"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

Меня рано укладывали спать, и это было возмутительно - отчасти потому, что я
ложился раньше всех в доме, отчасти потому, что за этим следовало время
темноты, то есть как раз то время, когда происходят вещи, понимания которых
мне недоставало; я мог лишь строить версии, как сыщик, имеющий на руках лишь
крохотные улики: неслышимые слова, смутные возгласы испуга, тусклую
лампочку, то зажигающуюся, то гаснущую, причем воспринималось все это сквозь
туман в состоянии сонной одури.
Зато к брату я начинал испытывать тем большее доверие, чем меньше
бурная совместная жизнь родителей позволяла доверять им. Дональд был
надежен. Жил честной жизнью единого индивидуума, а не двух сразу и не
половинки. До него всегда можно было добраться. Он обучал меня карточным
играм - как легким, типа "войны" или "гоу-фиш", так и трудным, вроде
"казино". Играли мы на полу, где я себя чувствовал раскованнее. По дороге в
кондитерскую он держал меня за руку. Когда родители вечерами куда-либо
уходили, он бывал дома. Вид Дональда, готовившего уроки, олицетворял для
меня ясную и осмысленную устремленность в жизни с ее движением к
воображаемому будущему. Вскоре он должен был окончить семидесятую
подготовительную школу и пойти в старшие классы. Ему было уже тринадцать или
около того. Старательно, с характерным для него хмуро-сосредоточенным лицом,
он сооружал модели аэропланов из бальзового дерева, легкого как пух, и
подвешивал их на ниточках к потолку - все больше гоночные самолеты с
задранными носами, а один был фордовский трехмоторник. Обшивкой крыльев и
фюзеляжей служила тонкая цветная бумага, в намоченном виде втугую натянутая.
Еще он строил цельнодеревянную стром-бекеровскую модель чайного клипера. Он
читал "Популярную механику" и бросовые журналы с детективами, а в журнале
под названием "Радиодело", принесенном ему отцом, обнаружил наставления по
постройке детекторного радиоприемника ценой в шестьдесят пять центов. Свои
деньги он экономил.
Конечно, и у нас не обходилось без трений. В присутствии своих друзей
он явно избегал моего общества, но я не обижался, я его понимал, продолжая,
впрочем, поскуливать, докучая ему. Для меня было делом принципа докучать
Дональду с его друзьями. Естественно, находились и у них кое-какие средства
с этим бороться. Они умели пользоваться моими слабостями, знали, например,
что, если кто-нибудь в моем присутствии плакал, меня тоже одолевал плач. В
самом деле, я заражался плачем, словно это инфекционная болезнь, был
совершенно против этого бессилен, я был просто какой-то губкой, впитывающей
эмоции. Чтобы избавиться от меня, Дональд делал вид, что плачет. То есть он,
скорее, лишь доводил до артистизма угрозу, что вот-вот заплачет: он
прикрывал рукой глаза и испускал один предварительный всхлип, а сам при этом
подглядывал из-под руки, как у меня начинают дергаться губы, глаза
наполняются слезами, и вот я уже готов зареветь без всякого повода, даже не
зная, что приключилось, какая такая беда, но чувствуя ее заведомую
немыслимость и непереносимость. Это было для меня сущее наказание, какое-то
уродство, как косоглазие у моего приятеля Герберта с Уикс-авеню, или
косолапость одного мальчугана, игравшего со мной в парке. Ничего поделать с
этим было невозможно, разве что надеяться когда-нибудь перерасти эту свою
ужасную слезливость. Сперва меня поражал спазм горла. Потом начиналось
что-то с глазами, приходилось их закрыть. Своего рода скорбная
отгороженность от жестокости жизни. Иногда плакать начинали совместно и мой
брат, и его приятели Берни, Сеймур и Ирвин; эта массированная атака доводила