"Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели" - читать интересную книгу автора (Колодный Лев)

НА БОЛЬШОЙ ДОРОГЕ. ГЛАВА ТРЕТЬЯ, охватывающая период жизни от Пицунды до Адлера.

С берегов Черного моря тогда состоялся выход на берега Волги. Впереди маячили дальние берега Америки.

Но об этом — в следующей главе.

Эскиз росписи детского кинотеатра, заказанный Зурабу, всем понравился. Поэтому украшал стену кабинета главного архитектора Тбилиси, напоминая о несбывшемся проекте. У города не нашлось средств. Именно этот эскиз случайно попал на глаза московскому архитектору. Он увидел, что это шедевр. Приезжий решил познакомиться с неизвестным художником, представить его соавтору, чиновнику в ранге министра, ведавшему строительством в СССР.

Дело было летом. Автора дома не оказалось, он уехал в горы, там жил, отдыхал и писал пейзажи. Как вдруг в забытом богом горном селении приземлился военный вертолет, всполошивший горцев.

До той минуты жизнь в Тбилиси протекала без особых потрясений и планов на будущее. Когда еще раз позволят побывать в Париже? Духан в Чиатуре не грел сердце. Проект кинотеатра сорвался. Зураб все еще не состоял в членах Союза художников СССР. А не члены творческого союза не имели права сдать написанную картину в комиссионный магазин, не могли без членского билета устроить персональную выставку. Много унижений выпадало на долю молодых талантов, годами бившихся головами о стены крепости, за которой восседало руководство творческих союзов, связанное с властью.

— И вдруг однажды, как гром среди ясного неба, садится рядом со мной вертолет. Выходят из него строгие люди в военной форме и говорят:

— Вы Зураб Церетели?

— Да, я…

— Нас ждут в Пицунде!

Я тогда даже не знал, где находится Пицунда, туда ни в студенческие годы, ни в годы службы в институте не попадал. Какая этнография в реликтовой роще? Тогда Пицунда была совсем не знаменитое место.

Посадили меня в вертолет, и машина взлетела. Чувствую, по отношению молчаливых военных, что никто меня арестовывать не собирается. Но и не знаю, куда и зачем меня везут. Я тогда смотрел на жизнь очень наивными глазами. Я вообще человек доверчивый и не жду от людей подвоха, хотя никогда не забывал судьбу моего деда и родителей жены.

Летели мы недолго, приземлились в Пицунде, где ждал меня сам Посохин со своей командой. Тогда мы пожали друг другу руку, познакомились. Он рассказал мне о своей концепции.

"Смотри, Зураб, — сказал он, показывая на семь одинаковых, как яйца, корпусов, поставленных торцами к морю. — Нужно придумать, чтобы они выглядели разными". Мы поговорили. И он уехал.

И я вернулся домой на поезде. Денег на обратный билет не было. Ехал зайцем.

Быстро разработал проект, затем была выставка в Москве. Идею одобрили, как тогда полагалось. И я приехал в Пицунду работать…

Посохин дал Зурабу права главного художника. Эта новая обязанность совмещалась с обязанностями начальника оформительского цеха Художественного фонда. Он привлек к делу всех, кто с ним работал, кого знал как лучших художников Грузии.

Хрущева к тому времени насильно отправили в отставку. Разжались руки власти на горле зодчих. Они получили возможность украшать монументальными средствами фасады и интерьеры, территорию перед железобетонными корпусами, собранными из типовых деталей, как автомобили на заводе. Именно об этом мечтал развенчанный глава СССР, когда произвел насильственный переворот в строительстве, лишив города права на красоту.

Все получалось у Церетели на берегу Черного моря, будто в роли главного художника крупного комплекса он выступал прежде не раз.

Тогда он крепко стоял двумя ногами на фундаменте, заложенном в академии, институте, парижских курсах. Пригодилось знание фольклора, этнографии, археологии, мастерство живописца, детская фантазия. Пригодился пробудившийся во Франции интерес к мозаике. И опыт работы в оформительском цехе, сначала старшим мастером, затем начальником цеха.

Архитекторы были на четверть века старше художника. Они принадлежали к другому поколению, родившемуся в годы революции. Познакомились и подружились Посохин и Мндоянц в мастерской академика Алексея Щукина, автора Казанского вокзала и мавзолея Ленина. С тех пор дружили и работали вдвоем. Вместе перестроили классический особняк в Москве на Знаменке в Министерство обороны, вместе прославились Дворцом съездов в Кремле, удостоились за него Ленинской премии. Оба, пройдя школу Щусева, выступали архитекторами-художниками. Поэтому сразу по достоинству оценили художественный талант Зураба, доверили ему судьбу своего детища в Пицунде.

А тот давно ждал, чтобы показать все, на что способен. Он горел желанием по примеру Шагала и Пикассо заняться витражами, мозаикой, бронзой и эмалями, всеми пластическими материалами.

— Шагал делал витражи и мозаики, и я буду! Пикассо занимался литьем кто мне это запретит?

Любую идею Зураб мог реализовать в Пицунде — деньги и на металл, и на мозаику давали без проволочек. Когда он поступил в Академию художеств, археологи нашли в храме Пицунды мозаичный пол конца IV века. Глазам открылся орнамент, образы птиц, зверей. Древнее искусство потомки забыли. Во Франции Зураб научился делать шаблоны мозаик и витражей. Побывал тогда в мастерских молодых художников-сверстников, работавших в технике мозаики. Французы ничего от него не скрывали.

— Мне захотелось восстановить старинную технику. Похоже, что удалось. Даже премию дали. Так я начал серию скульптурно-пространственных композиций, покрытых мозаикой…

Сегодня никто бы, конечно, не посмел вторгнуться в заповедник, где произрастают реликтовые сосны, в уникальную бухту, где никогда не бушуют волны, где речка Бзыбь нанесла за тысячи лет горные камни. Но сорок лет назад защитить природу было некому. Поэтому и выросли на заповедной земле семь 14-этажных корпусов, развернутых торцами к морю, чтобы не загораживать рощу. В комплекс вошли столовая на 1300 мест, курзал, состоящий из ресторана, бара, библиотеки, бильярдной и универсального зала, где могли демонстрировать фильмы, выступать оркестры, драматические и оперные труппы. Курорт получал плавательный бассейн. Вот на каком пространстве представилась возможность проявить себя в роли главного художника.

В Пицунде Церетели работал не один, дал проявить себя многим грузинским скульпторам, художникам. Они создали большие и малые формы, исполнили чеканку, барельефы, отливки из бронзы, резьбу по дереву, керамику. Позвал талантливых и умелых творцов, не опасаясь, что кто-нибудь из них станет конкурентом, оттеснит на задний план, отнимет часть госзаказа.

Каждый из семи корпусов получил собственное имя: «Бзыбь», "Золотое руно", «Маяк», "Иверия"… Их подсказали реальный древний маяк, легенда о Золотом руне, названия местных рек, областей Грузии. Они, как темы, потянули за собой яркие образы, сюжеты, позволили индивидуализировать корпуса.

Тогда Церетели сделал первое открытие в современном искусстве. Что такое мозаика? Это разноцветные камни, керамические плитки, смальта цветное непрозрачное стекло, давно известный материал. Мозаикой, изображая все, что подсказывала натура и фантазия, украшали в далеком прошлом стены, полы зданий, жилых домов, храмов.

Зураб так и поступил. Большим мозаичным ковром в грузинском стиле завесил стену бара. Другим мозаичным ковром покрыл стену столовой, лестничную клетку холла… Так делали в античные времена в Греции и древнем Риме, во втором Риме — Константинополе. Христиане, безжалостно уничтожая мраморные статуи античных богов, мозаику не только пощадили, но и развили. Она стала, как пишут специалисты, знаком христианской культуры, распространилась по многим странам, утвердилась на Кавказе, в древней Грузии.

Казалось бы, что можно нового придумать в древнем искусстве и ремесле? Прежде мозаика никогда не отрывалась от архитектуры, существовала на стенах и полах. Нет здания — нет мозаики. Церетели дал ей свободу, самостоятельную роль. На территории курорта создал девять монументальных картин из мозаики. Они заполняли плоскость стен, расположенные среди зелени у башен пансионатов.

На стенах он мог бы по примеру других курортов создать композиции на тему: "Граждане СССР имеют право на отдых". Сколько их до него размножили на просторах необъятного Советского Союза? А что все увидели?

На одной стенке поднялось над морем "Древо жизни", волнующее воображение людей с библейских времен. Его образ дан в книге Бытия: "И произрастил господь Бог из земли всякое древо, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди Рая, и древо познания Добра и Зла". Нужно было обладать мужеством, чтобы в стране воинствующих безбожников взять и представить этот библейский образ, не страшась упреков в религиозной пропаганде. То было первое "древо жизни", посаженное Зурабом на земле.

На других стенках засияли образы, подсказанные наследием предков и фантазией:

"По своему очертанию фигурная стенка, покрытая условными изображениями, напоминающих морских животных, похожа на гигантского спрута, выбравшегося на берег", — так описывает одну из стенок Олег Швидковский, зная, что раньше публики книги читают цензоры. Нечто большее увидел Слава Лен, анализировавший этот "пластический объект" в бесцензурном пространстве России:

""Спрут" есть первый открыто демонстрируемый в СССР шедевр абстракционизма. На фоне темно-зеленой сосны абстракционизм картины «Спрут» не только очевиден, но и вызывающ". Более того, этот искусствовед увидел на стенках Пицунды — первый прорыв в эстетику постмодернизма, культивирующей такие пластические объекты.

Открытием в искусстве стали стены-панно, покрытые мозаикой. На фоне древних сосен возникли распластанные по земле изваяния, покрытые смальтой, цветными камешками. Они представляют "Солнце и Луну", "Морской мир", фантастические существа. И изображены так, как рисовали художники древнего мира, как рисуют современные дети. Одну из бетонных стен Церетели покрыл розово-голубой смальтой и запечатлел на ней «Голубя». Мне этот голубок напоминает курочек Шагала на его всем известных картинах.

В Пицунде под рукой Зураба зазвенел металл. Эмблемы каждого из семи корпусов отчеканил. На стену морского вокзала взгромоздил якоря, цепи и прочие морские атрибуты. "Его композиция построена на чередовании сгущений и разрежений, сочетании горизонтальных и вертикальных элементов", — так описывал ее советский искусствовед.

"Инсталляция из предметов корабельного обихода — якорей, канатов и т. п. построена у Морского вокзала — это первая публично демонстрируемая инсталляция в СССР", — такие достоинства обнаружил в той давней композиции искусствовед современной формации, обосновывая выдвинутый им тезис: "Церетели — постмодернист номер один".

На другой стене возник чеканный медный горельеф. Боги и герои, лошадь и колесо, капитель и театральные маски напоминали каждому, кто входил в административный корпус, об античном прошлом Пицунды. Там же на курорте Зураб создал стеклянный витраж, доказав всем и самому себе, что может работать и с этим пластическим материалом.

— В один прекрасный день летом у причала остановился катер. С него сошел на берег мужчина в белой рубашке, загорелый и подтянутый. Поздоровался со строителями и со мной:

— Косыгин, Алексей Николаевич…

Посмотрел вокруг и говорит, не кажется ли вам, что здесь надо еще один этаж добивать?

Я сам хотел именно это предложить, но не думал, что со мной кто-то мог бы согласиться…

Пицунда дала возможность контактировать со многими известными людьми. Когда я стоял на лесах и делал мозаику большую, то заметил, что два дня подряд какие-то интеллигентные люди, красиво одетые, с отдохнувшими лицами смотрят, как я работаю. На второй день подошел человек в летах и попросил спуститься. Он познакомил меня с Кулиджановым. Рядом стоял Герасимов с Макаровой, супругой, Фурцева с Фирюбиным, супругом. Она министр культуры, он заместитель министра иностранных дел. Я на черном цементе работал, у меня руки и лицо стали черные. Тогда Герасимов мне сказал: "Ты похож на негра-гинеколога". И все засмеялись. А потом сделали серьезное предложение:

— Хотим вас попросить оформить Дом кино на Васильевской улице в Москве.

Я приехал, и все там сделал. То была интересная работа. Что там осталось от нее, не знаю, давно там не был.

На открытии Дома кино собралось много народу. Устроили банкет. Меня заранее предупредили, что придет Фурцева. Я сделал двенадцать сувениров для почетных гостей из меди. Среди них большой крест на цепочке. Взял у официантов поднос, положил все сувениры и подошел к Фурцевой. Прошу выбрать, что ей больше всего нравится. Она выбрала крест и повесила его себе на шею. А когда закончился банкет и все вышли в залы, она взяла меня под руку. Народ большими глазами смотрит. Идет Фурцева и ведет под руку меня, молодого художника.

Идея Хрущева была воплощена, когда сам Никита Сергеевич доживал свой век на даче, тайком диктуя воспоминания. Курорт открыли при новом правительстве Брежнева в 1967 году. Тогда еще бы мог получить главный художник Пицунды первую Ленинскую премию. К этому все шло, приезжали эксперты, восхищались увиденным. Но вмешалась в планы комитета по Ленинским премиям стихия. Очевидно, при сооружении комплекса строители, добывая песок, разрушили естественные барьеры, преграждавшие Черному морю выход на берег. Во время шторма разбушевавшиеся волны ворвались в корпуса и похозяйничали там, отомстив людям за ущерб природе. Такого прежде никогда не наблюдалось. Пришлось уродовать берег бетонными волнорезами. А архитекторы, художники и строители остались без наград.

— В Пицунде я жил в долгах. Долго не мог их отдать. Взял деньги под проценты, сумма долга росла. А когда приехал бухгалтер и привез гонорар — я обалдел. Рассчитался со всеми, и большие деньги остались. Звоню в Москву друзьям. "Что вы там делаете?" — "Вот мы сидим, пьем последнее белое «Цинандали», которое ты оставил. Пьем. Дождь идет, слякоть ля-ля-ля…" Там была Таня Щапова, умнейшая интеллигентнейшая женщина, жена академика, Лиля, жена Бернеса, Галя Хелевская, диктор, и многие. Я сказал: "Давайте, приезжайте. Я получил гонорар!" — кричал. Они приехали, я днем работал, они отдыхали, хорошо, я помню в белых юбках, белых джинсах, красивые. И давай гулять в разных местах, интересно вечер проводили.

На мой вопрос, что за Галя часто фигурирует на портретах, не Хелевская ли это, я получил такой ответ:

— Объясню. В Москве, с кем бы ни знакомился, везде была Галя, Таня или Наташа. Чаще всего Галя…

…В возрасте Христа, спустя девять лет после окончания академии приняли Церетели в члены Союза художников СССР. Республика присвоила ему звание заслуженного художника Грузинской ССР. И тогда же состоялась первая персональная выставка картин в Тбилиси.

При Брежневе набрал невиданную прежде силу культ Ленина. В честь "столетия со дня рождения основателя КПСС и СССР" по всей стране, начиная от Кремля, ставились памятники. А в Ульяновске, на родине Ильича, создавался мемориал невиданного масштаба. В город пригласили известных советских архитекторов, художников и скульпторов. Грузия делегировала Зураба. Таким образом, он попал в когорту избранных и вышел со своими монументальными работами за пределы Кавказа на просторы России.

Новое предложение поступило от известного московского архитектора Бориса Мезенцева, пользовавшегося большим уважением в профессиональной среде. Его называли в одном лице "ученым, зодчим, художником и философом". Мезенцев хорошо рисовал, писал пейзажи Подмосковья. В молодости мечтал строить театры. Пришлось сооружать вокзалы, разрушенные во время войны. Мезенцеву дали построить в Москве высотное здание на Садовом кольце, вблизи трех вокзалов. За эту высотку удостоили Сталинской премии. Ленинскую премию присудили за мемориал в бывшем Симбирске — Ульяновске.

Там, над крутым обрывом Волги, легендарным Венцом, подняли высотную гостиницу «Венец». Рядом с ней Мезенцев запроектировал водный бассейн. Его чашу поручил художественно осмыслить Церетели. Его высокая репутация к тому времени в кругах московских архитекторов сложилась окончательно. Прибыв на ударную стройку, Зураб предложил сделать бассейн больше. Мезенцев согласился. Стенки чаши протянулись на сорок с лишним метров в длину и пятнадцать — в ширину, зеркало бассейна достигло 651 квадратного метра. Церетели задумал заполнить дно бассейна мозаикой, она оказалась, таким образом, под водой, чего до Церетели никто не делал.

Мемориал дружно строили все республики Советского Союза. Каждая из них преподносила родине Ленина подарок. Из Грузии дар прибыл на грузовиках. Он состоял из 651 плиты. Каждая из них равнялась 1 квадратному метру. И на каждой помещалась мозаичная картина. Все, по словам Зураба, на одну тему: «Рыбки». Любого, кто попытался бы нарисовать 651 рыбу, подстерегала опасность однообразия, повторения. Но она миновала бывшего слушателя курсов по развитию фантазии. Ни одна из «рыбок» не повторяла другую. Не похожи друг на друга и композиции, составленные на одной плите из нескольких морских существ. То были некие вымышленные фигуры, напоминавшие крабов, осьминогов, золотых рыбок, подводных черепах, китов и тюленей, морских звезд. Дав волю воображению, он рисовал их, как дети, не заботясь о точном следовании натуре. Под слоем воды сотни картинок образовали фантастический "Морской мир".

Велико было удивление местного партийного руководства, когда его взору рядом с домами, где родился и жил Володя Ульянов, рядом с монументальным музеем Ленина, напоминающим большой собор, предстала картина морского дна. Она не была связана с генеральной концепцией мемориала. Из Ульяновска последовала жалоба на автора "Морского мира" в ЦК партии. Пришлось ему впервые отправиться для объяснения на Старую площадь.

По словам Зураба дело обстояло так:

— Когда меня пригласили в Ульяновск, я сделал огромнейшее зеркало воды с морским миром, в котором это здание, этот «Венец» отражается, как бы поднимается. Это отражение уже романтика. И архитектура выигрывает. Под водой, если облицевать дно мрамором, что получится? Бани. Я сделал мозаики, морской мир. Ну, сразу соответствующая реакция. Вскочил этот из горкома или обкома. Шум. Как я работал? Один работал. Не потому, что хотел что-то припрятать. Я во что верю, туда и шагаю. Одному быстрее. Вот докладываю: "Все! Закончил". Думаю, сейчас аплодировать будут. Днями и ночами работал. Снимаю полотно. И вижу, этот из обкома сначала покраснел, потом побледнел. Машет. Кричит. Не понравились ему там рыбки, осьминоги. "А что должно быть?", — спрашиваю. "Революция!" — кричит, — Ленин идет!" Все стоят испуганные. Я сел в самолет и улетел оттуда. Анекдот. Он побежал Суслову жаловаться. Я объяснил, что этот деятель революцию под водой предлагает. Как можно революцию под водой делать? Вроде выпутался успешно.

Московское руководство оказалось либеральнее ульяновского, «рыбки» остались плавать под водой. Более того, за "Морской мир" и за мозаики, выполненные в Тбилиси, Зураб Константинович Церетели получил первую правительственную награду — Государственную премию СССР.

О каких работах в Тбилиси шла речь в постановлении о Государственной премии? После духана в Чиатуре и ресторана в Пицунде поручили в родном городе оформить ресторан «Арагви». Он построен в парке в стиле, утвердившемся по всему СССР. После "сталинского ампира" зодчество вдохновлялась некогда преданными проклятиями идеями конструктивизма. Фасады зданий лишилось привычных деталей классики. Образ создавался геометрическими формами. Чтобы обогатить плоские одноцветные стены, Зураб исполнил две крупные мозаики, одну — на главном фасаде ресторана, другую в большом зале. А третью — поместил на дне водного бассейна, как в Ульяновске. Впервые представилась возможность исполнить в интерьере мозаики с размахом — полотно стены зала равнялось120 квадратным метрам. Мозаики сыграли роль моста между архитектурой и искусством. Они стали равнозначными величинами, дополняющими друг друга.

На стене зала повис от пола до потолка орнаментальный ковер. Среди веток винограда три добродушных пучеглазых игрушечных бычка волокли на телеге громадный грузинский кувшин — квери. Как подсказывало воображение, не пустой, а залитый до краев вином, красным, как стенки кувшина. Эта комическая сцена вызывала невольную улыбку. В этой картине вырвался на свободу природный юмор Зураба, проявился грузинский характер, дарованный природой и землей, где всем всего тогда хватало — солнца, фруктов и вина. Вид циклопического кувшина-квери вызывал желание быстрее сесть за стол, разлить по бокалам доброе вино, какое пили во времена езды на быках. На стенке сосуда сиял диск со свастикой, символизирующей солнце. Она не раз попадала на глаза во время экспедиций с этнографами. За такую свастику в Москве автору бы пришлось держать ответ. В духане в глубокой провинции такая вольность сошла с рук.

А вокруг солнца летали равноконечные кресты, радовавшие сердце христиан со времен святой Нины, принесшей грузинам Крест. И крестам на стене вряд ли в московском ресторане дали бы ход. Вся эта абсолютно безыдейная картина называлась вполне приемлемым для советской власти названием — «Урожай»!

Не более идейно-выдержанной выглядела мозаика на фасаде под названием «Солнце». На стене царили сразу три светила, окруженные теми же крестами.

Другой фронт работ открылся Зурабу в Тбилиси на стенах Дворца культуры профсоюзов. Его построили в новом районе Сабуртало, наподобие московских Черемушек. Кругом виднелись типовые дома. Среди них главенствовал трехэтажный прямоугольник, увенчанный массивным кубом. Образ дворца создавался сочетанием двух геометрических фигур. Никаких овалов, колонн, портиков, канувших в Лету вместе с "архитектурными излишествами". Главный зал помещался как раз в кубе. Его фасады со всех четырех сторон опоясала яркая мозаика площадью 550 метров! И у нее есть вполне выдержанное в духе времени официальное название: "Человек, труд — смысл и красота бытия". Дворец трудящихся финансировался профсоюзами, "школой коммунизма", по словам Ленина. Однако никаких привычных символов труда, серпов с молотами, никаких тружеников на мозаиках нет. Водят хороводы забавные зверушки, игрушечные человечки, скачут всадники под лучами хвостатых небесных звезд, напоминающих морские… Держит над головой на вытянутых руках силач яркое солнце и в его ядре клубится знакомая нам языческая свастика. Крестов на этой мозаике нет, вряд ли бы профсоюзные хозяева дворца допустили такую религиозную пропаганду.

Подобного всплеска фантазии, потока столь безыдейных образов не наблюдалось прежде в монументальном искусстве социалистического реализма. В таком же стиле предстал под сводами дворца большой витраж, измеряемый, как мозаики, сотнями квадратных метров. Впервые цветные стекла вставлены здесь в массивный бетонный рельеф каркаса, чего не делали в средние века, когда витражи украшали церкви. Во дворце свет пробивался сквозь стену витража и окрашивал танцующих разноцветных оленей.

Масштабы мозаик и витража наводили на мысль, что Церетели встает в ряд с художниками Латинской Америки, обогативших мировое искусство мозаиками на фасадах крупных общественных зданий. Там правительства выходивших на мировую арену государств Нового Света предоставляли художникам стены министерств, университетов, театров и дворцов для росписей. Они поразили масштабом и темпераментом Европу.

В Тбилиси украшать стены общественных зданий начал Церетели в числе первых. До него в Москве станцию метро «Новослободская» Павел Корин украсил витражами, играющими в подземном зале роль окон. А у Церетели — витраж на всю стену. Разноцветное стекло не только пропускало свет, но и создавало яркие образы.

Когда Церетели покрывал мозаикой стены в Пицунде, Михаил Посохин строил в Москве кинотеатр «Октябрь» на Новом Арбате. Над его прямоугольником, как над Дворцом профсоюзов, высится куб. Архитектор поручил московским художникам Андронову и Васнецову покрыть этот куб мозаикой на тему «Октябрь». Что они и сделали в свойственном им "суровом стиле". На кроваво-красном фоне "человек с ружьем" и "пламенные революционеры" берут власть в мозолистые руки. "Суровый стиль" пришел на смену сталинскому реализму. Образы пышущих здоровьем колхозниц и улыбчивых рабочих с усами, как у моржей, сменили романтики революции и гражданской войны, покорители целины и космоса, первопроходцы тайги, геологи и буровики… Поколение живописцев поддалось влиянию "сурового стиля". А Зураб словно жил в другую эпоху. Он выглядел белой вороной в стае черных воронов "сурового стиля". Его яркая поразительная безыдейность нашла себе пути-дороги не только на Черноморском побережье, в Тбилиси, но и на родине Ильича. И удостоилась за это, как мы знаем, Государственной премии.

С чердака на проспекте Чавчавадзе семья Церетели переехала в отдельную двухкомнатную квартиру на улице Барнов, куда слала вызов тетя Лиля из Парижа. В пригороде Багеби Иннеса унаследовала дачу писателя Шалвы Дадиани. Эту сравнительно небольшую дачу Зураб, как мы знаем, перестроил в просторный дом. Еще одну квартиру (то был редчайший в стране случай) прописанный постоянно в Тбилиси гражданин СССР получил в Москве. Чему посодействовал влиятельный соавтор — Михаил Посохин. Квартира оказалась не где-нибудь на окраине, на Тверском бульваре.

— Я очень люблю Тверской бульвар. Пыльно, грязно, постоянный шум машин под окнами. А я там был счастлив. Да и сейчас иногда прихожу на этот бульвар. (Это признание недавних дней).

Таким образом, стал Церетели полноправным москвичом. Вечерами ходил в лучшие рестораны, Дом кино на Васильевской улице, в «Современник», и в театр на Таганке. Ходил не один, с друзьями, людьми своего круга. Кто они?

Известный актер Таганки шестидесятых годов Борис Хмельницкий, вспоминая о тех днях, рассказал:

— Нам не стыдно было послушать мнение умных людей, всех тех, кто приходил на репетиции и премьеры. Сейчас этого нет. А умных людей послушать очень полезно. Бывало, сидишь в компании: Ахмадулина, Мессерер, Салахов, Церетели… Сидишь и кайфуешь…

"Кайфовал" Зураб с Владимиром Высоцким. И как!

— Однажды мы с Высоцким в Ленинград ездили! В Доме кино встретил я его в компании двух красивых актрис. Он обрадовался и говорит: "Зурабчик, поехали с нами! У папы Наташи сегодня день рождения. Поехали с нами!" А они все уже тепленькие. Ну, говорю, поехали. Сажусь за руль спортивного «Мерседеса» Володи, а куда ехать, не знаю. Он руководит, направо, налево, прямо. На трассу выходим, в Ленинград едем! Ладно, пусть будет Ленинград. Высоцкий с девушками сзади заснул. А я все еду и еду. Нет этого Ленинграда! Я же не знал, что он так далеко! Под утро приехали. Бужу Высоцкого и девушек. Они назвали адрес. Входим в квартиру. А там все пьяные вдребезги валяются. Высоцкий взял гитару, стал играть, и кто-то спросонья на него наорал. Ах, так! Ладно! Едем обратно! Я снова за руль. Сейчас бы, наверное, не выдержал такой езды, а тогда столько энергии было, что даже не заметил, как в Москву вернулись…

Дружил с Андреем Вознесенским. С ним познакомился в Пицунде. Все московские друзья относятся к поколению, которое вошло в историю как «шестидесятники». Они не были диссидентами, не пытались свергнуть советскую власть, заменить социализм капитализмом. Андрей Вознесенский, когда его публично на собрании интеллигенции распинал Хрущев, восклицал: "Я не могу жить без коммунизма!" Они лишь мечтали, чтобы социализм был с человеческим лицом, не запрещал издавать книги, ставить спектакли, ездить за границу…

В том году, когда Зураб Церетели получил первую Государственную премию, Владимир Высоцкий женился на французской актрисе русского происхождения Марине Влади. Свадьба в Москве состоялась не в ресторане, как можно бы предположить, не в театре, где артист играл главные роли и был в доверительных отношениях с Юрием Любимовым, главным режиссером. Собрались друзья в квартире, которую сняли молодые, по словам Церетели, в высотном доме на Котельнической набережной. На столе стояли бутылки шампанского, яблочный пирог домашнего приготовления, который испекла Лиля Митта, жена известного кинорежиссера. За столом сидели — ее муж Александр Митта, главный режиссер театра на Таганке Юрий Любимов и его жена, кинозвезда и актриса театра Людмила Целиковская, Андрей Вознесенский и его жена писательница Зоя Богуславская. Жених играл на гитаре и пел, но как-то не очень весело.

Андрей Вознесенский в мемуарах, вышедших в 2002 году, так вспоминает об этой свадьбе:

— Он был деликатен в жизни. Он мог бы закатить свадьбу на Манежной площади — все равно не хватило бы мест. Помню, он подошел и торжественно-иронически произнес: "Имею честь пригласить вас с Зоей на свадьбу, которая состоится 13 мая 1970 года. Будут только свои". На торжестве в снятой накануне однокомнатной квартирке на Фрунзенской набережной, за один день превращенной Мариной Влади в уютное гнездышко, мы встретили лишь Ю. Любимова, Л. Целиковскую, В. Абдулова, режиссера Митту с женой Люсей, изготовившей сказочно роскошный пирог. Владимир был светлогрустен, молчал, ничего не пригубил.

Зураб Церетели вспоминает, как мы с ним в складчину скинулись на несколько бутылок шампанского. Трудно сейчас представить, как не богаты мы были. Потом молодожены по приглашению Зураба уехали в путешествие по Грузии.

Посмотрев на грустное застолье, Зураб предложил:

— Полетим ко мне, сыграем там свадьбу с музыкой!

Что и сделали, собравшись быстро, не думая о загранпаспортах и визах, деньгах на дорогу в оба конца, о гостиницах. Все взяла на себя "приглашающая сторона".

— У меня такой характер, что как будто я был виноват, что в Москве такая жизнь, такая свадьба. Поэтому предложил улететь в Тбилиси, там у меня было больше возможностей. И мы улетели на две недели. Это была не свадьба, а народный праздник. В Тбилиси полюбили и Высоцкого, и Марину. Это были уникальнейшие дни и вечера. Как соревнование: Высоцкий поет, играет, гости поют и играют, Марина смеется…

Пошли мы все к Ладо Гудиашвили, в молодости он прошел школу в Париже. Ладо много рассказал тогда о парижской жизни, различные истории про отца Марины. Гудиашвили вынес старую фотографию, на ней был среди друзей молодой отец Марины. Она от радости заплакала…

Фотографии той свадьбы мне в руки не попали. По описаниям Марины Влади и рассказам хозяина дома, застолье выглядело так. Гости сели за раздвижной старинный стол, его называют за множество ног «сороконожка». Жених и невеста в белом восседали в торце стола, уставленного блюдами на серебряных подносах. Хрустальные стаканы использовались для воды. Вино наливали в рог, его следовало опустошать до дна. Невеста пила раз за разом. Жених весь вечер после каждого тоста подносил рог к губам и отдавал стоящему за его спиной рослому молодому грузину. Высоцкий дал зарок невесте — не пить, чтобы не сорваться с тормозов и войти в запой, к чему был, к несчастью, пристрастен. Страж за спиной, поражая жениха и невесту, выпивал за дорогого гостя, твердо стоял всю свадьбу на ногах.

…В наступившей тишине тамада произнес первый в грузинском духе витиеватый тост, неподготовленного гостя разивший наповал:

— Пусть сколотят ваш гроб из досок, сделанных из того дуба, который мы сажаем сегодня в день вашей свадьбы!

Музыка не смолкала. Пел грузинский хор на многие голоса. Ни один народ в мире так не поет, не может. Знатоки понимают, какое это чудо. Высоцкий был в ударе. В разгар веселья Марина ударила ногой о ножку стола, и он прогнулся… На пол полетели со звоном хрусталь, бокалы, рюмки, княжеская фамильная посуда. Чтобы исправить положение, Зураб стянул скатерть и добил все оставшееся на столе стекло со словами: "На счастье!"

Этот эпизод Марина в мемуарах "Владимир, или Прерванный полет", написанных в форме писем к покойному мужу, представляет в другой версии:

— Когда к концу вечера ты неловким движением задеваешь стол, падает его выдвижная часть и разбивается дорогая посуда, мы просто не знаем, куда деваться от стыда. В ответ на наши смущенные извинения хозяин дома широким жестом смахивает на пол всю оставшуюся на нем посуду. Потом по-королевски дает распоряжение снова накрыть стол. Из кухни приносят мясо, дичь, пироги. Последние осколки в мгновение ока убираются молчаливыми ловкими женщинами. Тамада говорит:

— Тем лучше, начнем сначала!

На той свадьбе один из гостей произнес тост, заставивший невесту сжать руку побледневшему жениху, чтобы тот сдержал гнев.

— Забудем ли выпить за нашего великого Сталина!

Знал ли гость о погибшем по воле "великого Сталина" дедушке Зураба, убитых родителях Иннесы, сидевшей за столом рядом с невестой?

Грозовую тучу рассеял Зураб. Он взял из рук смутившегося гостя рог, медленно выпил вино и дал знак хору. Мужчины дивным образом многоголосием — исполнили старинную печальную песню, как могут петь только грузины.

Свадьба гуляла, пока не запели петухи. В спальне молодых ждал сюрприз. На полу хозяин дома выложил из фруктов натюрморт. Другой сюрприз сделал Сергей Параджанов, подарив старинную шаль, лежавшую на постели. Высоцкий и Влади тогда не спешили ни на съемку, ни в театр. В их распоряжении была квартира и дом, заполненный цветами и фруктами. Свет и тепло, зелень гор и синь неба дополняли картину недолгого счастья…

Тогда Церетели не сделал портрет Высоцкого. Написал натюрморт "Гитара Высоцкого". Она стояла, прислоненная к стулу. Эта картина обгорела во время пожара, устроенного в московской мастерской на Тверском бульваре…

— Еще был случай после свадьбы. Я за Высоцкого дрался. Сидели в ресторане. Он с Мариной. Я один. За соседним столиком какие-то шесть уголовников. Один из них повадился подходить к Высоцкому и что-то ему шептать на ухо. Сначала я не понял в чем дело, потом расслышал, он гадости в адрес Марины говорил. Володю на драку провоцировал. Во мне все вскипело, схватил стул и как дал наглецу по башке. У меня в руках только спинка от стула осталась. Наверное, нас могли убить — тех же шестеро было. Спасло нас то, что в ресторане братья Мерианашвили, воры в законе, сидели. Мы их не знали, но они знали нас, заступились, трогать не велели.

Десять лет длился брак друга, погибшего не от вина, которого не пил на свадьбе, не от водки, ему противопоказанной. От более страшного яда, наркотиков…

Вспоминая о тех днях, когда Москва хоронила Высоцкого, Михаил Шемякин рассказал:

— В свое время Высоцкий очень был дружен с Церетели, и тот ему помогал. Когда Высоцкий умер, оказалось, что он должен был Зурабу большую сумму. Мы собрали деньги и принесли ему. Он, когда нас увидел, пришел в неописуемую ярость, просто побагровел: "Это мои дела с Володей, и не он мне должен, а все мы ему должны!" И выгнал нас всех.

Эта история, по словам Церетели, выглядит так:

— Однажды он занял у меня крупную сумму, а вернуть все не мог — не получалось. Дней за десять до смерти я встретил его в Доме кино. "Зураб, скоро получу гонорар, и все отдам!" Я руками замахал, какие счеты между нами?! Но Володя твердо сказал тогда: "Верну!" Не успел. Умер. И что вы думаете? Через какое-то время ко мне пришли два актера с Таганки и принесли большой сверток с деньгами. Оказывается, Володя, оставил список тех, кому должен, и я там шел под первым номером. Даже после смерти оставаться должником не хотел. Деньги, конечно, брать не стал. Отдал семье.

Портрет друга Владимира Высоцкого отлит в бронзе в 2001 году. В руках у него гитара. Ногой он опирается на тот стул, что стоял в комнате, когда пел, как вспоминает его старый друг: "Радостно!"

По советским понятиям Церетели считался состоятельным человеком. В среде творческой интеллигенции преуспевали сочинители популярных песен, композиторы, писавшие музыку к фильмам, драматурги идущих по стране пьес… Счетов в иностранных банках, яхт, замков, самолетов ни у кого не было. Однако дачи деревянные, «Волги», не продававшиеся в магазинах, крупные (десятки, сотни тысяч рублей) счета в сберегательной кассе наличествовали.

В ряды этих счастливцев попал и наш художник. Вокруг его имени начали рождаться легенды, имевшие некоторое реальное основание, как мы убедились на примере свадьбы с битьем хрусталя.

О другом эпизоде поведал биограф Нугзар Церетели. Дело было в том году, когда состоялась грузинская свадьба Высоцкого. Тогда к Зурабу, а он все еще продолжал заниматься украшением растущей Пицунды, приехали два товарища, и в их числе биограф. Они сели за стол без Зураба и долго его ждали. Попировать с ними он смог поздно вечером, когда дал отдых рабочим. В ресторан привел за собой знакомых, художников и искусствоведов, приехавших посмотреть на дела его рук, о которых пошла молва.

В конце кутежа, где восседало двенадцать человек, на столе появился набор из трех бутылок марочного коньяка, стоивший значительной части месячной зарплаты советского служащего. Вот тогда Нугзар, поэт-переводчик, решил перещеголять друга, когда тот ушел оплачивать счет. И попросил официанта принести еще дюжину коньячных наборов в подарок каждому гостю. Но в легенду Нугзар не попал. И этот счет Зураб, увидев сюрприз, взял на себя.

Тогда он твердо знал, деньги у него не переведутся. На следующий день с утра пораньше вернулся к делам, а его друзья продолжали допивать марочный коньяк в номере гостиницы. Это обстоятельство, на мой взгляд, объясняет, почему Зураб Константинович на жизненной дистанции далеко обошел друзей юности — никто из них столько не работал, как он. Трудоголизм оказался сильнее алкоголизма. И никотина. Когда почувствовал, что курительная трубка мешает держать в руке карандаши и кисть, то выбросил ее. С тех пор не курит.

Кроме «Арагви» и Дворца профсоюзов появился другой большой заказ. На окраине Тбилиси на загородном шоссе протянулась железобетонная коробка автовокзала. Отсюда расходились маршруты в большие и малые города. Тогда в СССР на автобусах можно было пересечь при желании всю страну от Балтики до Тихого океана. И тот заказ пришелся на здание, сооруженное вдали от исторического центра. Проектировал здание Шота Кавлашвили, тот самый Шота, что поручил роспись детского кинотеатра… Архитектура вокзала и здесь была без затей: двухэтажный прямоугольник с застекленными фасадами и галереей для пассажиров.

И вдруг на плоской глухой стене засияла мозаика, которая в документах называлась "История транспорта". И здесь приверженец фантазии остался верен себе. Когда перед глазами приемной комиссии предстал завершенный фасад, то никакой декларированной "истории транспорта" никто не увидел. Ее олицетворяли разнокалиберные колеса телег со спицами. И застрявшие в невообразимой пробке машины без водителей, повозки без всадников. Они напоминали авто и коляски, которые бегали по городу в детстве автора, пугая прохожих кваканьем клаксонов и криками ямщиков. Казалось, роспись делал ребенок, а не выпускник Академии художеств. Сверху на всю эту толчею спускались на разрисованных парашютах крохотные человечки, какими их изображают в детском саду.

Площадь мозаики равнялась 240 квадратным метрам. "История транспорта" появилась вслед за «Урожаем» и «Трудом». Эти мозаики со столь социально-значимыми названиями дали основание советским искусствоведам сравнить их с росписями монументалистов Мексики, тяготевших к коммунизму. Их творчество, что ставилось им в заслугу советскими искусствоведами, "по праву стало синонимом борющегося искусства, несущего народным массам передовые идеи социального обновления, отстаивающего достоинство человеческой личности, ее право на свободу и просвещение". Фрески восхвалялись за "любование пафосом труда", "утверждение революционной борьбы" и подобные достоинства, ценимые трубадурами социалистического реализма.

Ничего подобного нет на любой мозаике нашего героя, будь то в столице Грузии, будь то на родине Ильича. Никакой "революционной борьбы" и "передовых идей", под которыми, конечно, подразумевались идеи коммунизма. Никогда не любовался Зураб "пафосом труда", хотя сам трудится как вол, попавший на его мозаики. Любовался он красотой природы и человека, подшучивал над всем, что видел, выражая свою любовь и юмор в форме детского рисунка. И в каждой росписи, в каждой картине прятал свое блистательное умение рисовать натуру с точностью, равной фотографической.

Как удавалось в годы, когда от каждой большой картины требовались идейность, верность канонам партийного искусства — обходить догмы? По-видимому, сыграла роль отдаленность новостроек Тбилиси от всевидящего ока Москвы. Желание местной власти как-то проявить себя независимо от указаний "старшего брата". Да и в столице СССР потеплело. Никто в Тбилиси из Академии художеств СССР больше не приезжал, чтобы снять с защиты картины дипломников за «формализм».

В мозаику автовокзала Зураб внес рельеф, поразивший новшеством специалистов. Как пишет академик Олег Швидковский: "Мозаика автовокзала особенно монументальна и пластична, что достигается введением в мозаичную плоскость рельефа. Кажется, что панно не выложено из крохотных кусочков смальты по бетонной поверхности, а вырублено из куска ярко-красного камня".

Колеса и машины то выступали, то уходили в стену, цветная смальта наносилась на рельеф, мозаика приобретала все более объемную форму. То был еще один шаг к открытию, которое принесло Церетели мировую известность. Это случилось спустя год на берегу Черного моря…

Как отразил излюбленную советскими художниками тему «Труда» наш монументалист, мы знаем. Возникает вопрос — как ему удалось обойтись без образов вождей, тружеников заводов и полей? Очевидно, потому, что слишком много было желающих взяться за эту и другие выигрышные и хорошо оплачиваемые темы. В конкуренцию с ними Церетели не вступал.

В то самое время, когда он занимался фресками автовокзала, в столице Грузии создавался Парк Победы. Идею триумфа в войне олицетворяла «Родина-Мать», как то было принято повсеместно в СССР. Громадную фигуру установили на вершине горы. С нее спускались широкие каменные ступени. По ним скатывались волны фонтанов. Там, где поток впадал в чашу бассейна, Церетели протянул на подпорной стенке гирлянду красных фигур разной формы, напоминающих не то книги, не то флаги. В центре этой развески выделяется красно-оранжевый круг на картуше — щите со срезанными углами. Эту гирлянду можно трактовать как знамена, озаренные лучами солнца Победы.

После Пицунды поступил крупный заказ от профсоюзов, в СССР они владели санаториями, домами отдыха и пансионатами на одной шестой земного шара.

— Привезли меня в Сочи. Посадили в «Чайку» и доставили в Адлер. Показали территорию и попросили — дайте ваши предложения. Я разделил территорию для взрослых и детей. Придумал «Коралл». Мое предложение утвердили. Там я был не только главный художник. Но и главный исполнитель. Идеолог. Работал два с половиной года. Очень много сделал.

С утра вставал и работал до четырех часов. Потом рисовал.

Там после Посохина и Мезенцева поджидало знакомство с другим лидером советской архитектуры профессором Московского архитектурного института Анатолием Полянским.

Много лет архитектор руководил «Курортпроектом». Этому архитектурному институту профсоюзы заказали крупную здравницу в Адлере. На южном берегу Крыма этот захолустный уголок уступал всем другим известным здравницам. Возле поселка горы отходили от моря, а между ними простиралась ничем не заполненная земля, прочерченная железной дорогой и шоссе. На ней разместился комплекс пансионатов на 8 тысяч мест, больше чем в Пицунде. Часть тех зданий была приземистая — в форме прямоугольных плашек. Часть высотная, прямоугольной формы. Архитекторы между собой прозвали их торчками. Сочетание торчков и плашек создавало образ масштабной советской здравницы, доказывающей всему миру один из постулатов Конституции: "Граждане СССР имеют право на отдых".

Как в Пицунде, и здесь все корпуса — одинаковые. Эту ситуацию усугублял унылый участок земли, в сущности, большой пустырь. Проектанты понимали, необходим художник, чтобы обогатить убогий пейзаж и преодолеть однообразие архитектуры, приблизить ее к людям, внести краски в одноцветную картину из стекла и бетона. Они отдали Зурабу в полное распоряжение пространство между разбросанными по принципу "свободной планировки" корпусами.

Чем заполнить пространство, чем облагородить, как объединить "свободную планировку" с комфортом отдыхающих? Церетели не хотел повторения Пицунды: ставить перед глазами декоративные стенки, покрытые мозаикой. В Адлере он не приглашал на помощь других мастеров. Ему представилась возможность сыграть одному на всех инструментах, исполнить все роли в большой архитектурной пьесе, им самим придуманной, исполненной и поставленной. Действующими лицами в ней выступила масса фантастических морских существ: киты, морские звезды, невиданная двухголовая рыба с глазами спереди и сзади, явно рожденная по законам детского воображения. Все эти добродушные туши заняли позиции по краям бассейна или в мелкой воде, где, не опасаясь за безопасность детей, можно было плескаться малышам.

Из бассейна они попадали в облицованный мозаикой лабиринт, заполненный образами сказок. Тогда Зурабу удалось реализовать давнюю мечту и сотворить первый в жизни детский городок. Лабиринт, фигуры зверей исполнены им из бетона, покрытого мозаикой. Так художник сделал еще один шаг вперед — от плоских стен к объему — цветной скульптуре.

Кульминацией той объемно-пространственной композиции стала гряда вершин невиданных форм, покрытая мозаикой. Это и есть помянутый выше автором «Коралл». При созерцании такой феерии возникают разные ассоциации. Академик Олег Швидковский в ней увидел "очертания сказочных городов, замков и величественных соборов, празднично украшенных арок и рек с фантастическими берегами, скалистых вершин и загадочных изваяний, пришедших к нам из неведомого прошлого. Возникает ощущение совместного творения человека и природы".

Да, это так. С детства, как мы знаем, Зурабу художники представлялись богами, способными творить все, что пожелают. Этой способностью и правом он воспользовался в Адлере. И создал невиданный прежде город, расцвеченный мозаикой и цветным стеклом, вставленным в стенки между гранями «Коралла».

Напомню, первую Государственную премию художник получил, по его словам, за «рыбок». Еще более престижной и весомой в денежном выражении Ленинской премии удостоился за «Коралл», детский городок в Адлере. Это случилось в день рождения Ленина в апреле 1976 года, в четном году, когда в СССР присуждалась "одна из высших форм поощрения за выдающиеся достижения в области науки, техники, литературы, искусства, архитектуры".

Примерно за месяц до дня рождения Ленина центральные газеты, начиная с «Правды», как по команде, начали описывать мозаики детского городка в Адлере. Туда потянулись родители с детьми, попадавшие под очарование фантастических изваяний. "Там чудеса" — гласил заголовок опуса Сергея Михалкова, автора Гимна СССР, члена Комитета по Ленинским и Государственным премиям в "Литературной газете". "Солнечные мозаики" — называл статью друг, художник Таир Салахов, заказанную органом ЦК КПСС. Таиру вторил другой друг кинорежиссер Александр Митта в статье "Мозаики радости". Никита Воронов, искусствовед, отозвался статьей "Краски радости". Последняя пятая статья называлась "Щедрый талант"…

Залп из орудий главного калибра советской прессы был газетной кампанией, инициированной идеологами Старой площади. Там предрешали вердикт Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР. Кого и чем награждать решали в ЦК КПСС. Там командовали и о ком писать в центральных газетах. Вскоре после выпавшего на голову художника дождя похвальных рецензий, все газеты сообщили имена лауреатов. Второй раз в жизни Церетели удостоили золотой медали с профилем вождя. Вслед за награждением информационные агентства распространили по всему миру репродукции «Коралла», сказочных и выдуманных существ, нашедших приют в бассейнах у берега Черного моря.

Кто тайно голосовал за кандидатуру Церетели?

— Мне повезло, в комитете по премиям были тогда честные порядочные люди, для которых искусство было дороже всяких закулисных интриг. Там заседали Сергей Герасимов, Тамара Макарова, Майя Плисецкая, Сергей Михалков…

Добавлю к этому ряду имен искусствоведа, на которого не раз ссылался, Олега Швидковского. Для него монументы и картины лауреата стали предметом систематического исследования, длившегося до последних дней жизни. Ее итогом стала монография "Зураб Церетели", приложенная к репродукциям, досконально описанным и изученным. Автору текста посчастливилось подержать в руках тяжелый роскошный альбом, напечатанный за границей в 1985 году. Второе издание альбома спустя десять лет — не увидел. Его жизнь оборвалась в 1990 году. Академик Швидковский голосовал за присуждение Ленинской премии Церетели, с которым был знаком со времен Пицунды.

…Набежавшие в мастерскую лауреата Ленинской премии на Тверском бульваре журналисты обошли все комнаты, заполненные моделями монументов, портретами знакомых и друзей. Искали что-то молча. И не нашли, не скрыв удивления.

— Вели себя очень странно. Я никак не мог понять, в чем же дело… Потом они признались, что приехали снимать, как я над образом Ленина работаю. Я его никогда не рисовал. Вообще я не был партийным художником, конъюнктурой не занимался никогда, — говорил Церетели за год до падения советской власти рупору перестройки «Огоньку».

Обласканный партий и правительством, художник не стал по примеру других лауреатов и орденоносцев выбрасывать полученные медали и ордена вместе с партийным билетом.

— Я не должен отказываться от премий и почетных званий, как многие сегодня делают, — услышал корреспондент в 1990 году. — Политика не мое дело. За работы мои мне не стыдно.

Партбилет Церетели публично не сжег, как другие, не выкинул в мусорный ящик. Хранит как память о минувшем, как документ эпохи с профилем Ленина. Его образ пытались найти и не нашли американские журналисты давним весенним днем 1976 года… И очень удивились, когда не нашли.

Нашел московский корреспондент и даже написал, рассказывая об обелиске, открытом на его глазах в Тбилиси в 1980 году. Но гранях обелиска он увидел красногвардейцев и солдат революции, строителей коммунизма, космонавтов и ветеранов войны, над которыми царил образ Ленина.

Неужели это так? На горельефе на самом деле нет ни образа вождя, ни образов солдат революции и красногвардейцев. Все ему показалось. Для этого не пришлось ездить в Париж учиться на курсах по развитию фантазии, достаточно было работать собкором московской газеты в Грузии…

За несколько лет до триумфа в Кремле по случаю вручения золотой медали лауреата Ленинской премии Церетели удостоился похвалы, которая его обрадовала как самая желанная награда. Он получил ее от Сикейроса. Весть о мозаиках неведомого грузина дошла до желанного гостя Советского Союза. Он регулярно бывал в Москве, поскольку являлся членом международного жюри по присуждению Ленинских премий "За укрепление мира между народами", советского аналога Нобелевской премии мира.

Будучи в Тбилиси в 1972 году, Сикейрос первый раз встретился с Церетели, побывал в его мастерской на горе Багеби. Гостю, естественно, был устроен прием. Мексиканца тогда поразили объемные мозаики. О таких мозаиках, очевидно, он сам мечтал. Сикейрос уехал и оставил Зурабу известный нам письменный отзыв. Сикейрос знал цену своим отзывам. Однажды, побывав в советской столице, он пожелал встретиться с гонимым властью молодым художником в гостинице «Москва». И после того, как тот за несколько минут сангиной нарисовал его портрет, написал, что автор — великий художник и глупцы те, кто ему мешает стать на ноги. То был Илья Глазунов, которому очень пригодился автограф друга Советского Союза и члена коммунистической партии Мексики. Не просто рядового члена, а одного из ее основателей, не раз сидевшего в тюрьме за слишком передовые взгляды. Сикейрос в молодости слыл ярым коммунистом сталинского толка, пытался убить Троцкого.

Что не помешало Западу чтить Сикейроса как великого художника, хранить его картины в музеях, поручать ему, коммунисту, расписывать дворцы, украшать фасады и стены. Сикейрос первый применил керамическую мозаику для росписи стен.

В отличие от мексиканца Зураб никогда не конфликтовал с властью. О нем в молодости не писали плохих статей в прессе. Ко дню встречи с Сикейросом он был заслуженным художником Грузии, лауреатом Государственной премии. Для Сикейроса не имели особого значения государственные награды и почетные звания полюбившегося ему грузина. С первой встречи он увидел в нем собрата по искусству, который не повторяет достижения монументалистов прошлого, его самого, а идет своим путем.

Зураб показал дорогому гостю мозаики Дворца профсоюзов и автовокзала. В «Арагви» они посидели славно под стеной, по которой бычки волокли громадную посудину с вином. Сикейрос пообещал через год снова встретиться с Церетели, чтобы увидеть, чем закончится работа в Адлере. Слово сдержал, перелетев через океан в 77 лет. И не пожалел, что много времени потратил на дальнюю дорогу. На берегу Черного моря искренне поразился, увидев покрытые мозаикой крупные пластические композиции, увидел МОЗАИКУ В СКУЛЬПТУРЕ, что никто в мире не делал. В итоге визита 3 мая 1973 года появились слова, которые утверждали, что творчество Зураба Церетели вышло из национальных рамок и приобретает международное значение. Эти слова написаны за год до кончины великого мексиканца, успевшего увидеть «Коралл». То был первый акт международного признания, полученный за несколько лет до триумфов в Новом и Старом Свете.

Конец третьей главы