"Федор Михайлович Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели" - читать интересную книгу автора

городские сороки с отчетами; ей всегда и везде было первое место,- словом,
она извлекла из своего генеральства все, что могла извлечь. Генерал во все
это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над женою бессовестно,
задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на "такой
просвирне"? - и никто не смел ему противоречить. Мало-помалу его оставили
все знакомые; а между тем общество было ему необходимо: он любил поболтать,
поспорить, любил, чтоб перед ним всегда сидел слушатель. Он был вольнодумец
и атеист старого покроя, а потому любил потрактовать и о высоких материях.
Но слушатели городка N* не жаловали высоких материй и становились все реже
и реже. Пробовали было завести домашний вист-преферанс; но игра кончалась
обыкновенно для генерала такими припадками, что генеральша и ее приживалки
в ужасе ставили свечки, служили молебны, гадали на бобах и на картах,
раздавали калачи в остроге и с трепетом ожидали послеобеденного часа, когда
опять приходилось составлять партию для виста-преферанса и принимать за
каждую ошибку крики, визги, ругательства и чуть-чуть не побои. Генерал,
когда что ему не нравилось, ни перед кем не стеснялся: визжал как баба,
ругался как кучер, а иногда, разорвав и разбросав по полу карты и прогнав
от себя своих партнеров, даже плакал с досады и злости, и не более как
из-за какого-нибудь валета, которого сбросили вместо девятки. Наконец, по
слабости зрения, ему понадобился чтец. Тут-то и явился Фома Фомич Опискин.
Признаюсь, я с некоторою торжественностью возвещаю об этом новом лице. Оно,
бесспорно, одно из главнейших лиц моего рассказа. Насколько оно имеет право
на внимание читателя - объяснять не стану: такой вопрос приличнее и
возможнее разрешить самому читателю.
Явился Фома Фомич к генералу Крахоткину как приживальщик из хлеба - ни
более, ни менее. Откуда он взялся - покрыто мраком неизвестности. Я,
впрочем, нарочно делал справки и кое-что узнал о прежних обстоятельствах
этого достопримечательного человека. Говорили, во-первых, что он когда-то и
где-то служил, где-то пострадал и уж, разумеется, "за правду". Говорили
еще, что когда-то он занимался в Москве литературою. Мудреного нет; грязное
же невежество Фомы Фомича, конечно, не могло служить помехою его
литературной карьере. Но достоверно известно только то, что ему ничего не
удалось и что, наконец, он принужден был поступить к генералу в качестве
чтеца и мученика. Не было унижения, которого бы он не перенес из-за куска
генеральского хлеба. Правда, впоследствии, по смерти генерала, когда сам
Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвычайным лицом, он
не раз уверял нас всех, что, согласясь быть шутом, он великодушно
пожертвовал собою дружбе; что генерал был его благодетель; что это был
человек великий, непонятный и что одному ему, Фоме, доверял он
сокровеннейшие тайны души своей; что, наконец, если он, Фома, и изображал
собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные живые
картины, то единственно, чтоб развлечь и развеселить удрученного болезнями
страдальца и друга. Но уверения и толкования Фомы Фомича в этом случае
подвергаются большому сомнению; а между тем тот же Фома Фомич, еще будучи
шутом, разыгрывал совершенно другую роль на дамской половине генеральского
дома. Как он это устроил - трудно представить неспециалисту в подобных
делах. Генеральша питала к нему какое-то мистическое уважение,- за что?
неизвестно. Мало-помалу он достиг над всей женской половиной генеральского
дома удивительного влияния, отчасти похожего на влияния различных
Иван-Яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей, посещаемых в