"Федор Михайлович Достоевский. Белые ночи" - читать интересную книгу автора

изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными
экипажами, в которых они приехали в город. Жители Парголова и там, где
подальше, с первого взгляда внушали своим благоразумием и солидностью;
посетитель Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом.
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво
шедших с возжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой
мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним
скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой
вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока;
смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по
Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, - воза и лодки
удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и
поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь
Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно,
обидно и грустно: мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я
готов был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной
наружности, нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил
меня; словно забыли меня, словно я для них был и в самом деле чужой!
Я ходил много и долго, так что уже совсем успел, по своему обыкновению,
забыть, где я, как вдруг очутился у заставы. Вмиг мне стало весело, и я
шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов, не слышал
усталости, но чувствовал только всем составом своим, что какое-то бремя
спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так приветливо, что
решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного
курили сигары. И я был рад, как еще никогда со мной не случалось. Точно я
вдруг очутился в Италии, - так сильно поразила природа меня, полубольного
горожанина, чуть не задохнувшегося в городских стенах.
Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда
она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей
небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами... Как-то невольно
напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите
иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же
просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно
сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный,
невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти
грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие
щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта
грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной
девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким
сверкающим, искрометным смехом? Вы смотрите кругом вы кого-то ищете, вы
догадываетесь... Но миг проходит, и, может быть, назавтра же вы встретите
опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, как и прежде, то же бледное
лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние, даже следы
какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение... И жаль вам, что
так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так обманчиво и
напрасно блеснула она перед вами, - жаль оттого, что даже полюбить ее вам
не было времени...
А все-таки моя ночь была лучше дня! Вот как это было.
Я пришел назад в город очень поздно, и уже пробило десять часов, когда я
стал подходить к квартире. Дорога моя шла по набережной канала, на которой