"Извек" - читать интересную книгу автора (Аладырев Святослав)

Глава 6

Утром, на княжьем дворе, Извек приметил ещё нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам[28] и оберегам. Большинство же прятали жестянки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога.

После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил:

— Кого, из скороходов, способней послать за грамотой?

— А далеко ли ехать?

— До торжища, — уточнил воевода. — Там надлежит встретить посыльного, из шёлкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено.

— Тогда сам и слетаю. — предложил Сотник.

Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул.

— А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, да и с мечом небось управишься.

Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода тем временем выудил из—за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шёпота, проговорил тайное слово.

Сотник ухмыльнулся, повторил всё в точности и, отпущенный удовлетворённым кивком, двинулся со двора. На выходе встретил Лёшку Поповича, поздоровался, но тот, погружённый в себя, не ответил. Угрюмо прошёл мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, как опять зазноба не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей.

— Опять отсылают? Далёко? — пропыхтел Мокша.

— Да на торжище надо слетать.

Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами.

— С собой не возьмёшь? А то тоскливо тут что—то. Прогуляться бы…

— Велено одному.

— Ну, тогда хоть до околицы проводим, — хитро прищурился Мокша. — У нас с Эрзёй кувшинчик сладкого ромейского припасён, как раз проводить хватит.

— Гоже! — рассмеялся Извек. — От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься.

Не спеша дошли до дома, оседлали коней. Сотник заметил как оба пристегнули к сёдлам колчаны с луками и охотничьими стрелами. После проводов, небось, свернут поохотиться, руку потешить, да глаз проверить.

Выехали. Мокша откупорил полуведёрный кувшин и, соорудив на лице подобие серьёзности, подражая интонациям Сарвета изрёк:

— Да пребудет ещё при нашей жизни то, что обещано нам после оной!

Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознёс взор к небу.

— И да снизойдёт на нас благодать… То—то нам похорошеет!

Содержимое кувшина уменьшилось ещё раз и сосуд перекочевал к Извеку.

— И да упокоится душа Егория — Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!..

— Тако бысть, тако есть, тако будет! — с хохотом докончили Эрзя с Мокшей.

Кувшин вновь пошёл по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья неспешно свернули в поле, а Сотник пустил коня в галоп, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель. В перелеске Ворон пошёл рысцой, но Извек уже почувствовал, что маленько растрясся.

Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помёта, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улёгся на плащ и заснул без задних ног.

Поднялся с первым проблеском солнца. Поёживаясь от росы, быстро собрался и тронулся в путь, не забыв достать из сумы горсть сухарей. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шёлковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен.

Ярило восполз над деревьями и сквозь листву всё чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Дальше стелилась по полю, то скрываясь в низинках, то вновь выпрыгивая на возвышенности, тянущиеся до самого виднокрая. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалёку облако пыли. Дальше пошёл шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперёд, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна чёрных волос дёргалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Ещё через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво наскакивают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной.

Было похоже, что волтузятся долго. Однако, при такой прыти, легко протянут до вечера. Благо и лохматый с ног не валится.

Ворон брезгливо встал, не заходя в пыль. Извек облокотился на седло, щурясь наблюдал мужицкую потеху, ждал: вдруг да разглядят — дадут проехать. Всадника же заметил один лохматый. Бросил на подъехавшего пару косых взглядов. В глазах промелькнуло обещание отвесить тумаков и путнику, коли тот вмешается. Поглядев ещё немного, Сотник зевнул и нарушил идиллию негромким свистом. Молодцы остановились. Разгорячено дыша, углядели Ворона, вопросительно уставились на седока.

— Почтенные, почто пыль гоняем! — улыбнулся Сотник. — Может пособить чем?

Бойцы переглянулись, размазывая грязь по потным лицам. Один сплюнул кровь с разбитой губы, кивнул на лохматого.

— Ага, пособи! Вот энтому гаду шею намылить.

— Так он вроде и так чистый! — удивился Извек, глянув на «гада». — А вот вам помыться в самый раз.

— Ничё, сейчас помоются! — съязвил «гад» и оправил пятернёй растрепавшуюся шевелюру.

Извек поймал на себе выжидательные взгляды и запрятал улыбку в светлую бороду.

— Не, ребята, так не пойдёт. Вы хоть расскажите о чём бранитесь. А то как бы ненароком дров не наломать.

Лохматый оглядел нападавших, упёр руки в бока.

— Эт ты их спроси! Мне сие не ведомо. Шёл себе, шёл — никого не трогал. Тут догоняют эти соколы и… в морду. Ну а мне куды бечь? Я — в ответ. Вот и гоношимся с утра.

«Соколы», тем временем, снова сжали кулаки, зыркали то на мужика, то на всадника. Один сморкнулся под ноги, вскинул покрытую пылью голову.

— Вот, конья грыжа,… конокрада поймали. Ночью у нас коней увёл. Мы по утру — на большак. Туды—сюды глядь, а на дороге этот маячит. Ну, мы в догон. Вот поспели, покуда не ушёл.

Сотник поглядел в обалделые глаза лохматого, перевёл взгляд на валяющуюся в трёх шагах палку с привязанным мешком, кинул взор на дорогу впереди, хмыкнул. — Вот так у нас всегда — сначала в морду, потом спрашивают.

Мужики задвигали бровями, силясь понять сказанное. Один, подбоченившись, прищурился на всадника.

— Эт ты про чё?

— Эт я про вас. — миролюбиво улыбнулся Сотник. — Коней не видать, следов на дороге тоже, а морды уже разбиты. Конокрад, надо думать, на коне должен быть. А у этого штаны ни разу седла не знали. Да и с такой поклажей конокрады не бродят. Может он их просто съел? Так это не грех. Ну проголодался парень, ну перекусил маленько с дороги… Сколько говорите коней увёл?

— Троих… Или четверых… — буркнул кто—то. — хотя, в первый пересчёт аж пятерых не хватило.

Извек безнадёжно покачал головой.

— Ну тогда понятно. — подытожил он серьёзно. — Троих этот коноед схрумкал вместе с копытами, остальные от страха крылья отрастили и, от греха подальше, в тёплые края подались.

Ретивые молодцы завертели головами, за взглядами Сотника. У самых догадливых лица начали потихоньку светлеть. Они ещё и ещё раз оглядывались, тыкая пальцами то на дорогу, то на конокрада, то на сотника. Кто—то уже чесал пыльные вихры, досадливо покрякивая. Один обернулся к лохматому, пожал саженными плечами.

— Так что ж ты раньше не сказал?

— А ты спросил? — оправдался черноволосый с невинным видом. — Откель я знаю за что напустились! Вдруг да за дело, так чё ж хорошим людям перечить.

— Ну ты даёшь! — подал голос парень с разбитой губой. — А кабы прибили тебя? А? На хрена нам, доброго человека за так губить!

— Так не прибили же! Меня так запросто не прибьёшь. — лохматый подмигнул. — Меня и мечём—то не сразу зарубишь. Раз десять уже пробовали, да всё как—то неудачно выходило.

— Мечём? — переспросил детина с распухшим глазом и оглянулся на Сотника. Глаза оценивающе пробежали по истёртым ножнам, вопросительно уставились в лицо всадника.

— Пробовать не будем! — твёрдо заявил Извек ко всеобщей досаде. — Вам ещё коней искать, а времени и так потеряно немало.

Хлопцы переглянулись, как растерянные пацаны. Тот, что постарше махнул рукой.

— Да что там кони, чай не всех скрали, у нас ещё есть. Тем более обедать пора, а мы ещё и не завтракали. Утром, как глаза продрали, так сперва за табуном гонялись, не похмелясь, потом пересчитывали. Потом вдогон пустились, да пешком. Ни одна коняга к себе близко не подпускает, конья грыжа. Как дыхнёшь, так нос воротит и галопом прочь. Не! Пропали так пропали! Ящер с ними, а нам обедать пора.

Остальные охотно закивали, а мужик продолжил:

— Уж коль так случилось, может с нами откушаете? Весь наша вон за тем перелеском. Будем рады принять гостей, заодно и познакомимся. — он тронул шишку на лбу, поморщился. — Хотя, и так уже почти свои.

Лохматый поправил пояс, одёрнул рубаху и задумался, прикидывая в уме, стоит ли соглашаться. Однако скрип в брюхе отмёл последние сомнения.

— Ну, коль не шутите, не откажусь. Я вроде тоже ничего не ел… с вечера… с позавчерашнего.

Кто—то уже подобрал его мешок, поправил узел на палке и подал в руки. Лохматый благодарно приложил руку к груди и закинул ношу на плечо. Все обернулись к Извеку. Тот улыбнулся.

— Ну, если не обременим… а то как бы вас не объесть, рты то у нас здоровые.

Молодцы дружно загоготали, охотно расшиперив свои, тоже немалые, пасти. Тронулись. Извек переглянулся с чернявым конокрадом и направил коня за мужиками.

За пригорком показалась весь с аккуратными домишками в два ряда. За домами тянулся просторный загон. Ограда из ровно отёсанных жердей кое где желтела свежим деревом. Чьи—то заботливые руки своевременно подправили и ворота. Столбушки так и сияли на солнце, будто специально обозначая вход. За створками, убранными на дюжий засов, толпился табун. Кони как на подбор. Богатые гривы спорили длиной с хвостами, не достававшими земли полутора вершков.

Извек уважительно посмотрел на старшого из мужиков.

— Добрые кони!

— Есть маленько, — сдержанно отозвался тот с плохо скрываемой гордостью. — Плохих не воруют. А наших, конья грыжа, любой норовит спереть.

— А сколько было то?

— Должно быть… — мужик почесал во лбу и прищурился в небо, зацепив пальцами нижнюю губу. — Ежели без тех, что надысь на торжище отвели… да без тех, что под седло взяли… да с теми, что Сузюм пригнал… да без кобыл, что с жеребятами… почитай полста три хвоста быть должно.

Остальные, в подтверждение, дружно замотали пыльными головами. Лохматый исподлобья глянул на табун, перевёл взгляд на Извека. Тот, прищурившись, не сводил глаз с загона. Не заставив себя долго ждать, цокнул языком и отрицательно покачал головой.

— Не, ребят, не выходит!

— Знамо дело, не выйдет, коли пяток спёрли.

— Не выходит, — повторил Сотник. — Потому как полста четыре гривы в вашем табуне. Ежели не считать во—он ту клячу с телегой.

Рожи коневодов вытянулись как у кобылы, родившей порося. Похлопав похмельными глазами на табун за загородкой, опять повернулись к дружиннику.

— Сочти ещё раз!

— А чё там считать, — вмешался конокрад. — Двапять светлогривых, полторы дюжины трёхлеток, молоди семеро, один вожак и трое, что скоро с вожаком погрызутся. Полста четыре и есть.

Мужики зашагали, сконфуженно глядя под ноги. Старшой некоторое время брёл, вздыхая и сокрушённо качая головой. Наконец глянул на ухмыляющегося чернявого и виновато развёл вёслами рук.

— Звиняй, дядько, обмишурились. Опосля вчерашнего очи и поля не зрят, куда там табун счесть. Вот и сдурковали малость, конья грыжа.

— Ничё, бывает и хуже, — примирительно протянул чернявый. — У нас, как—то, один заезжий навечерялся так, что всех утром измучил, дознаваясь как его зовут и откуда он прибыл. А мы разве упомним, кого и откуда принесло, чай сами всю ночь не простоквашу пили. Хорошо один к обеду вспомнил, что имя какое—то деревянное было, а ехал откуда—то недалече на торг. Оказалось Дубыней кликали, рыбарь из соседней деревни, за солью ехал.

И то! Как вспомнил, так в тоску ударился: кошеля на поясе нет, а с ним и денег немало. Ну, знамо дело, с горя — опять за бражку. Опосля третьей кружки взвился, будто змеёй ужаленный, кулаком себе в лоб, да с размаху. Глаза бешенные, как у лося гонного. Думали с горя умом повредился, ан нет, припомнил куда кошель дел. Рукой за пазуху шасть, так и есть, висит под одёжкой, на шнурке, целёхонек. Токмо лоб потом с шишкой был. Зато сам счастливый.

Все захохотали весело и беззаботно, но дружный смех прервало ржание Ворона. Все опасливо отшатнулись от длинноухого пересмешника, обратили взоры на спокойного хозяина. Тот невозмутимо махнул рукой.

— Ничё, эт у него случается, любит за компанию поржать, особенно ежели громко.

Мужики оценили шутку, однако смешки на этот раз были тише. Подмигивали Извеку, мол, дело понятное, конь просто забавам обучен — по знаку хозяина голос подаёт. Лишь лохматый путник серьёзно посмотрел на Сотника, встретился взглядом с Вороном и хмыкнув отвёл хитрые чёрные глаза.

Миновав треть домов, зашли на широкий двор, пестреющий двумя десятками кур под началом грозного на вид кочета. За углом дома, в большой луже, островками подсыхающей грязи, подрёмывало семейство свиней. Между неподвижными тушками гордая гусиная ватага гнула толстые шеи, являя готовность защипать насмерть всё, что движется.

Заранее оголив клыки, из—под крыльца полез матёрый пёс. Старшой мужик топнул.

— Цыть, конья грыжа! Ворть на место!

Волкодав, прекратив рычать, подался назад под дубовые ступени, а мужик, взойдя на крыльцо, обернулся и громогласно, чтобы слышали в доме, изрёк:

— Добро пожаловать, гости дорогие! Заходите, отдохните с дороги, потрапезничайте с нами!

Из двери выскользнул шустрый малец, явно сын старшого, сходу рыпнулся к коню, едва не спотыкнулся, разглядев чудные уши Ворона, но быстро опомнился и скроил бывалое лицо. Не успел Сотник покинуть седло, пацан подхватил повод и припустил к конюшне.

— Обиходит в лучшем виде! — улыбнулся старшой, заметив внимательный взгляд дружинника.

Конюшня и впрямь выглядела справно. По всему, лошадей здесь знали, любили и лелеяли.

В дверях показались две молодухи с кувшинами и рушниками через плечо. С любопытством поглядывали на гостей, но встречаясь взглядами, кротко опускали очи долу, отгораживаясь длинными пушистыми ресницами. Пухленькие губки то и дело подрагивали в улыбке. Хозяин с гордостью и любовью покосился на красавиц дочерей, однако, напустив в голос строгости, прикрикнул:

— Ну, чё выставились! Слейте гостям! Чай с дороги умыться надо.

Девки засеменили с крыльца. Извек с лохматым переглянулись и зашагали следом. Пятеро спутников старшого незаметно исчезли, но скоро вернулись умытые, причёсанные, переодетые в чистые рубахи и порты. Из дверей потянуло съестным. Видно издали приметили приближающихся мужчин и успели затеплить очаг. Повинуясь взмаху хозяина, все неторопливо прошли в просторную светлую горницу. Дочери уже суетились у застеленного льняной скатертью стола. Стол быстро нагружался мисками, чарками, ложками по числу едоков, запотелыми кувшинами с квасом и бражкой, горшочками с маслом, сметаной, блюдами с луком, горохом, полевым чесноком. Последним появился пышный каравай и кубышка с солью. Старшой жестом пригласил садиться, сам вышел вслед за дочерьми. Когда все расселись, в дверях показался круглобокий чугун на пожившем ухвате. Следом, удерживая тяжёлый комель ухвата, обозначился осторожно ступающий хозяин.

Проплыв через горницу, чугун медленно опустился посередь стола на круглоплетённую рогожку. У кого—то в брюхе звонко воркнуло. Хозяин отставил ухват к стене, отвалил закопчённую крышку. Плотный клуб пара вылетел вдогон, но быстро растаял, втянутый носами сидящих. Заурчало громче. В душистое варево погрузился ковш и миски одна за другой стали заполняться густыми щами. Пацан, на краю стола, терпеливо ждал своей очереди, с тоской глядя как те, кому уже налито, разбирали краюхи ноздреватого утреннего хлеба. Когда перед каждым поплыли зыбкие змейки душистого пара, хозяин взял чарку и, расправив плечи, степенно изрёк:

— Да пребудут с нами светлые боги!

— Тако было, тако есть, тако будет! — отозвались за столом, и чарки дружно расстались со своим содержимым.

Застучали ложки, захлюпало в губах сытное варево, сдобренное густой сметаной, захрумкал на зубах окунутый в соль чеснок. Ели молча. Пошкрябав по дну, высвобождали миски, сливая остатки в ложки. Забрав ухват, хозяин вышел и воротился со вторым чугуном, испускавшим могучий дух гречневой каши, распаренной на мясной подливе. Заскрипели распускаемые пояса. Каша с щедрыми кусками мяса занимала опустевшие миски. В чашках забулькала бражка, в горницу заглянула одна из дочерей, бросила взгляд на стол, скрылась и вернулась с новым караваем хлеба. Принялись за кашу. Покрякивая, к вящему удовольствию старшого, нахваливали хозяек. Один за другим начали сыто отдуваться, потягиваться. Пошли тихие разговоры. В первую голову о конях. Лохматый с интересом слушал. Выказывая немалую осведомлённость, изредка вставлял слово, на удивление точное и веское. Отодвинув миску, облокотился на стол, потянул руку к кувшину и невзначай задел пяткой дорожную суму. Под лавкой звякнуло. Хозяин двинул кувшин навстречу, кивнул на звук.

— Не коваль ли будешь?

— Был, — неохотно отозвался мужик. — Пока прадеда в ремесле не догнал.

Старшой двинул бровями, хмыкнул удивлённо.

— Почто так? Не доброе ли дело нагонять и выпереживать пращуров?

— Выходит не всё гоже, что добро тоже. Пока подковы, косы, да топоры работал, всем благо было. Как дальше двинул, нехорош стал. Люд прознал мои успехи, да роптать начал, что добра от них не ждать. Посудили, порядили, токмо я ждать не стал, а двинул восвояси, пока все умничали. Вот и гуляю нынче.

Над столом стихло. Вопрос, вертевшийся на каждом языке, сорвался с губ наивного мальца.

— А что, дядечко, за успехи такие?

Лохматый с усмешкой глянул на малого, но видя общее любопытство, заговорил.

— История не короткая, да нам, поди, не к спеху, — он вздохнул и хлебнув бражки уставился в полупустую чарку. — Сколь себя помню, вся родня судачила об одном моём предке, что выковал вещь непобедимую, с коей всё, чего душа не пожелает, поиметь можно. Будто бы он, после этого, и кузню забросил, и из родной веси ушёл. Однако вернулся скоро, да не тем, кем был. С корзном на плечах, дружиной за плечами и обозом немереным. Взялся обустраивать из веси городище. А пока мастеровые его чаяния в жизнь плотили, сам каждые две—три седмицы походами пропадал. Возвращался с добычей немалой. Приводил новых мастеров, множил казну, да свою славу.

Погодя, стали доходить и вести о делах его удалых. Выходило, что каждая добытая гривна немалых кровей стоила, не своих, знамо дело: дружина была для охраны на привале, да захваченное довезти. А на бранном поле, кровь лило кованное чудо. Вещь неведомая, покорная лишь хозяину. Рассказывали, что пущенная в дело, металась птицей, сея смерть неминучую, ни пощады, ни края не зная. По слову же хозяина падала к его ногам без силы. И что одно прозвище этого чуда вызывало ужас. После тех вестей радость в городище поубавилась. Ведуны роптали, что нет славы и почести в успехе, добытом без труда и доблести. Сие, мол, достойно Чернобоговых внуков, но не доброго гоя. После этого отказались все от его благодатей. Мать прокляла и дела его, и тот день, когда понесла в себе будущий позор рода. Однажды после этого ушла из городища и больше не вернулась. Предок, после этого, заперся в тереме, почернел и осунулся. Наконец, в один из дней, выехал куда—то со всем войском, а воротился через несколько лет, всего с тремя ратниками.

Однако, был уже плох и вскоре после возвращения умер. Плода же рук его никто с тех пор не видел. Куда канул — неведомо. Старая кузня так и осталась заброшенной на несколько колен. Проклято ли, нет ли, но я с детства лёг душой к горну. Поначалу пошёл в соседнее селение, побегал в учениках у тамошнего коваля. Когда же мал—маля уяснил дело, вернулся домой, стал переделывать то, что от предка осталось. Дела спорились. Да и не диво — всё в кузне, от гвоздя до наковальни, чудо какое спорое да прихватистое. Пройди от Царьграда до Ругена — такого ни у одного коваля не встретишь. Понял, что кое—что могу ловчей предка сотворить.

А предок, как говаривали, ещё будучи отроком прослыл прилежным учеником. Каждый, даже самый мелкий наказ совершал со вниманием и завидной сноровкой. Потому и знал все премудрости, накопленные аж в пяти коленах до него. К тому времени как стал мастером, открылись ему и секреты железа, причём не только горного или того, что из болотных руд вытапливали, но и того, что небесным зовётся. В старые времена, говорят, пал в наших краях камень с неба. Люди находили осколки камня: кто — с горошину, кто — с кулак, кто — с лошадиную голову. Несли всё в кузню. Слышали, что ежели добавить камня в простое железо, то быть поковке крепче и к износу упористей. Говорили, с такими вещами и работать, и охотиться, и воевать способней. Они будто бы сами чуют хозяина и под руку подлаживаются.

Сказывали ещё, будто дед моего предка столь вызнал свойства небесного камня, что выковал однажды птицу, коя запущенная с руки выписывала круг, да снова в руки возвращалась. Научил этому и внука. Предок же, дабы ничего не забыть, чертал самое важное на дощечках, увязывал в одно, да упрятывал. А уж когда смастырил своё чудо, так забросил всё и к делу кузнечному уже не вернулся. Добра же осталось много. И хитростей, и того камня, и прутов железных разнодольного замеса. Думали угробил всё, да только оказалось, что не поднялась рука на плоды трудов, своих и пращуров. Припрятал он то добро, да славно так припрятал. Ежели не случай, не отыскать бы его укром. Однако, по воле богов нашёл.

Дёрнуло меня как—то сковать крючки для рыбарей, чтобы были малые, да крепче больших. Когда взялся цевья в петели гнуть, один сорвался со щипцов и на пол отскочил. Я на карачки. Глядь — поглядь, а ни хрена не видать. Досадка взяла, ухватил куцую щётку, да вокруг наковальни, ползком. Сметаю в кучу слежавшуюся труху, ищу. Отыскал в щели. Махнул разок — щелка как щелка, только длинна больно. Смёл повдоль, заметил угол, дунул на труху и оторопел. Под самой колодой, что под наковальней, крышка, будто от погреба. Сволок колоду в сторону, потянул за кольцо и сел. Тамочки они, предка секреты.

Ну, тут пошло и поехало. Что на досках разберу, тут же в железе пробую. Дело спорилось. Скоро и про чудо проклятое нашёл. Смастерил как начертано, поглядел, где можно улучшить, перековал, опять посмотрел. Потом сделал такую же, но потоньше и целиком из одного небесного камня. Ну а дальше знаете. Забрал свою манатку и ушёл.

— Так как называлось то? — не выдержали за столом.

— Называлось то? А что разве не сказал? Называлось просто: поначалу Смерть — Борона,[29] потом… Бивни — Саморубы.

— Бивни — Саморубы? — переспросил хозяин недоверчиво.

Глаза присутствующих остекленели. Взгляды буравили лохматого, но один за другим тупились о его лицо и втыкались в столешницу. По всему было понятно, что лохматый не врал.

— Так ты сработал эти самые Бивни? — медленно проговорил старшой. — Стало быть в мешке то самое и лежит?

— Не совсем то, но лежит, — кивнул чернявый. — Мои поменьше, да поумней старых. Те всех подряд клали, мои же чуют вружённого, злобного ли, простого. Можно приказать рубить мужей на тыщу сажень вокруг, можно на полёт стрелы.[30] Бабы же с детьми нетронуты останутся. Можно древа валить, либо городские ворота в мгновение извести. Однако, беда та же. Все в округе едва прознали про мою работу, отвернулись как встарь. Слушать не стали, что для добра я их сработал, да для защиты земель наших. Вот и гуляю теперь…

— Покажи! — выпалил мальчишка, подавшись вперёд.

Все тупо обернулись на голос, но, осмысливая сказанное, даже не окрикнули за дерзость.

— Показать не мудрено!

Лохматый запустил руку под лавку, вытянул мешок, уцепил пальцами шнур. Узел легко поддался, будто давно ждал этого. Пятерня чернявого окунулась в горловину и потащила на свет странное, в полтора локтя, кольцо из двух изогнутых лезвий с плоской перекладиной посерёдке. По блестящей поверхности металла разбегались волны булатного узора, хищная режущая кромка сверкала как грань яхонта. Лохматый вытянул руку над столом. Давая разглядеть всем, медленно повертел разными сторонами. По стенам и потолку побежали яркие отблески.

— Вот такая штука, — вздохнул кузнец помрачнев и стал расправлять горловину мешка.

Убрав Бивни — Саморубы, долил бражки, медленно выпил. Забулькало и в прочих чарках. Все постепенно отходили от удивления, на лохматого поглядывали с уважительной опаской, осознав, на что могли нарваться утром. Сотник же размышлял о том, как справиться с такой штуковиной, коли придётся повстречать. Однако, очередная доливка браги переложила думки на весёлый лад и скоро все уже покатывались со смеху, слушая заковыристые байки лохматого.

На смену обеденному раскладу уже появились медовые орешки, когда хозяин вдруг посмурнел. Брови зажали переносье, собрав лоб в глубокие складки. Не говоря ни слова, со всего маху грянул кулаком по столу и зло закачал головой. Все замерли, едва не поперхнувшись угощением. Хозяин же на глазах светлел лицом и наконец обвёл всех победным взглядом.

— Вспомнил, конья грыжа!.. Вспомнил, откель в табуне полста четвёртый взялся! Собун, копытом его по голове, своего коняжку ещё не забрал.

Мышонком пискнул мальчишка, упрятав в кулачок смех над батькой. Сердце не успело стукнуть трёх раз, как стены дрогнули от раскатистого гогота. Дух перевели лишь когда в дверь заглянули испуганные дочки. Увидав смеющихся мужчин, охотно хихикнули и так же быстро скрылись.

— Ну, гои, — вздохнул старшой, насмеявшись и поднялся из—за стола. — Спасибо этому дому, а мы пойдём в гости. Надоть вас с родственниками познакомить, посидеть, новости послушать, какое в свете чудо узнать. Хотя, одно чудо уже зрили.

Хозяин подмигнул лохматому. В горницу забежала девчушка лет восьми, поманила старшого пальчиком и, косясь на гостей, на цыпочках потянулась к отцовскому уху. Тот пригнулся, с довольной физиономией выслушал и, погладив по голове, выпрямился.

— Все уже собрались, столы под снедью! Не откажите, други, тут недалече — через пяток домов. Перекусить перекусили, а там ужо посидим по—человечески.

Извек, порадовавшийся было завершению застолья, распрощался с намерением передохнуть после обеда. Ну что ж, на княжьих пирах бывало и похуже, иной раз по пять раз за день харч метать приходилось. Чернобородый кузнец будто прочёл его мысли. Понимающе улыбнулся, подёргал за ремень, выпуская из под пряжки ещё одну дырочку.

— Воля ваша! Отчего ж не пойти? Рады будем добрых людей уважить.

Все подались наружу. Под крыльцом опять заурчал пёс. Извек хмыкнул.

— Ну и кобель… Того и гляди, ползадницы отъест. Не кобель — Волкодав!

— Да от этого волкодава один шум по всей округе, — откликнулся хозяин. — Вот все и думают, что страшнее не бывает, а толку чуть. Ну бегает, ну задирает всех, кого не лень, ну морда толще других, а ведь дурак дураком.

— Ну, тебе лучше знать, — вставил чернявый, пожав округлыми плечами. — А народ по шуму судит. От кого шума больше тот и знаменит.

Едва сошли с крыльца, дорогу перегородили грозно шипящие гуси. Неторопливо косолапя через двор, выгибали шеи, гоготали и бестолково щёлкали клювами.

— Ого! — хохотнул Сотник. — Друзья Волкодава подоспели.

— Да это вовсе не мои, — отмахнулся старшой с досадой в голосе. — Семёшкины гуси, соседские. Любят в моей луже поплескаться.

Птицы плотной кучей миновали крыльцо. Люди, посмеиваясь, двинули со двора. Уже на улице догнал один из молодых парней. Раскрасневшись от пузатого бочонка на плече, поравнялся с Извеком. Понизив голос, радостно затараторил:

— Ужо сейчас попируем. Эт тебе не пиво с бражкой. Настоящее ромейское, будь они трижды не ладны. Вино добрейшее. С него ни спасу, ни удержу от веселья нет.

Сотник кивнул, на глазок прикидывая количество вина. Выходило кружек по пять на глотку. Правда, не ведомо сколько питков ждёт на месте. Ну да ладно, как говаривал Рагдай: — главное ввязаться в драку, а там само пойдёт.

Лохматый задумчиво шагал рядом с хозяином, рассеянно скользя глазами по улице. Проходя мимо кузни, с тоской поглядел на распахнутую дверь и дымок, вьющийся из трубы. Старшой заметил взгляд, что—то прикинул в уме, хмыкнул собственным мыслям, потеребил мочку уха.

— Слышь ко, кузнец… А оставайся у нас. Чай не прогоним, нам толковый коваль страсть как надобен. Мы коней по старинке куём, другие же давно по—новому. Подковки тоньше, да будто бы половчей наших. Да и от конокрадов спасу нет, конья грыжа. Может и здесь пособишь.

Лохматый быстро глянул на старшого.

— Не шутишь? А как же бивни?

— Куда уж шутить, конья грыжа, нам тут не до шуток. Да и бивням твоим работа найдётся. Леса у нас вон какие. Степняк, либо ушкуйник забалует… Оставайся!

Кузнец нахмурился, пробежал глазами по крепким домам, недалёкой опушке леса, оглянулся назад, где виднелся край загона с табуном.

— Помыслим.

— Помысли, помысли, — спешно согласился старшой. — Мы не торопим. Кто ж с кондачка такое дело решает.

Сотник улыбнулся, встретив загоревшийся взор лохматого.

— А что? Весь добрая, народ толковый, дело тебе найдётся. Чё сапоги по дорогам обивать?

Хозяин закивал, благодарно глянув на дружинника. Указав рукой в сторону, свернул к одному из домов.

— Вот и прибыли!

На крыльце поджидал тощий, как камыш, поживший муж. Смотрел открыто с изучающим интересом. Лохматый поглядывал всё так же исподлобья, ни на чём не задерживая взгляда, но лицо, как подобает сделал вежественное и приветливое. Извек же решил прикидываться простаком, ибо чем проще человек — тем проще вопросы, чем проще вопросы — тем меньше говорить придётся.

Как водится, после положенных слов прошли в двери. Глазам открылась огромная, во весь дом, палата со столами вдоль всех стен. В серёдке по обыкновению было оставлено место для удобства смены блюд. Сидящие на лавках уважительно поднялись поприветствовать вошедших. Старшой поклонился всем и вышагнул вперёд. Ручища плавно пошла в сторону двоих гостей.

— Прошу принять и уважить по обычаям нашим. Как случаю подобает, поконом заведено, да Родом завещано. Гостями у нас ныне люди достойные: дружинник киевский, имя которому Извек и коваль, каких боле на земле нет, коего звать Буланом.

Сотник с лохматым поклонились и, подгоняемые приветственными возгласами, прошли на почётные места в середине стола. Уселись рядом со встречавшим на крыльце мужем, оказавшимся старейшиной веси. Не рассусоливая долго, старейшина встал, с редкостным для этих мест серебряным кубком, и могучим голосом воеводы коротко изрёк:

— Быть жёнам верными, мужам честными, детям здравыми! Во славу Рода, да нам, внукам богов, на радость!

Молча выпили, закинули в рот кто до чего дотянулся, сели… тут—то всё и началось. Извек потерял счёт наполненным чаркам, открытым бочонкам и выставляемой снеди. Голова кружилась от перекрёстных разговоров, вопросов, ответов, баек, присказок, слухов, да новостей. Кузнец, лихо успевавший отвечать сразу нескольким любопытным, явил хорошо подвешенный язык, живой ум и весёлый нрав. Однако, несмотря на то, что оба за словом в карманы не лазили, и Сотник, и кузнец скоро притомились. Отметив это, старейшина мановением руки утихомирил любознательных и, дав гостям передохнуть, негромко проговорил:

— Ведаем, что почтенный Извек обременён службой княжей, посему слово моё к тебе, Булан, будет. Прими наше приглашение, остаться. Мы же обязуемся уважить тебя как своего, и делить с тобой хлеб, кров, радость и беду. Ты же волен будешь уйти по желанию, коль житьё наше не по душе придётся.

Казалось воздух над столами застыл, как уха на морозе. Все взгляды обратились к лохматому. Сотник, глядя в скатерть, легонько пнул кузнеца под столом и предусмотрительно подвинул полную чашу. Лохматый не шелохнулся, однако спустя несколько мгновений, упершись руками в столешницу, встал. Голос прозвучал глухо, но услышали все:

— Да куда мне уходить, чай нагулялся уже, пора делом заняться. Благодарень вам!

Первый глоток кузнеца был слышен от двери, но второй был заглушен дружным воем пирующих.

Застолье продолжилось с новой силой. Тут же решилось с жильём, припасами, утварью и харчами. Не заметили как перевалило заполночь. Услыхав вторых петухов, все повалили из дома навстречу рассвету. Дохнув свежего воздуха, порешили прогуляться к лесу, поглядеть на чудесные Саморубы в деле. Кузнец нехотя согласился, уговорившись, что покажет только один раз, сколько бы ещё не просили. Все, сморщив трезвые лица, тут же согласились, застучали кружками кулаков в выпуклые грудины, сулили не просить, даже если ничего за раз не получится. Верилось таким обещаниям с трудом, однако стоило порадовать новых друзей дивом дивным, доселе невиданным. Прихватив пяток крынок с прошлогодней сурьёй, потопали к лесу. Пока шли к дальней стене деревьев, Ярило, спешащий ко дню, добавил небу молока. От веси доносились распевки третьих петухов, а в низинках уже скапливался сонный и ленивый туман.

Лохматый остановился за полторы сотни шагов от опушки. Повёл рукой, понуждая всех отойти за спину и, лишь когда убедился, что ближе пяти шагов никого нет, потянул из мешка зигзаги лезвий. Мудрёно взявшись за серёдку соединения, прищурился на пару высохших исполинов, что стояли особняком, напоминая древних стражей. Покумекав, выверил хват, примерил на вытянутой руке направление, медленно отвёл орудие назад. Глубокий вздох и…

Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоумённо ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули толи перед, толи за деревьями. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой.

Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего мгновения, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду на то место где только что стоял. Блистающий вихрь словно бы утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось и лезвия с разгона врезались в землю.

Лохматый не торопясь присел, выдернул своё детище из дёрна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие же мужики, расшиперив пасти, контужено вытаращились за его спину и… в этот момент земля дважды вздрогнула. Все в молчании следили за опускающимся облаком, пока тишину не нарушил печальный голос кузнеца.

— Вот и дрова будут. Всяко польза.

Сотник со знанием дела цокнул языком.

— Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился.

— Было, — согласился лохматый. — особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало.

Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересёк сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в булатном наруче.[31] Булан усмехнулся.

— Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же всё едино, что наручи, что наковальня. Всё, что на лету попадётся, сечёт легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снёс. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает они уж не крутятся, стремятся уследить куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки—то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда хороших.

Потихоньку потянулись назад. Гомонили обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили возьмёт ли чудная вещь терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял — что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого осёдланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.