"Сергей Донской. Генеральские игры" - читать интересную книгу автора

о котором мы ведем разговор, написал, что мы сжигаем предателей в топках
крематориев. Он утверждает, что сам едва избежал подобной участи. Возможно
ли такое?"
"Конечно же, нет, - поспешно восклицаю я. - Где это видано: сжигать
людей в печке!"
"Не о том речь. Некоторые мудаки сами напрашиваются на прижизненную
кремацию. Я спрашиваю о другом. Возможно ли человеку избежать уготованной
ему смерти?"
"Хочешь побеседовать на философские темы?"
"К черту философию! - Товарищ начинает сердиться. - Смерть так же
реальна, как эта ночь за окном. - Он тычет пальцем в стекло. - Смерть всегда
рядом, всегда ждет, пока ты зазеваешься. Иногда до нее четыре шага, иногда
целый километр, а порой она так близко, что ты можешь ощутить ее
присутствие".
"Лично я ничего не ощущаю. - Я зябко передергиваю плечами. - И надеюсь,
что костлявая застигнет меня врасплох".
"Ты уверен? А вдруг смерть подстерегает тебя прямо сейчас? На этом
самом месте, которое кажется тебе таким безопасным и уютным?"
Опять этот нездешний холодок по хребту! Тянет и тянет, будто дверь в
преисподнюю приоткрылась. Там не геенна огненная, нет, там вечная мерзлота.
И мрак, полный мрак, все окутано этим непроглядным мраком.
Оказывается, я просто зажмурился. Достаточно открыть глаза, чтобы
убедиться в отсутствии отверзшихся ворот ада. Обычное купе СВ. Простыночки,
салфеточки, занавесочки. За ними темнота, но ее не видно. Особенно если не в
окно пялиться, а тщательно, почти любовно мастерить себе бутерброд с
кетчупом и бужениной. Подносишь его ко рту и откусываешь. Тщательно
пережевываешь. Выискиваешь на столе редисочку посочнее, закидываешь ее в
рот. Хрум-хрум. Какая смерть, откуда? Мы ведь пока живем да хлеб жуем. Нас
смертью не напугаешь.
Товарищ одобрительно усмехается: "Молодец".
"Ты о моем аппетите?"
"Я о твоем умении не заходить дальше определенной черты. - Он рассекает
воздух ладонью. - Ты вовремя почувствовал, что тема стала слишком скользкой,
и остановился. Сам, повинуясь инстинкту самосохранения, что особенно ценно.
Не дожидаясь, пока тебя остановят другие".
"Честно говоря, - признаюсь я, - язык так и чешется. Но я думаю, что
иногда уместней прикусить чересчур болтливый язык, чем давать ему волю. И, -
я тянусь к бутылке с остатками водки, - меня уже не так подмывает написать
роман про спецназ ГРУ. Есть множество других тем".
"Оставь это. - Его рука властно ложится на мою, вынуждая ее отпустить
бутылочное горлышко. - О некоторых вещах лучше говорить на трезвую голову".
"О каких? - фальшиво удивляюсь я. Мне все-таки ужасно хочется услышать
какую-нибудь подлинную историю из уст ее участника. И хочется, и колется, и
мама не велит, как дразнились в моем детстве. Как правило, любопытство
всегда побеждало страх, и вряд ли что-то с тех пор изменилось. - О каких
вещах?" - повторяю я свой вопрос, уже сознавая, что попался на удочку.
"О многих, - отвечает он. - О башмаках, о кораблях, о сургучных
печатях, о капусте и королях".
"Погоди-погоди, - бормочу я. - Где-то я уже это слышал..."
"Ты не мог этого слышать, потому что ты первый, кому я это расскажу", -