связь политическим и военным союзом. Высший год сулит Аллендору победу и в скором времени — власть над всем земным шаром; вряд ли это придется по вкусу рескидди. Атеистическому Аллендору безразлична религиозная история и традиции Древнего Юга, в лице Уаррской империи Рескидда потеряет преданного духовного ученика, то бишь полноводные финансовые реки… Доселе отношения с Югом располагали к союзничеству.

Однако в любом случае и поездку, и возможный союз следует держать в тайне.

Войну должна начать Бездна, и Аллендор знает об этом. Рескидда давно не вступала в конфликты, но рескидди по-прежнему гордятся славой самого воинственного народа на земле. Союз со столицей Юга в Ройсте могут истолковать как угодно, даже как прямую угрозу. Впрочем, и мы, и Аллендор сейчас наращиваем военную мощь всяким возможным образом. В Аллендоре уже созданы атомники, способные выдержать беспосадочный перелет через Лациаты. Соблюдая внешнее благоприличие, стоит позаботиться о собственном оскале и нарастить дополнительный ряд зубов…

— Полагаю, — сказал я, — у господина Кайсена в ближайшее время будет много забот.

Эррет перевела на меня взгляд. Белые горы облаков расходились, открывая солнцу умытый дождем лик Кестис Неггела, и уже улыбался лоскут лазури в окне за спиной Эррет. Яркий луч горел на затканном золотом воротнике государственной дамы, темные кудри падали на грудь, мерцали бриллианты в серьгах и на пряжке пояса, охватывавшего тонкий стан. Прекрасная женщина смотрела на меня, склонив голову к плечу, грустно и нежно. Потом улыбнулась.

— Мори, — с наигранным легкомыслием сказала она, — что ты думаешь о Рескидде?

— Рескидде? — в тон ей переспросил я. — Там жарко и много блондинок.

Камешек сорвался из-под стопы и со стуком пал вниз, в курящуюся туманом пропасть. Бледные облака овечьим стадом тянулись по голубым травам небес. Холодное светило взирало на горы, медленно шествуя над облитыми льдом Аррат. Ныне было время вершины лета, и потому граница снегов отступила на день пути вверх, но скоро мороз снова пойдет в набег на равнины, вымораживая чахлые травы, грозным врагом набрасываясь на людей. Тысячи лет назад сюда пришли предки, изучили запутанные вереницы пещер, нашли затерянные ледниковые реки, долины, известные одному лишь солнцу. Никто не посягнул с тех пор на суровый край, обитель света и холода, ибо для того, чтобы взять эту землю, требовалась мера доблести превыше простой человеческой.

Земля, согласная носить только сильных мужчин.

Верхний Таян.

Арияс, не щурясь, смотрел на солнце.

Закоченевшие пальцы каманара прятались в рукавах, отороченных мехом. За спиной его был вход в пещеры, высокий, очертаниями напоминавший скошенную на сторону гору Амм-Цармат, над которой сейчас замерло солнце. Ветер свистел в ущелье.

Мрачный провал словно обронил часть тени, выплеснувшись на тесную площадку гибким бессветным призраком. С сытой леностью выбрался на свет молодой черный лев: жмурясь, зевнул, качнул тяжкой царственной головой, поразмыслил и ткнулся носом в хозяйский бок, подставив макушку руке Арияса. Унизанные перстнями пальцы зарылись в угольно-черную гриву. Прознав, что в Уарре его называют Пещерным Львом, Арияс убил на охоте горную львицу и приручил одного из ее котят.

Гигантский кот взрыкнул, толкая хозяина толстым лбом, и тень улыбки скользнула по лицу каманара.

Только что люди Оры отбыли на свою солнечную, полную цветов и винограда родину. Арияс не держал на них зла: изнеженные орцы, ценители вин и плясок, несомненно, устрашились ледяного Таяна, ощеренного мечами, ведущего нескончаемое сражение. Когда слабый зрит силу, первое желание, что рождается в его сердце — сбежать и спастись; и лишь поняв, что бежать некуда, слабый покоряется. Арияс женился добрую дюжину раз и делал выводы из собственного опыта. Пока Уарра далеко, Император мертвецов не так страшит глупых орцев, как непреклонный каманар Таяна. Но пройдет время, и Ора ляжет, как невеста, исполненная робости, ложится пред женихом.

Пока же они надменно вздымали подбородки и говорили дерзкие речи. Сохраняя бесстрастный вид, каманар потешался над ними и нахмурился лишь тогда, когда орский старейшина заявил:

— Из семи братьев-богов Ора был старшим! Нелепо тебе, таянец, требовать поклона от Оры!

Арияс не нашел подобающего ответа сразу; это сумел бы сделать Наргияс, но верный побратим покинул каманара, отправившись к Отцу-Солнцу. Он вразумил бы посланников мудрым словом, а Арияс был чересчур скор на гнев. Пока не время было грозить Оре. Скрывая ярость, каманар подыскивал нужные слова, когда услышал:

— Не захотел Чаар поклониться Таяну. Поклонился Чаар Императору в Кестис Неггеле. Так поклонился, что уж не разогнется больше.

Орец вздрогнул.

Итаяс умолк. И старейшина с Юга хотел бы сказать, что никак и ничем не смог бы Таян отразить удар воинства мертвецов, и поклонившийся Таяну Чаар все равно пал бы, разве что пал в горшем унижении — сам Арияс думал ту же мысль… но никто не выговорил ни слова, потому что Итаяс улыбался.

Теперь он стоял на краю обрыва высотой в двести человеческих ростов и смотрел вниз. Волосы, темные, как львиная грива под рукой Арияса, развевал ветер, солнце озаряло чеканный лик, и был он прекрасен как бог, непобедимый воин Таяна. «Тот, кем я горжусь больше, чем любой из побед, — подумал каманар. — Тот, кто внушает мне страх больший, чем воинство мертвецов. Тот, кого я ненавижу всем сердцем. Мой сын, Демон Высокогорья. Наргияс, названый брат мой, почему ты ушел, не открыв мне тайны? Ты один умел обуздывать его…»

Арияс не хотел вспоминать, как однажды, в ярости, близкой к отчаянию, явился к старшей жене. Он уже позабыл, что вело его — история с Мирале, вырезанное до последнего человека село или оскорбление, которое Демон нанес одному из старейшин, но в тот день каманар едва не поверил слуху, над которым доселе смеялся.

Юнэ затрепетала, увидев его. Служанки ее попрятались.

— Юнэ, — тяжело сказал Арияс. — Я клянусь, что не убью тебя и не очерню перед людьми. Скажи мужу, как собранию богов, Юнэ: был ли его отец человеком?

Она не переспросила. У нее не было других сыновей. Но она, смирная жена, побледнев как смерть, поднялась с ковра и встала, дрожащая и все же непреклонная — под стать мужу.

— Не знаю, — едва слышно ответила мать Демона.

— Что? — уронил каманар.

— Не знаю, человек ли ты, Арияс! — крикнула она и рухнула на пол, закрыв лицо руками.

Муж молчал.

Единственный раз Юнэ осмелилась изречь дерзкие слова перед ним. Будь при том Наргияс, сказал бы, что Арияс слишком жестоко оскорбил ее, так, что даже женщина имела право разгневаться, и не стоит ее карать, потому что она соблюла его же честь. Арияс смилостивился по другой причине: ему нравилось, что женщина смотрела на него как на дикого зверя, ибо темная ревность подымалась в нем, стоило ему глянуть на сына — ревность страшного перед тем, кто внушает не в пример больше страха…

Итаяс обернулся, встретив мрачный отцовский взор. Лицо его было светло. «Отец-Солнце! — взмолился каманар. — Дай мне мудрости понять, что означает его улыбка».

— Возрадуйся, отец, — сказал сын. — Ора смирится, когда настанет зима.

— Почему ты так думаешь?

— В долинах Оры сейчас слишком много цветов, — задумчиво сказал Демон. — Когда на смену им придет лед, Ора поймет, что пора склониться под твою руку.

— Я возрадуюсь, увидев твою правоту, — ответил Арияс, думая: «Если бы знать, какой дух подсказывает тебе…»

Итаяс, присев на корточки, поманил к себе льва, и зверь послушно пошел к нему, хлестнув хозяина по колену тяжким хвостом.

— Вчера прибыл вестник от Кентаяса, — сказал Демон, лаская льва. — Что он говорит?

— Равнинники вершат странные дела, — ответил каманар. Он и желал бы оборвать сына, указав ему на место, но когда Итаяс начинал пророчествовать — иным словом назвать это было нельзя — он почти всегда оказывался прав. Арияс лишился советника; до сих пор он тосковал по Наргиясу, и боль не могла притупиться. Волей-неволей приходилось прислушиваться к другим.

— Есть ли вести о Неле? Здорова ли она?

Странное чувство овладело каманаром. Не то удивительно, что Итаяс спросил о девушке прежде, чем о повелителях равнин; он любил сестру, а презрение к равнинникам было из ряда тех немногих вещей, которые объединяли сына с отцом. Удивительно, что главная весть и была связана с ничтожной девчонкой…

— Есть, — ответил Арияс, скрывая настороженность. — И мне это странно.

Итаяс молча поднял глаза.

— Лиринне, крылатая рескидди, отослала ее из Ройста.

— Юцинеле чем-то ее прогневила? — встревожился Демон; неподдельная любовь звучала в его голосе.

— Все в один голос отвечают, что нет. Равнинники говорят, что принцесса Таянская пожелала отправиться в путешествие, — сказал каманар, — и гостеприимные хозяева не смогли ей отказать.

Насмешка в его голосе мешалась с подозрением. Ложь равнинников казалась слишком нелепой, чтобы быть ложью: несомненно, аллендорцы что-то замышляли. Но что могла сделать слабая женщина, пусть даже и став орудием в руках коварных мудрецов Ройста?

— Я боюсь за нее, — сказал Итаяс. — Что они хотят с нею сделать?

— Ее отправили в Рескидду, — ответил отец.

Демон умолк. Поднялся, оставив развалившегося на камнях льва. Непроницаемо-улыбчивое лицо оледенело, ясные пустые глаза встретили взгляд каманара.

— Так… — сказал он странным голосом. — А что слышно из Нижнего Таяна?

Арияс помолчал.

— Я был прав, — глухо сказал он. — Я ошибся лишь в одном: неверно назвал границу, на которой остановится Эрдрейари. Мертвец чует, что Верхний Таян не по зубам ему, и войска его укрепляются в низинах. Он сунулся в пещеры, но вылетел оттуда с опаленным лбом. Мы потеряли Нижний Таян, но остановили Уарру, Итаяс.

Тот опустил веки, безмолвный. «Императору не нужна ледяная страна, — подумал Арияс, мрачнея. — Теперь он двинется на юг, в Имар и Ору… если они упустят время, то падут, как чаары. Безмозглые бараны! Уже сейчас поздно, к зиме времени не останется вовсе!»

— Знаешь, отец, — с неожиданной мягкостью сказал Демон, — я не буду зимовать в горах.

— Что? — вырвалось у Арияса.

— Укрепляй границы, — сказал Итаяс так, словно сам был каманаром, отдающим распоряжения, — не пугай лишний раз орцев и имаров, вели Кентаясу быть осмотрительнее. Мертвецы в бою ничем не отличаются от живых, разве что командиры их осторожней и опытней. Мне скучно сидеть в пещерах. Я ухожу.

Каманар с трудом перевел дыхание.

— Что это с тобой? — ледяным голосом спросил он; Арияс слишком хорошо понимал, что ответом на гневный запрет будет только усмешка бешеного Демона, и кроме того, в сырую погоду у каманара до сих пор болела левая рука. — Тебе наскучили сражения, желаешь мирно пасти овец в какой-нибудь долине?

Итаяс беззлобно рассмеялся.

— Нет, — сказал он почти ласково. — Но драться с солдатами Уарры можно до самой смерти, и ничего не изменится. Даже если все каманы Лациат объединятся, им никогда не сокрушить Уарру. Ты понимаешь это, отец. Охотник может не рисковать, не забираться в логово льва — но он спокойно ждет снаружи, сколько потребуется.

— И что? — медленно спросил Арияс.

Демон улыбнулся.

И сказал почти мечтательно:

— Я видел его.

— Кого?!

— Император Уарры приезжал в одну из мертвецких крепостей. Я пробрался туда и увидел его.

— Ты безумен, — сказал отец. — Но тебя не зря зовут Демоном. Ты неподвластен смерти.

Сын снова засмеялся.

— Может, и так, — сказал он. — Но Император — подвластен.

Сердце Арияса дрогнуло.

— О чем ты? — снова переспросил он, уже догадываясь, что за невероятная мысль завладела разумом Итаяса.

— Мертвое железо и живые мертвецы, отсюда и до Восточного моря — вот Уарра, — ответил тот. — Ее не сокрушить силами гор. Но Император — живой человек. Он ест, пьет, овладевает женщинами. Его можно убить. Я убью Императора, и Уарра не посмеет более даже взглянуть на запад.

— Это невозможно, — сказал каманар. — От Нижнего Таяна до Кестис Неггела стоят войска. Атомники и танки, маги и полки мертвецов. Ты безумен, но не глуп же.

— Это верно, — с усмешкой согласился Итаяс. — Я не собираюсь идти сквозь армию Уарры. Я пройду через Ору и Уруви, а оттуда поеду в Рескидду как аллендорец. Хочу удостовериться, что никто не причинит зла моей сестре… Из Рескидды я направлюсь в Кестис Неггел. Никто не узнает во мне таянца. Я найду способ убить Императора.

В вершинах скал вил гнезда туман. Далеко над осыпями парил огромный орел, высматривая на тропе горных ланей. Ветер стих. Солнечные лучи стали горячей. Демон Высокогорья смотрел на отца с улыбкой; ни тени страха, ни следа сомнения не было на его лице, и на миг каманар поверил, что Итаяс действительно способен совершить то, что сулит.

— Это невозможно, — повторил Арияс без прежней твердости. — Вся Уарра защищает его.

Демон покачал головой.

— Он мой.