"Юрий Домбровский. Записки мелкого хулигана" - читать интересную книгу автора

- Стойте, стойте, - приказывает она мне быстрым суеверным шепотом и
продолжает улыбаться, упрекать, оправдываться, приглашать, сговариваться.
Это звонил какой-то, очевидно, очень хороший знакомый, потому что она и
секретарше сообщает - звонил, мол, вот кто, - и та тоже улыбается. Я стою
перед ней навытяжку и слушаю. Она кладет трубку, лицо ее скучнеет - это
значит, суд не прерывался ни на секунду и телефонный разговор - это тоже
часть процедуры.
- Хулиганили, выражались нецензурно? - спрашивает она.
Я отвечаю ей, стараясь говорить ровно и тихо, хотя мне это плохо
удается, что не дрался и не хулиганил, а просто спрятал женщину, которую
били. Она опять вслух читает мне последние строчки полицейского рапорта. Мои
слова ее никак не задевают, не интересуют и не настораживают. То есть
происходит то же самое, что и в милиции, только здесь даже и не смеются. А я
боюсь, что ей опять позвонят и пригласят куда-нибудь, и поэтому быстро
выпаливаю все. Она слушает и не слушает, смотрит на меня и не смотрит, потом
тихо подвигает к себе бланк. Страшные слова "рвали рот, били по лицу,
резанули ножом" ее не трогают совершенно. Ей все ясно.
- Но вот две женщины подписали, - говорит она.
Я объясняю, что одна женщина прибирала мою комнату, иногда готовила,
потом по разным причинам мне пришлось с ней распрощаться. Тогда я
(единственный раз) обратился вот к этой "неизвестной" Арутюньян, и она мне
помыла полы. Таково первое зерно скандала.
Я говорю, а у нее в руках самописка, и ничего ее больше не интересует.
Она вписывает мою фамилию и задерживается перед профессией.
- Так вы что? Писатель? - спрашивает она смешливо. Никогда в жизни
никому с таким отвращением я, наверно, не отвечал: "Да!"
- Что ж вы написали?
Я молчу. Я не в силах с ней дальше говорить.
- Не слыхала, не слыхала, - говорит она. - Не слыхала такого. Вот есть
Шолохов, Федин, Фадеев, Симонов...- И голос у нее поет. Потом она резко
одергивает себя: - Так вот. Десять суток. - И нравоучительно: - Постарайтесь
из этого сделать для себя выводы.
Я глубоко вздыхаю. Слова не идут уже у меня из горла. Что десять суток
мне, просидевшему двадцать пять лет? Разве в них дело?
- Похоже, из этого сделаете вывод вы, гражданка, - говорю я. - Я
постараюсь об этом.
- Э-э, - отвечает она и откладывает постановление в сторону. - Э-э!
Хулиганством называется неуважение личности, сопряженное с озорными
действиями. Злостным хулиганством называются те же действия, но совершенные
с крайним цинизмом. Большего неуважения к личности и большего цинизма, чем
этот телефон на столе перед судьей и ее разговоры о прогулках и встречах во
время вынесения приговора, перед вытянувшимся в ожидании своей участи
человеком, я поистине не знаю. Это, конечно, не хулиганство, может быть, это
даже и не надругательство над человеком (на него просто плевать, и все), но
это, пожалуй, даже хуже. Это - унижение закона. Его величия. Это - сведение
роли судьи к дамочке, тарабанящей по дачному автомату. Какое уважение к себе
могут внушить такой суд и такая судья? Гражданка Кочетова, я почти уверен,
что вы неплохой человек, но кто же вам вбил в голову, что можно трепаться во
время суда о встречах?
Итак, тюрьма. На этот раз Краснопресненская пересылка. В начале всего