"Сергей Диковский. Арифметика" - читать интересную книгу автора

семнадцати): "Принеси, Гриша, топор, смотри, как воров учить надо".
Я догадываюсь, в чем дело, и начинаю во весь голос просить: "Федор
Игнатьевич, прости, не заставь в калеках ходить". Только пролетают слова
мои мимо. Кричи не кричи - хутор на отлете.
"Разве я зверь, - отвечает, - не тело, душу жалею... Сколько украл? Два
мешка, дважды два - четыре... А пятый палец тебе на развод оставлю, сукин
ты сын".
Так и сделал. Я по молодости плачу - и руку и хлеб жалко!.. Потом...
подержали мне руку в снегу и открыли ворота... Два мешка - четыре пальца,
вот и вся арифметика.
Тут Рябченко зацепил култышкой газету и стал тихонько сыпать махорку.
- Был, конечно, суд, - сказал он после долгой паузы. - Это, выходит,
перед самой войной... Федор Игнатьевич клялся, доказал, будто я сам пальцы
себе отрубил, чтобы в окопах вшей не кормить.
- Ну, а все-таки вы себя инвалидом чувствуете? - спросил полевод.
Рябченко засопел и сделал вид, что не слышит. Тогда, чтобы прекратить
всякие споры, сторожа решили испытать. Председатель сельсовета повесил во
дворе на колышек старый картуз, а Рябченко вручили двустволку.
Он неловко подпер ложе нелепой култышкой, примостил приклад под бороду
и прицелился. Левый глаз его стал суровым и круглым, полоска шеи между
кожухом и треухом набрякла темной кровью. Так, натужась, он стоял до тех
пор, пока ствол начал делать восьмерки и слеза смягчила напряженный до
рези, пристальный глаз.
- Бей! - закричали нетерпеливые.
Рябченко опустил ружье и костяшками пальцев вытер глаза.
Огонь гулко рванулся из обоих стволов. Картузик подлетел и плюхнулся в
лужу.
- Я же констатировал, палец ни при чем. Он семерых убьет. Как мальчик.
Так Рябченко стал сторожем двух амбаров пшеницы, бочки с водой, насоса
и пеногона "Вулкан".
Стремительно приближался апрель. Весна мчалась галопом, ломая лед,
разбрасывая грязь и лужи. Распутица отрезала колхоз от района. Кони,
перевозившие фураж, дымились, как только что окаченные горячей водой.
Теплые черные лысины вылезли из-под снега, и бригадиры, увязая по колени в
грязи, ходили щупать руками, готова ли почва для сверхраннего сева.
На самом конце села, как избы на курьих ножках, высились подпертые
толстыми сваями два дубовых амбара. Рябченко сторожил их только ночами.
Под утро его ежедневно сменял парнишка с мелкокалиберкой и старым
австрийским тесаком. Приставив лестницу, сторожа осматривали древний замок
в виде подковы и сургучные печати. И хотя они сменялись ежедневно,
Рябченко каждый раз предупреждал парня, дотрагиваясь култышкой до
сургучных пятен:
- Запомни... здесь трещины две - с краю и через середину.
Несколько раз правленцы приходили проверять по ночам Рябченко,
подъезжали на санях задворками, подкрадывались из-за кузни, выскакивали из
оврага, подходили с хитрецой, просили прикурить, - и каждый раз молчаливый
Рябченко, став на дороге, огрызался из овчины. Прикуривать не давал,
разговаривать не желал, а члену районной посевпятерки, решившему ночью
проверить охрану, едва не всадил в грудь заряд волчьей дроби.
Вечером ли, ночью, на рассвете - всегда можно было увидеть, как