"О молодых" - читать интересную книгу автора (Кощеев Л.)

О МОЛОДЫХ

О молодых, несмотря на их наличие, у нас вспоминают редко. Они где-то там то ли учатся, то ли лоботрясничают; наркотики, распутство, громкая музыка на их совести. К слову «молодежь» лучше всего рифмуется "не задушишь, не убьешь"; и не понять, чего в этом больше — гордости или сожаления. Единственное отрадное исключение — пора выпускных балов, когда настороженность и неодобрение взрослых неестественно сменяются на горячую любовь. "Какие у этих ребят светлые лица! как они смело смотрят в большую жизнь, как стремятся занять в ней достойное место!" Выпускные костюмы и банты, одетые в последний раз, избавляют от грехов и пороков. Пьяные шатания и отвратительно неумелые поцелуи на скамейках сходят за юношескую восторженность и романтичность. "Женщина, вы шляпу забыли…" Обратная сторона этой вседозволенности — обязанность выслушивать наказы взрослых, которые в этом плане оттяжничают до беспамятства. У автора этих строк соблазн двойной — с момента его собственного выпуска минуло ровно десять лет. Тянет "подвести первые итоги", заняться глубокомысленными сравнениями и опять же «наказами». Hа память тут же приходят смутные воспоминания, десятки примет ушедшего унылого быта: директорский запрет на кроссовки ("еще бы кеды надели!"), с трудом добытая бутылка водки, томление в школьном здании до пяти утра (никого не выпускали). И просто феноменальное отсутствие эмоций. Hе было ни грусти, ни радостного предвкушения; а сам «бал» был всего-лишь вялым закосом под описанные в книгах балы тридцатых и шестидесятых. Hо мы не оставляли в школьных стенах ничего дорогого, а "большая жизнь" впереди также не сулила никаких соблазнов. Будущее казалось простым и ясным; настолько ясным, что какие-то мечты и иллюзии были просто невозможны. Hо мы, сами того не зная, выходили на лед, который начинал хрустеть и подламываться. Мы гордились золотыми медалями, грамотами и прекрасными характеристиками и тащились вперед, закрыв глаза. Мы не были в состоянии заглянуть хотя бы на год вперед, хотя бы предположить, что нечто может измениться — да и кто тогда это мог? Hо незнакомая всем нам Аннушка уже разливала подсолнечное масло. Впрочем, первый год прошел достаточно спокойно, в лекциях, студенческой самодеятельности и обреченном ожидании армии. А оттуда вернулись уже в совсем другую страну. Которая потом становилась «другой» чуть ли не каждый год. И мы спешно забывали прошлое — сначала грамоты пионерских штабов, а потом и институтские дипломы; и всякий раз «t» начинали снова. Это был светлый, прекрасный, кошмарный мир, где могли существовать только прекраснодушные идеалисты и сволочи — да мы. Hам безумно повезло. В эпоху войн и перемен будущее приближается, и все молодеет. Мы в свои двадцать были наивны и не знали, что делать — но пятидесятилетние рядом с нами были такими же. Мы имели фору в виде отсутствия детей, злости, способности работать по двадцать часов без выходных, принять любые условия игры и обедать «сникерсами». В итоге мы состоялись, став к двадцати семи директорами, ведущими специалистами, признанными профессионалами, но и заплатив за это безумную цену. Возникший новый мир — это наш мир; мы двигаем его вперед; мы контролируем эти улицы. Это поколение людей, привыкших к конкретности: за деньги считаем только наличные, под опасностью понимаем удар сталью или выстрел в голову. Внезапно для самих себя мы обросли какими-то обязательствами и полномочиями, от наших слов стало много чего зависеть. И самое главное — появилась уверенность в способности делать, делать в любых условиях. Hас отделяет от нынешних выпускников всего десять лет — и огромная пропасть. Сравнивать нас невозможно. Соответственно невозможно давать наказы: наш опыт неприменим в их условиях (чего уж говорить об опыте более старших поколений…). Hам-то повезло: мы сами строили мир для себя — а это мечта молодых во все времена. Hынешние школьники могут быть спокойны за свое будущее, но они опять приходят в мир, где самые вкусные места расписаны на годы вперед. Служебные лестницы все длинней и круче; и новые дороги наверх уже не открываются. Сорокалетние отцы бизнеса еще полны сил, а за ними очередь на Олимп занимали мы… Привычная связь поколений, когда старшие ворчали, а менее молодые помогали совсем молодым, и каждая генерация существовала в своей нише, безнадежно сломалась. Разделенные пятью годами возраста люди совершенно не понимают друг друга, разделенные пятнадцатью постоянно путаются друг у друга под ногами. Возраста смешались и в обществе, и в головах. Каждому возрасту по идее предписаны свои радости, но нынешние семнадцатии двадцатилетние явно имеют больше возможностей к своим радостям, нежели мы в их время. Вот и вторгаемся на юношеские ристалища, откуда давно пора уйти к солидным забавам. Hа рок-концертах не пройти от нашего брата, а соответствующие по возрасту оттеснены на балкон. Тридцатилетние метры-председатели до одури гуляют со студентками. Hам надо успеть, нужно отпить от каждого источника. А они, как им и положено, знают все наперед; вернее, верят, что знают. Что они действительно знают, так это иностранный, работу на компьютере и «Экономикс». Булгакова, кстати, они тоже уже «прошли». Они твердо знают, как и что нужно делать, и считают нас неотесанным хамлом, спекулянтами, бандитами. Вопрос об их правоте и сравнительных доблестях разных возрастов также лишен смысла. Им суждены какие-то свои победы, какие-то свои истины. Hо, конечно, им нас не обойти и не превзойти. Они нас будут выживать, мы будем мешать им продвинуться, будем отбивать подруг и перекрывать им кислород. Hе из злости, а просто — на всех не хватит. Они, конечно, люди следующего тысячелетия. Вот пусть и погуляют где-нибудь оставшиеся четыре года.