"Андрей Дмитрук. Посещение отшельника (Авт.сб. "Ночь молодого месяца")" - читать интересную книгу автора

и повернул было к дому, когда спиной почувствовал холод и тень, а ушами -
характерное сиплое посвистывание. За посадкой розовых растрепанных пионов,
за джунглями крыжовника лавировал чей-то белый гравиход.
- Куда, будь ты проклят! - завопил Андрей Ильич и бросился, потрясая
кулаками, навстречу машине. Гравиход кабаном пропахал луг, всей тяжестью
подмял крыжовник и окончил свой путь, навалив носом гору земли на пионы.
Наверное, ожил в Андрее Ильиче кондовый патриархальный самовладелец с
зарядом соли в ружье и электрифицированным забором. Во всяком случае,
Ведерников чуть не сорвал голос, крича что-то оскорбительное
женщине-водительнице и единственной пассажирке.
Вдруг он узнал эту женщину.
Совсем по-другому видел он теперь; он видел, какие усилия прилагает
она, пытаясь вручную поднять колпак кабины. Может быть, один гравиход из
тысячи - нервная, чуткая, как лошадь, почти разумная биомашина - мог вот
так разладиться на ходу, стать равнодушной и косной глыбой, подобной
легендарному паровозу. Но теория вероятностей не для этой женщины.
Ведерников, пыхтя и обливаясь потом, помогал откидывать купол. Пожалуй,
искреннего желания помочь было не так уж много; преобладал восторг от
фантастической встречи, приправленный, впрочем, некоторым злорадством.
Тридцать лет тому назад Ведерников не менее двух-трех раз на дню
воображал себе такую встречу с Ней. Именно такую, обязательно связанную с
какой-либо аварией или несчастным случаем, причем он, Андрей Ильич,
отводил себе роль спасителя.
Наконец купол уступил их усилиям и откинулся. Женщина подобрала колени,
намереваясь спрыгнуть, и протянула руку за опорой. "Нельзя сказать, чтобы
три десятилетия не наложили на нее отпечатка, - думал Андрей Ильич, спешно
подставляя ладонь, - и тем не менее отпечаток лестный. Новое качество.
Обаяние стало величием, женщина - королевой".
Все те же экономно-уверенные движения крупного гибкого тела и знакомый
жгут соломенных волос на темени... Даже углы воротника сорочки, как
всегда, длинные и острые; рукава закатаны до локтей, пестрая девчоночья
безрукавка, замшевые брюки в обтяжку - может, может себе позволить!
Разумеется, Ведерникова она не узнала, но не изумилась, когда он назвал
ее по имени-отчеству: Элина Максимовна. Слава есть слава.
Андрей Ильич предложил пройти в дом. Да, нынешняя техника омолаживания
может многое: кожу Элины не оскорбила дряхлость, и сердце ее билось легко.
Почему же ни голос ее, ни глаза, ни походка не были молоды?
...Это больше, чем усталость. Душа осторожничает, и даже не рассудок
главенствует над ней, а постоянная боязнь всякого беспокойства. Носим
себя, как вазу из тонкого хрусталя. Старость людей, не знающих, что такое
одышка, бессилие, возрастные болезни...
Элину определенно порадовала усадьба. Со всем пристрастием к уюту, от
прабабушек-домохозяек унаследованным сквозь века, Элина восторгалась
пятиоконной красного кирпича "кельей". Восхищалась будочкой садового душа,
малинником, где в дикой путанице огромных кустов так и чудился медведь.
Когда сели за черный дубовый стол на веранде и Андрей Ильич стал подносить
ранние огурцы с огорода, нежно-салатовые, скромно предлагать хлеб,
сметану, холодное мясо, великая актриса совсем растаяла и больше не
заикалась об аварийной гравиплатформе. Перед ней сидел мужчина, интересный
уже хотя бы тем, что живет отшельником. До торжественного вечера в Центре