"Юрий Домбровский. Записки мелкого хулигана" - читать интересную книгу автора

Ночь я провожу очень тревожно, но днем прихожу в себя полностью, лежу и
думаю: "Ладно, оклемаюсь, выдержу". Мне обязательно хочется выдержать. Скоро
ли дождешься вновь такой творческой командировки? А мне ее так не хватало. Я
ведь пишу роман о праве. Но припадок опять накатил внезапно и уж совсем
по-новому - просто выключилось сознание, перегорело, как лампочка, - и все.
Память после этого возвращалась ко мне только трижды, толчками: первый раз,
когда камера ломала дверь, стучала, пинала ногами и вопила. Второй раз,
когда надо мной наклонилась тюремный врач и я отвечал на ее вопросы. Что
отвечал - не помню. Помню только, как она требовала: "Больной, откройте
глаза! Больной, почему вы все время закрываете глаза?" А мне просто было
больно смотреть. До ломоты резал противный желтый свет. Затем носилки,
"скорая помощь", два белых парня по бокам и больница. В больнице тоже не то
полубред, не то полусон, а если явь, то какая-то очень мутная. Так мне
представляется, что я очень долго разговариваю с какой-то молодой женщиной в
белом халате, отвечаю на ее вопросы и сам рассказываю обо всем, что со мной
случилось. Женщину эту я увидел на другой день. Оказалось, что она врач
нашей палаты и в этот вечер как раз дежурила. Но говорить я с ней все-таки
вряд ли говорил, потому что была ночь и полутьма, и все спали. Так что,
скорее всего, это, правда, был бред. Хотя кто его знает? Может, и говорили.
Тема эта волнует каждого, а врача тем более. Ведь историю с двумя врачами,
которых из милиции пришлось отправить на "скорой помощи" в больницу
Склифосовского, рассказывали мне именно врачи и сестры.
Наутро больные снабжают меня двумя копейками, и я, несмотря на
строжайший запрет, встаю и пробираюсь к автомату. На другой день ко мне
начинают приходить друзья. Обрадовать меня им нечем. Оказывается, они уже
побывали у районного прокурора, и тот затребовал мое дело, просмотрел и
мрачно усмехнулся. "Пусть он сидит и молчит, - сказал он. - Ему и прибавить
еще нужно. И я прибавлю, если кто-нибудь попросит".
"Я не вижу никаких оснований для принесения протеста", - сказал он
другому. Вот это для меня абсолютно непостижимо! Именно с прокурорской точки
зрения непостижимо. Ведь я в двух объяснительных записках (хотя и, сознаюсь,
написанных скверным почерком) сообщал:
1. О том, что я спрятал у себя избитую и порезанную женщину, что она
была окровавленной и просила помощи, что преступники - картежная шайка,
засевшая у нее в ту минуту, когда меня уводили, сидели в подвале.
2. Что женщина эта совершенно облыжно названа неизвестной, ее знает
весь наш дом и все 18-е отделение милиции (а если не знали, почему не
заинтересовались, кто она?).
Разве не нуждались эти мои показания в проверке и вызове хотя бы этой
свидетельницы?
3. При всем с начала до конца присутствовал мой товарищ. Он вместе со
мной подписал мои объяснения. Больше сделать ему ничего не дали. Я заявлял
об этом и милиции, и суду. У судьи, положим, был плохой слух. Но как
пренебрег этим прокурор? Ведь он отлично знает, что в Указе от 19 декабря
есть такое указание:
"Материалы о мелком хулиганстве рассматриваются нарсудом единолично, с
вызовом... в необходимых случаях свидетелей", - так разве это не был тот
самый необходимый случай? Пусть судья не обратил внимания на то, что я
говорил. Но как прокурор-то мог пройти мимо всего этого? Впрочем...
- Этот человек просидел двадцать пять лет, - сказал прокурору один из