"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

благотворительность исходила от отдельных людей и частных агентств, ими
созданных. Я была хорошей секретаршей, мистер Унтерберг, бывало, начинал
диктовать мне письмо, а я сразу печатала его на машинке, без единой ошибки,
так что, когда он заканчивал, у меня тоже было все готово и ему оставалось
только подписать. Он считал, что я уникум. Его жена была очень мила,
приглашала меня к ним на чай, мы разговаривали, общались. Мне тогда было лет
девятнадцать-двадцать, не больше. Они меня знакомили и с молодыми людьми -
то с одним, то с другим, но те мне не нравились.
К тому времени я уже заинтересовалась твоим отцом. Мы знали друг друга
еще со школы. Красив он был просто феноменально, большой модник и заядлый
спортсмен; собственно, на этой почве мы и познакомились - на теннисном
корте: неподалеку на углу авеню Морриса и 170-й улицы были грунтовые корты,
мы оба ходили туда играть. В те времена в теннис полагалось играть в длинных
юбках. Я была хорошей спортсменкой, любила теннис, ну, мы и подружились. Он
провожал меня домой.
Моей матери Дэйв не нравился. Она считала его чересчур несдержанным.
Едва я соберусь сходить куда-нибудь с другим мальчиком, это пресекал Дэйв.
Он только и знал, что околачиваться возле моего дома, даже если мы с ним ни
о чем не уславливались, и, стоило ему заметить, что парень собирается за
мной зайти, Дэйв как с цепи срывался: мог затеять драку, мог остановить
меня, когда я иду с этим другим мальчиком, и начать выяснять отношения. А
парней этих он тут же предупреждал, чтобы они лишнего со мной себе не
позволяли, не то он до них доберется. Естественно, тех немногих, кто около
меня появлялся, он всех распугал; меня брала ужасная досада, я сердилась, но
почему-то никак не могла с ним порвать, хоть мама и советовала. Зимой мы
катались на коньках, весной он засыпал меня цветами, очень был романтичный,
год шел за годом, и я все больше в него влюблялась.
Тогда ведь все было по-другому, такого не было, чтобы познакомиться,
сходить куда-нибудь, и тут же хлоп в постель. Тогда ухаживали. Девушки были
невинными.

1

В ужасе просыпаюсь, окруженный аммиачным туманом, мгновенно
пробудившись от клейкой дремы к горестному бодрствованию: опять я это
сделал! Саднят сопревшие бедра. Кричу, зову маму, зная, что придется
пережить ее ответную суровость, пройти через это ради своего спасения. Моя
постелька у восточной стены их комнаты. Их кровать у южной стены. "Мама!" Не
вставая с кровати, она пытается меня утихомирить. "Мама!" Со стоном встает,
движется ко мне в своей белой ночной рубашке. Сильные руки принимаются за
работу. Она раздевает меня, снимает простыни, бросает простыни и мою пижамку
в одну кучу на пол, и туда же клеенку, что была подложена снизу. Ее
свисающие груди колеблются туда-сюда под рубашкой. Слышу, как она шепотом
меня укоряет. В считанные секунды я вымыт, припудрен, переодет в чистое и в
темноте несом в прибежище тайных улыбок. Этаким юным князьком еду в ее
объятиях к их постели, допущен в благостное сухое тепло посреднике между
ними. Отец приятельски меня похлопывает и с рукой на моем плече снова
засыпает. Вскоре они оба спят. Вдыхаю их божественные запахи: мужской,
женский. Спустя мгновенье, едва лишь слабенький намек на утро прорисовывает
контур оконной шторы, у меня уже сна ни в одном глазу, лежу, блаженно