"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

никогда не ставит себя выше других.
За углом авеню Маунт-Иден виднелись платаны "Овала" - небольшого
скверика со скамейками вокруг клумбы тюльпанов; под вечер там собирались
матери с детьми. Цепочка таких овалов делила надвое необъятную ширь авеню
Маунт-Иден на всем ее протяжении по склону холма вверх, на запад, к Большой
Магистрали.
За "Овалом", на другой стороне авеню, начинался парк "Клермонт" или
"большой парк", как мы его называли; с моего поста он виделся огромным
массивом леса, страной зелени.
Повернувшись в другую сторону, я видел северный конец квартала и 173-ю
улицу. Тут зелени не было, зато стоял еще один многоквартирный дом (вход в
него был за углом), а через улицу просматривался необъятный школьный двор,
обнесенный изгородью из железной сетки - здесь помещалась начальная школа №
70. Это была Дональдова школа, да и мне туда вскорости предстояло пойти
тоже.
Все, что нужно, было поблизости. За семидесятой школой пролегала 174-я
улица, там были все магазины. Я и на свет появился в маленьком родильном
доме на скрещении авеню Маунт-Иден и Морриса, всего одним кварталом
западнее. Маунт-Иденский религиозный центр, куда моя старенькая бабушка по
пятницам вечерами ходила молиться, тоже был на авеню Морриса.
Большинству из этих учреждений, домов и скверов было не больше
десяти-пятнадцати лет. Это был район новостроек. Думаю, что и свет был таким
чистым и свободным благодаря незанятым еще пространствам, позволявшим
солнечным лучам струиться вольно. Не было ни высотных зданий, ни узких
переулков, из-за которых создаются острые углы, глубокие тени и заслоняется
голубизна неба, как, например, в центре города, на Манхэттене, где был
отцовский магазин.

На улице я предпочитал одиночество: мне не очень-то нравилось, когда
какой-нибудь несчастный малолетний недоумок лез ко мне со своими
предложениями и притязаниями, которые с моими собственными никак не вяжутся.
Наедине с собой мне было хорошо. Мне казалось, что кто угодно может навязать
мне свою волю. Быть может, это ощущение проистекало из моего положения
естественной подчиненности брату, который значительно старше.
Будучи на восемь лет младше Дональда, для его приятелей я был забавой -
вроде щенка или котенка. Пока я рос, меня вечно водили на помочах,
наставляли, а то и поколачивали ребята постарше. Было их великое множество.
Еще младенцем я в страхе цеплялся за борта своей коляски, покуда то один, то
другой из этих сорванцов мчал меня по улице со всей доступной ему скоростью.
Бывало, они устраивали гонки - эдакую олимпиаду Истберн-авеню: кто быстрей
прокатит коляску с младенцем. В приступе чуткости они совали мне в
физиономию стаканчики мороженого или, если дело происходило зимой,
натягивали шапку на глаза, чтобы я, стало быть, не мерз. В этом не было
жестокости, просто их озорство доходило до опасных пределов. Имена у них
были самые что ни на есть англосаксонские: Сеймур, Берни, Гарольд, Стенли,
Харви, Ирвин и тому подобные. Сейчас, по памяти, вся эта компания
представляется мне каким-то шумовым оркестром. Не имена запомнились и не
голоса, а свистульки, дуделки, трещотки, какие-то ярмарочные пищалки,
которые кто-нибудь вдруг как сунет тебе прямо в нос.
В своем сознании я не был ребенком. Одиночество, когда отсутствует