"Андрей Дмитрук. Собачья свадьба (Рассказ, фантастика)" - читать интересную книгу автора

электродов. Это было знакомо: год назад в больнице по направлению
военкомата с Олега снимали энцефалограмму. Кровяное давление ему тоже
мерили, он знал тугой до боли браслет на мышцах. Но вот присосок по всему
телу никогда не налепляли...
Орест что-то включал, перебегая по комнате. Щелкал тумблерами. Давал
непонятные команды Грину. У того однажды с треском заискрило под руками;
Олег почувствовал животный ужас, чуть было не вскочил, пообрывав все путы.
Несколько раз ему почудились блуждающие боли, зуд в ладонях и подошвах.
Орест попросил Краева посчитать в уме, произвести арифметические действия,
затем вспомнить "о самом приятном". "А теперь - о чем-нибудь очень
неприятном..." Наконец, предложил сочинить стихотворение. Хотя бы четыре
строки. Олег напрягся - и скоро выдал четверостишие, довольно складное, с
точными рифмами, но, пожалуй, сомнительной метафорой. Да, метафора была
дрянь. Но оба экспериментатора смотрели на какие-то датчики, и, кажется,
остались довольны...
Через час все окончилось. С Олега сняли сбрую, помогли подняться. Он
помассировал перед маленьким зеркалом лоб с красными вмятинами от
электродов. Запомнилась манекенная гладкость актерских лиц рядом с
зеркалом, журнальные фото: Баталов в "Девяти днях одного года". Одри
Хепберн, вовсе юная Савельева в бальном платье Наташи... Тем временем за
его спиной опять щелкали, переключали, прокручивали магнитные ленты. И
вдруг словно само собой ожило, панически застучало печатающее устройство.
Краев ошеломленно смотрел, как ползает вправо-влево каретка, оставляя на
бумажной ленте строки неравной длины. Е г о, Краева, ломаные строки. Но
не те, которые он уже написал, а другие. Те, что он создаст завтра - или
через год. Если "накатит". Если забьется, запульсирует особый ток в
кончиках пальцев: "Не могу не писать!" Если, если... Да вот же они,
готовые, до последней буквочки - его! По ритму, строю фразы, плоти, цвету,
запаху. Его обороты, и высокая невнятица посвященного, и детское
заигрывание с читателем. "В зеленях под шквалом корчусь я, скаля рот луной
ущербною..." И даже пижонская эта неравномерность длины, в лад московскому
метру... Олегу нравилось чисто зрительно, когда вслед за коротенькими
строчками вдруг разворачивалась длиннющая, поперек всей страницы.
...Он испытал тогда ни с чем не сравнимые ощущения. С одной стороны,
рассудок говорил, что машина пишет стихи точно так, как он бы это сделал
сам. С другой - строки, которые не наносила на бумагу его рука,
воспринимались как чужие. Глядя на ленту, выползавшую из щели с весьма
приличной скоростью (он бы в жизни так быстро не сумел!), Олег пытался
предсказать: какая будет следующая строка. Пару раз ему это удалось. Чаще
не угадывал. Но, прочитав только что отстуканное, признавал вариант
наилучшим. Единственно возможным. Он достаточно слышал об электронных
"мозгах", чтобы сообразить: все неудачные попытки, все черновики
(возможно, тысячи или даже миллионы проб) бесследно сгорают в недрах
процессора, возникают и распадаются легчайшей зыбью импульсов. Машине
легче. У нее преимущества: скорость и неумение уставать. И никаких страхов
и колебаний.
Остальное объяснили Орест с Хорунжим.
Нельзя, конечно, сказать, чтобы в машинной памяти был записан и жил
полноценной жизнью двойник Краева. Нет. "Мышление без сознания" - так
выразился Орест. Нечто вроде очень усеченной, схваченной в определенном