"Неугомонная" - читать интересную книгу автора (Бойд Уильям)

10 Встреча с Лукасом Ромером

Я СТОЯЛА ПЕРЕД ПОРТРЕТОМ Лукаса Ромера работы Дэвида Бомберга не меньше двадцати минут. Интересно, как выглядел этот человек, когда моя мать встретила его в 1939 году? Мне самой встреча с Ромером предстояла в 1976-м. Безусловно, он очень изменился, но какие-то характерные детали наверняка остались.

Портрет был написан, очевидно, в натуральную величину. Черная деревянная рама, простая и широкая, заставляла небольшую картину выглядеть более солидно, хотя вообще-то ее засунули куда-то в коридор на верхнем этаже Национальной портретной галереи. В данном случае художник был явно важнее модели: таблички на стене рассказывали только о Дэвиде Бомберге. О том, кто был изображен на портрете, говорилось лишь: «Лукас Ромер, друг художника», ниже шла дата — предположительно 1936 год — то есть за три года до того, как Ромер встретил Еву Делекторскую.

Картина была этюдом, о чем можно было судить по гладким густым мазкам. Возможно, этот этюд потом планировалось доработать, сделать его более выразительным, но Ромеру было недосуг позировать. Картина мне показалась очень неплохой — в ней был характер, хотя я, разумеется, и не могла судить, насколько портрет похож на оригинал. Лукас Ромер на холсте смотрел на зрителя в упор выразительным взглядом. У него были блеклые серо-голубые глаза, рот энергичный, но с некоторой ухмылкой, что отражало нежелание Ромера позировать, его нетерпеливое стремление покончить с этим неподвижным сидением. Волосы уже начали редеть, как и рассказывала мне мать; на нем были белая рубашка, синий пиджак, почти в тон его глазам, и трудно поддающийся описанию зеленовато-бежевый галстук. Внутри рамы поместился только узел этого галстука.

Бомберг выделил голову густым черным мазком, в результате чего добился определенного эффекта, заставлявшего глаз концентрироваться на том, что было изображено внутри этой границы. Стиль письма был свободным: синие, зеленовато-голубые, зеленовато-желтые, свежие розовые, коричневые и угольно-черные тона, — и все это сочетание ради того, чтобы показать цвет кожи Ромера и его уже выступившую густую щетину. Мазки кисти широкие, импульсивные, уверенные, жирные. Я моментально почувствовала личность — сильную, возможно, высокомерную — хотя не исключено, что тут сыграло свою роль то, что я уже знала об этом человеке. Большие припухлые глаза, заметный нос; пожалуй, единственный признак слабости — полные, довольно вялые губы, поджатые от временной необходимости терпеть. Забияка? Излишне самонадеянный интеллектуал? Сложная художественная натура? Кстати, вполне возможно, что нужно обладать всеми этими качествами, чтобы стать профессиональным контрразведчиком, ведущим за собой целую шпионскую команду.

Я направилась по коридору портретной галереи в дамский туалет и привела себя в порядок перед зеркалом. Что говорил этот портрет о модели? Я внимательно посмотрела на себя. Волосы распущенные, густые, длинные и недавно вымытые. Губы подкрашены бледно-розовой помадой, а глаза подведены обычной темной тушью. На мне в тот день были совсем новый черный брючный костюм с нарочито белой строчкой по шву и накладными карманами и туфли на платформе. Я и так приличного роста, но сегодня мне хотелось быть по-настоящему высокой. И мне показалось, что я чертовски симпатична. Потертый кожаный портфель, по моему ощущению, вносил в картину приятный диссонанс.

Я пошла по Трафальгарской площади в сторону Пэлл-Мэлла, а потом, срезав угол, свернула на Сент-Джеймс-скуэр, попала в сеть улочек между площадью и Джермин-стрит, где и отыскала «Бриджес». Дверь была самая обычная: блестящая черная — никакой таблички, просто номер — с окном ажурной работы, украшенным немыслимыми завитушками. Я позвонила в медный колокольчик, и меня впустил привратник в темно-синей ливрее с красными петлицами. Он посмотрел на меня очень подозрительно. Я сообщила ему, что у меня назначена встреча с лордом Мэнсфилдом, и он удалился в какое-то помещение, напоминавшее стеклянную телефонную будку, чтобы справиться в журнале.

— Руфь Гилмартин, — сказала я. — В шесть часов.

— Пожалуйста, сюда, мисс.

Я последовала за этим человеком по широкой винтовой лестнице, уже понимая, что скромный вход скрывал просторное здание элегантных георгианских пропорций. На втором этаже мы прошли мимо читального зала — глубокие диваны, потемневшие от времени портреты, несколько стариков, читающих журналы и газеты, потом бар — несколько выпивающих стариков, дальше столовая, где молоденькие девушки в черных юбках и белых накрахмаленных блузках накрывали к обеду. Мне показалось, что присутствие в этом здании женщины, которая не являлась бы прислугой, было очень необычным явлением. Затем мы еще раз завернули за угол и пошли по коридору мимо гардеробной и мужского туалета (запах дезинфицирующего средства, звук воды, через промежутки времени журчащей в писсуарах), из которого появился старик с тростью и, увидев меня, изобразил на лице почти комичное удивление.

— Добрый вечер, — поздоровалась я с ним, чувствуя, что становлюсь одновременно и спокойнее, и злее. Злее — поскольку поняла со всей очевидностью, что здесь происходило; спокойнее — поскольку стало ясно, что Ромер не понимал, что все это не только не сработает, но и окажет противоположное действие. Мы в третий раз свернули за угол и подошли к двери с надписью «Дамская гостиная».

— Лорд Мэнсфилд встретится с вами здесь, леди, — сказал привратник, открывая дверь.

— А вы уверены, что я леди? — вырвалось у меня.

— Прошу прощения, мисс?

— Ах, забудьте.

Я решительно прошла мимо него в эту самую дамскую гостиную. Это была тесная, дешево обставленная комната, где пахло шампунем для ковров и мебельным лаком — было очевидно, что комнатой практически не пользовались. На окнах висели ситцевые занавеси, а на стенных канделябрах — красновато-коричневые шторы с бахромой ярко-оранжевого цвета; целый набор никем не читанных дамских журналов — «Дом и сад», «Женский журнал» и, конечно же, «Леди» — был разложен веером на кофейном столике; паучник умирал от жажды в горшке на каминной полке над пустым камином.

Привратник удалился, и я передвинула самое большое кресло на несколько футов — так, чтобы единственное окно оказалось за его спинкой; мне хотелось, чтобы свет падал на кресло сзади, тогда мое лицо оставалось бы в тени, а лучи летнего заходящего солнца освещали бы Ромера. Я открыла портфель и достала блокнот и ручку.

Прошло пятнадцать минут, двадцать, двадцать пять. Я, конечно, поняла, что опоздание было преднамеренным, но даже обрадовалась этому. Сам факт того, что я ждала кого-то столь долго, был так необычен для меня, что мог служить доказательством: на самом деле, я довольно сильно нервничала перед встречей с этим человеком — человеком, который занимался любовью с моей матерью, который завербовал ее, который «вел» ее, если можно было так выразиться, и которому она однажды призналась в любви промозглым днем 1941 года на Манхэттене. Я, возможно, впервые почувствовала, что Ева Делекторская становилась для меня реальностью. Но чем дольше Лукас Ромер заставлял меня ждать, чем больше он пытался запугать меня в этом бастионе престарелой сиятельной мужественности, тем сильнее меня охватывала злость, а следовательно, я становилась менее опасной.

И вот наконец привратник отворил дверь: за ним неясно вырисовалась фигура.

— Мисс Гилмартин, ваша светлость, — объявил привратник и удалился.

Ромер вошел легко, с улыбкой на худом морщинистом лице.

— Извините, что заставил вас так долго ждать, — сказал он скрипучим и слегка хриплым голосом, как будто его гортань была забита полипами. — Так много утомительных телефонных звонков. Лукас Ромер. — Он протянул руку.

— Руфь Гилмартин, — представилась я, вставая и выравниваясь с ним ростом, пытаясь изобразить одно из самых крепких в своей жизни рукопожатий, стараясь не глазеть на лорда в упор, не таращить глаза, хотя мне очень хотелось бы внимательно посмотреть на него в течение нескольких минут через зеркало, прозрачное только с одной стороны.

Лукас Ромер был одет в отлично пошитый однобортный темно-синий костюм, рубашку кремового цвета. Под ней виднелся темный, красно-коричневый трикотажный галстук. Его улыбка оказалась такой же белоснежной и безукоризненной, какой ее и описывала моя мать, только теперь в глубине его рта золотом блестел дорогой мост. Лорд Мэнсфилд был плешив, довольно длинные, смазанные маслом волосы над его ушами были зачесаны прилизанными прядями. Несмотря на свою стройность, он слегка сутулился. Привлекательность, которой он когда-то отличался, все еще просматривалась в этом семидесятисемилетнем человеке призрачным воспоминанием: при определенном освещении было бы трудно определить его возраст — Лукас Ромер был, по-моему, все еще симпатичным пожилым человеком. Я уселась в передвинутое мною кресло, пока он сам не захотел сесть туда или жестом не пригласил меня сесть в другое место. Ромер выбрал себе место как можно дальше от меня и спросил, не хочу ли я чаю.

— Я бы не возражала и против чего-нибудь алкогольного, — сказала я, — если, конечно, такое позволено в дамской гостиной.

— Да, разумеется, — ответил он. — Здесь, в «Бриджесе», мы очень терпимы.

Он потянулся и нажал на электрический звонок на краю кофейного столика, и тут же, почти мгновенно, официант в белой тужурке появился в комнате с серебряным подносом под мышкой.

— Что вы будете пить, мисс Мартин?

— Гилмартин.

— Извините меня — старческое слабоумие — мисс Гилмартин. Что вы предпочитаете?

— Виски с содовой, пожалуйста. Большую порцию.

— А здесь маленьких и не подают.

Он повернулся к официанту.

— Для меня — томатный сок, Борис. Немного сельдерейной соли и без «вустера». — И пояснил мне: — У нас есть только сорта «Джей энд Би» и «Беллз».

— В таком случае «Беллз». — Я и понятия не имела, что такое «Джей энд Би».

— Слушаюсь, ваша светлость, — ответил официант и вышел.

— Должен сказать, что я ждал этой встречи, — произнес Ромер с явным лицемерием. — В моем возрасте чувствуешь себя совершенно забытым. А тут вдруг звонят из газеты и просят об интервью. Неожиданно, но приятно. «Обсервер», не так ли?

— «Телеграф».

— Великолепно. А кто, между прочим, ваш редактор? Вы знаете Тоби Литтон-Фрая?

— Нет, я работаю с Робертом Йорком, — ответила я быстро и спокойно.

— Роберт Йорк… Я позвоню Тоби и спрошу о нем. — Он улыбнулся. — Мне было бы интересно знать, кто будет вас править.

Принесли наши напитки. Борис подал их на бумажных подставках вместе с дополнительным блюдцем с орешками.

— Убери это, Борис, — велел Ромер. — Виски и орешки — нет, нет, нет. — Он ухмыльнулся. — Когда они только научатся?!

Стоило официанту уйти, как настроение лорда Мэнсфилда моментально переменилось. Мне трудно точно определить почему, но притворное обаяние и учтивость Ромера, казалось, покинули комнату вместе с Борисом и орешками. Улыбка все еще оставалась, но притворство исчезло: взгляд был прямой, любопытный и слегка враждебный.

— Если не возражаете, мисс Гилмартин, то прежде чем мы начнем наше очаровательное интервью, мне бы хотелось задать вам один вопрос.

— Задавайте.

— В разговоре с моим секретарем вы упомянули «СБД Лимитед».

— Да.

— Откуда вы взяли это название?

— Из архивного источника.

— Я вам не верю.

— Мне жаль, что вы так думаете, — сказала я, неожиданно насторожившись. Его глаза смотрели на меня очень холодно и сосредоточенно. Я выдержала взгляд Ромера и продолжила: — Вы и представить себе не можете, что в последние несколько лет открылось ученым и историкам после того, как стал доступным секрет «Ультра». «Энигма», Блетчли-парк — завеса полностью снята: теперь каждый хочет рассказать свою историю. А ведь большое количество материала — как бы это сказать? — носит неформальный, личный характер.

Он задумался над моими словами.

— Печатный источник, вы говорите?

— Да.

— Вы видели его своими глазами?

— Нет, сама я не видела.

Я пыталась выиграть время. Мое беспокойство неожиданно усилилось. А ведь мать предупредила меня о том, что упоминание о «СБД Лимитед» вызовет особый интерес.

— Мне сообщил эту историю один преподаватель из Оксфорда. Он пишет историю британской секретной службы, — скороговоркой выпалила я.

— На самом деле? — Ромер вздохнул, как бы говоря этим вздохом: «Что за пустая трата времени!» — А как зовут этого преподавателя?

— Тимоти Томс.

Ромер достал из кармана пиджака небольшой блокнот в кожаной обложке, следом за ним авторучку и записал имя. Мне ничего не оставалось, как восхищаться этим блефом, этой бравадой.

— Доктор Т. К. Л. Томс. Т-о-м-с. Он из Колледжа всех душ.

— Хорошо…

Ромер все записал и посмотрел на меня.

— О чем все-таки эта статья, ну, которую вы пишете?

— Она о Британском центре координации безопасности. И о том, чем этот центр занимался в Америке до Перл-Харбора.

Именно это мать велела мне сказать ему. Всеобъемлющая тема.

— А почему, скажите на милость, это может вообще быть кому-то интересно? Чем вас так заинтриговал БЦКБ?

— Мне казалось, что это я собиралась брать интервью у вас, лорд Мэнсфилд.

— Я просто хотел уяснить несколько вопросов, прежде чем мы к этому приступим.

Официант постучал в дверь и вошел.

— Телефон, лорд Мэнсфилд, — сказал он. — Первая линия.

Ромер встал и несколько чопорно прошел к аппарату, стоявшему на небольшом письменном столе в углу Он поднял трубку.

— Да?

Пока лорд Мэнсфилд слушал то, что ему там говорили, я взяла свое виски, сделала большой глоток и воспользовалась выпавшим мне шансом внимательней понаблюдать за Лукасом Ромером. Он стоял ко мне боком, держа трубку в левой руке так, что я разглядела, как на фоне черного бакелита на его мизинце блеснул перстень-печатка. Он поправил прядь волос над ухом и сказал:

— Нет, меня это не беспокоит. Ни в малейшей мере.

Он положил трубку и постоял немного, глядя на телефон в раздумье. Две пряди его волос встретились на затылке, образовав небольшое кудрявое завихрение. Выглядит вполне естественно, но, конечно же, это не так. Ботинки начищены до такого блеска, что, казалось, ими занимался армейский денщик. Лукас Ромер повернулся ко мне лицом, на миг его глаза расширились, словно он неожиданно вспомнил, что я была в комнате.

— Итак, мисс Гилмартин, вы говорили мне, что интересуетесь БЦКБ, — сказал он, усаживаясь на прежнее место.

— Мой дядя был связан с БЦКБ.

— В самом деле? И как его звали?

Мать просила смотреть на него в этот момент очень внимательно.

— Моррис Деверо, — ответила я.

Ромер задумался и пару раз повторил это имя.

— Не думаю, что я его знаю. Нет.

— То есть вы признаете, что были связаны с БЦКБ?

— Я ничего не признаю, мисс Гилмартин, — ответил он, улыбаясь.

Он вообще много улыбался мне, как и было положено Ромеру, но ни одна из его улыбок не была ни настоящей, ни дружеской.

— Знаете ли, — сказал он, — не хочу показаться занудой, но я раздумал давать вам это интервью. — С этими словами лорд Мэнсфилд встал, подошел к двери и открыл ее.

— Могу ли я поинтересоваться почему?

— Потому что я не верю ни одному вашему слову.

— Извините. Что я могу еще сказать? Я была с вами совершенно честной.

— Тогда можете считать, что я просто передумал.

— Ваше дело.

Не спеша, я сделала еще глоток виски, затем сложила блокнот и ручку в портфель и вышла из комнаты впереди него. Мать предупреждала, что, возможно, наша встреча могла закончиться подобным образом. Конечно, он обязательно должен был встретиться со мной после того упоминания о «СБД Лимитед» и попытаться определить мои намерения. Но в тот момент, когда Лукас Ромер почувствовал отсутствие угрозы — другими словами, простое журналистское любопытство, — он потерял ко мне всякий интерес.

— Я найду выход сама.

— Увы, здесь это не разрешается.

Мы прошли мимо столовой, в которой сейчас уже ужинало несколько джентльменов, мимо бара — он был заполнен более, чем когда я прибыла, и там стоял легкий гул голосов, мимо читального зала, где в одиночестве дремал старик, а потом вниз по широкой винтовой лестнице к простой черной двери с изящным стеклом.

Привратник отворил перед нами дверь. Ромер не протянул мне на прощание руку.

— Надеюсь, что не слишком занял ваше время, — сказал он, просигналив за моей спиной блестящему массивному автомобилю — кажется, «бентли», — который завелся и переехал на ту сторону улицы, где находился клуб «Бриджес».

— Но я все же напишу свою статью.

— Конечно, напишите, мисс Гилмартин. Но постарайтесь обойтись без очерняющих материалов. У меня прекрасный адвокат, кстати, он тоже член этого клуба.

— Это угроза?

— Это факт.

Я посмотрела Лукасу Ромеру прямо в глаза, надеясь, что он прочтет в моем взгляде: «Вы мне не нравитесь, и ваш клуб мне не нравится, и я ни капельки вас не боюсь».

— До свидания, — сказала я, развернулась и прошла мимо «бентли», из которого уже вылез шофер в ливрее, открывавший пассажирскую дверь.

По мере удаления от «Бриджес» я почувствовала, как во мне раскручивается странная смесь эмоций: я была довольна — довольна тем, что встретила этого человека, сыгравшего ключевую роль в жизни моей матери, и тем, что ему не удалось запутать меня. К тому же я была немного сердита на себя — подозревая и беспокоясь о том, что не провела встречу должным образом, не извлекла из нее всего, что могла, позволила Ромеру диктовать ее ход и содержание. Я слишком реагировала на него, чего нельзя было сказать о нем — по какой-то причине мне хотелось подразнить этого человека. Но мать строго наказала: не заходи слишком далеко, не открывай ничего из того, что знаешь — только упомяни «СБД Лимитед», Деверо и БЦКБ, — и добавила с радостным злорадством: «Этого будет достаточно, чтобы заставить его думать, достаточно, чтобы нарушить его прекрасный сон». Я надеялась, что выполнила ее указания в нужной мере.

К девяти вечера я уже была дома, в Оксфорде, и первым делом забрала Йохена от Вероники.

— А зачем ты ездила в Лондон? — спросил он, когда мы поднимались по черной лестнице в кухню.

— Я ездила, чтобы встретиться со старым бабушкиным другом.

— Бабушка говорит, что у нее нет друзей.

— Это один дядя, которого она знала давным-давно, — сказала я, направляясь к телефону в коридоре. — Пойди и надень пижаму.

Я набрала номер матери. Никого ответа не последовало, поэтому я положила трубку и позвонила снова, на этот раз прибегнув к ее глупому коду, и опять она не ответила. Я положила трубку на рычаг.

— А хочешь, устроим приключение? — спросила я сына, стараясь, чтобы все звучало как можно веселее. — Давай съездим к бабушке и устроим ей сюрприз.

— Ей это не понравится, — сказал Йохен. — Она терпеть не может сюрпризов.

Когда мы добрались до Мидл-Эштона, я сразу заметила, что в коттедже не горел свет и что не было видно маминой машины. Я подняла третий цветочный горшок слева от входной двери, почему-то внезапно разволновавшись, нашла ключ и зашла в дом.

— Что происходит, мамочка? — спросил Йохен. — Это такая игра?

— Вроде того.

Внутри дома все казалось в порядке: в кухне было прибрано, посуда вымыта, белье сушилось на раме в котельной. Я поднялась по лестнице в мамину спальню и огляделась, Йохен поднялся за мной следом. Кровать была заправлена, а на письменном столе лежал коричневый конверт с надписью «Для Руфи». Я уже протянула руку, чтобы взять его, когда Йохен сказал:

— Смотри, машина!

Это вернулась мать в своем старом белом «аллегро». Я одновременно почувствовала глупость создавшегося положения и облегчение. Я сбежала вниз, распахнула входную дверь и закричала:

— Сэл! Это мы. Мы приехали тебя навестить.

Мать вышла из машины, наклонилась, чтобы поцеловать Йохена, и сказала с иронией:

— Какой замечательный сюрприз. Мне кажется, что я не оставляла свет включенным. Кому-то не спится.

— Ты сама просила, чтобы я позвонила тебе в ту же минуту, в ту же секунду, как вернусь, — ответила я весьма недовольно и раздраженно. — Ты не отвечаешь, что мне было думать?

— Я, должно быть, забыла, о чем тебя просила, — ответила мама игривым тоном, следуя за мной в дом. — Кто хочет чаю?

— Я встретилась с Ромером, — выпалила я вместо ответа. — Я говорила с ним. Думаю, что тебе должно быть интересно. Но все пошло не так. Фактически он оказался жутко неприятным типом.

— Я уверена, что и ты произвела на него не лучшее впечатление, — сказала она. — Мне кажется, вы оба выглядели заведенными, когда прощались.

Я замерла.

— Что ты имеешь в виду?

— Я была снаружи и видела, как вы оба выходили из клуба, — ответила мама, не отводя взгляда, так бесхитростно, словно это было в порядке вещей. — Потом я проследила за Ромером до его дома и теперь знаю, где он живет: Найтсбридж, Уолтон-Кресент, дом двадцать девять. Громадный белый отштукатуренный особняк. В следующий раз его будет гораздо проще найти.

ЕВА ПОЗВОНИЛА В «ТРАНСОКЕАНСКУЮ ПРЕССУ» из телефона-автомата на улице рядом со своим «безопасным» домом в Бруклине. После событий в Лас-Крусисе прошло пять дней, в течение которых она медленно добиралась до Нью-Йорка, пользуясь всеми возможными видами транспорта — самолетом, поездом, автобусом и автомобилем. В первый день в Нью-Йорке Ева отметилась в своем «безопасном» доме. Она зашла туда только после того, как убедилась, что никакого наблюдения не было, после чего улеглась там на дно. Наконец, посчитав, что ее молчание начало уже вызывать ощутимое беспокойство, Ева позвонила в редакцию.

— Ив! — почти прокричал Моррис Деверо, забыв про установленный порядок. — Слава богу. Где ты?

— Где-то на Восточном побережье, — ответила она. — Моррис, я не вернусь.

— Ты должна вернуться, — возразил он. — Мы должны увидеться. Обстоятельства изменились.

— Ты не знаешь, что там со мной произошло, — сказала Ева с оттенком злобы. — Мне повезло, что я осталась жива. Мне надо поговорить с Ромером. Он вернулся?

— Да.

— Скажи, что я позвоню на телефон Сильвии в БЦКБ. Завтра, в четыре дня. — И Ева положила трубку.

Она зашла в продовольственный магазин и купила несколько банок консервированного супа, буханку хлеба, три яблока и две пачки сигарет «Лаки страйк», а потом вернулась в свою комнату на третьем этаже кирпичного дома, облицованного коричневым песчаником, на Пайнэппл-стрит. Никто ее не беспокоил, никто из неизвестных ей соседей, казалось, не заметил, что мисс Марджери Аллердайс была дома. Если бы Ева открыла окно в туалете и высунулась насколько могла наружу, то она увидела бы верхушку одной из башен Бруклинского моста — в ясный день. У нее в квартире имелись гостиная с выдвижной кроватью, двумя креслами, радио, маленькая кухня с двухконфорочной электрической плитой, раковина из мыльного камня (вода была только холодная) и унитаз, отделенный пластиковой занавеской с тропическими рыбками, плывшими в одном направлении. Вернувшись сюда, Ева приготовила себе суп — грибной — и съела его с куском хлеба, намазанного маслом. Потом выкурила три сигареты, обдумывая, что ей делать. «Возможно, — размышляла она, — лучше всего было бы сбежать… У меня есть документы, я могла бы стать Марджери Аллердайс и исчезнуть до того, как кто-нибудь действительно заметит это. Но куда бежать? В Мексику? Оттуда можно сесть на корабль, идущий в Испанию или Португалию. Или лучше в Канаду? Хотя, наверное, Канада — это слишком близко? И у БЦКБ там тоже солидная организация». Ева бегло просчитала все за и против, подумав, что в Канаде ей будет легче устроиться, там она вызовет меньше подозрений; в Мексике она станет выделяться — молодая англичанка, — хотя оттуда можно податься в Бразилию или еще лучше — в Аргентину. В Аргентине имеется значительное по размерам английское сообщество; она могла бы найти работу, переводить, выдумать для себя прошлое, стать невидимой, спрятаться. Именно это Ева и хотела сделать — исчезнуть. Но, продолжая думать на эту тему, она понимала, что все размышления, все планы, какими бы хорошими они ни казались, нельзя осуществить до того, как она встретится и поговорит с Ромером. Она должна была рассказать ему о том, что произошло. Возможно, он сумеет разложить все по полочкам и разрешить накопившиеся загадки. И только тогда она сможет решить, что делать, но не раньше.

Приближался вечер. Ева немного послушала музыку по радио и вернулась в мыслях к случаю в Лас-Крусисе. «Случай в Лас-Крусисе» — этот эвфемизм был довольно успокаивающим: как будто ее комнату в гостинице заняли по ошибке, или ее машина сломалась на дороге № 80. Она не испытывала никакой вины, никаких угрызений совести за то, что сделала с Луисом де Бака. Ведь если бы она не убила его, то он сам убил бы ее через минуту или две. Ева собиралась только ткнуть его в глаз и убежать. В конце концов, у нее был всего лишь остро заточенный карандаш — и его глаз был единственной возможной мишенью: а как, интересно, еще с помощью карандаша можно вывести человека из строя? Но, вспоминая те несколько секунд в машине, восстанавливая в памяти все, что произошло с де Бака, Ева поняла, что сила ее удара была настолько велика, что острие карандаша прошло сквозь глаз и глазницу прямо в череп, проделав отверстие в мозгу задев сонную артерию или, возможно, ствол мозга и вызвав тем самым немедленную остановку сердца. Другого объяснения его почти моментальной смерти не могло быть. Если бы Ева промахнулась и не попала в артерию, а карандаш просто проник бы в его мозг, де Бака мог и не умереть. Однако у нее появился бы шанс сбежать. Но Еве повезло: ее меткость и острота карандаша убили мексиканца не менее быстро и надежно, как если бы он принял синильную кислоту или его бы привязали к электрическому стулу. Ева рано легла спать, и ей приснилось, что Рауль пытался продать ей автомобиль-купе — маленький, быстрый и красный.

Ева набрала номер Сильвии в БЦКБ ровно в четыре часа одну минуту пополудни. Она стояла в будке телефона-автомата у Рокфеллер-центра на Пятой авеню, откуда хорошо был виден главный вход. После третьего гудка трубку сняли.

— Алло, Ева, — произнес Ромер. Голос его звучал ровно, в нем не было удивления. — Мы хотим, чтобы ты к нам зашла.

— Слушай внимательно, — ответила она. — Выходи сейчас же из здания и иди на юг по Пятой авеню. Я даю тебе две минуты, или не будет никакой встречи.

Ева повесила трубку и стала ждать. Прошло приблизительно три с половиной минуты, и появился Ромер. «Довольно быстро, — подумала она, — ему явно не хватило времени собрать группу». Ромер свернул на Пятую авеню. Она пошла за ним по другой стороне улицы сзади, глядя ему в спину, наблюдая за его поведением. Проследив за Лукасом почти шесть кварталов, она убедилась, что хвоста за ними не было. На Еве были шарф, очки, туфли без каблуков и пальто из верблюжьей шерсти, купленное этим утром в комиссионном магазине. Ева перешла улицу на перекрестке и шла вплотную за Лукасом еще квартал или два. Он был без головного убора, в пальто свободного покроя, старом, с несколькими заплатами, на шее повязан темно-синий шарф. Казалось, Ромер чувствовал себя очень свободно. Он шел в южном направлении, не оглядываясь по сторонам, ожидая встречи. Они дошли до Тридцать девятой улицы, после чего Ева перегнала его, сказав:

— Следуй за мной.

Она повернула на восток и на Парк-авеню снова свернула на север в направлении Сорок второй улицы и Центрального вокзала, в который вошла через вход с Вандербильт-авеню, пройдя по пандусу в главный вестибюль. По огромному пространству в разные стороны передвигались тысячи пассажиров, собираясь в толпу, толкаясь, спеша: был час пик — пожалуй, безопаснее места встречи во всем городе и не придумаешь. Ева рассудила правильно: здесь трудно случайно столкнуться с ней, зато легко организовать неразбериху и скрыться. Не оглядываясь, она пошла прямо к центральному справочному бюро, и только дойдя до него, обернулась и сняла очки.

Лукас стоял прямо у нее за спиной. На лице не отражалось никаких эмоций.

— Расслабься, я один. Я не настолько туп. — Он сделал паузу, приблизился к ней и тихим голосом спросил: — Как ты, Ева?

В том возбужденном состоянии, в котором она тогда находилась, от откровенной заботы, прозвучавшей в голосе Ромера, Еве неожиданно захотелось расплакаться. Но стоило ей только вспомнить Луиса де Бака, как она снова стала твердой и несгибаемой. Она сняла платок и, встряхнув, распустила волосы.

— Меня предали, — сказала она. — Кто-то предал меня.

— Никто из наших не мог. Я не знаю, что случилось, но в «Трансокеанской прессе» все чисто.

— Думаю, что ты ошибаешься.

— Я тебя понимаю. На твоем месте я бы тоже так думал. Но я узнаю, Ева. Хотя, похоже, у нас все чисто.

— А в БЦКБ?

— В БЦКБ тебя наградили бы медалью, если бы могли, ты сделала великолепное дело.

Его слова поразили Еву: она окинула взглядом сотни людей, спешивших в разные стороны, словно искала в них воодушевления, посмотрела вверх на громадные своды потолка, с созвездиями, мигавшими на голубом фоне. Внезапно на нее напала слабость: напряжение последних дней резко дало себя знать. Сейчас Еве хотелось только одного: чтобы Лукас обнял ее.

— Давай спустимся, — предложил Ромер. — Там можно нормально поговорить. Мне многое нужно тебе сказать.

Они прошли по пандусу в нижний зал, где нашли место за стойкой молочного бара. Ева заказала вишневый молочный коктейль с шариком ванильного мороженого. Ей вдруг очень захотелось сладкого. Пока готовили заказ, она осмотрела зал.

— Нет необходимости осматриваться, — сказал Ромер. — Я пришел один. Тебе нужно вернуться, Ева. Не сейчас, не сегодня и не завтра. Отдохни. Ты заслужила это. — Он взял ее за руку. — То, что тебе удалось сделать, — удивительно. Расскажи мне, как все было. Начни с того, как ты покинула Нью-Йорк. — Лукас отпустил ее руку.

И она рассказала ему: она описывала каждый час своего странствия из Нью-Йорка в Лас-Крусис, а Ромер молча слушал, не говоря ни слова, только попросил, когда она закончила, повторить еще раз с того момента, когда она попрощалась с Раулем, и до встречи с де Бака.

— А вот, что случилось после того, как ты исчезла оттуда, — сказал Лукас, когда Ева закончила. — Шериф округа прибыл на место аварии после твоего звонка. Были найдены обрывок карты и деньги. Вызвали местного агента ФБР из Санта-Фе. Карту отправили Гуверу в Вашингтон, а Гувер лично положил ее на стол президенту. — Ромер сделал паузу. — Никто не мог ничего понять — поэтому они позвали нас, что было естественно, поскольку просматривалась связь с бразильской картой. Как все это объяснить? Мексиканский сыщик гибнет в автокатастрофе у самой границы. При нем обнаружены солидная сумма денег и нечто, похожее на обрывок карты, с немецким текстом относительно возможных воздушных путей над Мексикой и Соединенными Штатами. Преступление? Или несчастный случай? Что, он купил эту карту? Или пытался продать, но сделка не удалась? Кто-то пытался украсть ее у полицейского, но был застукан и убежал? — Ромер развел руками. — Кто знает? Расследование продолжается. Главное здесь, с нашей точки зрения, то есть с точки зрения БЦКБ, это то, что подтверждается подлинность бразильской карты. Без всяких сомнений. — Он рассмеялся. — Ты не могла этого предвидеть, Ева, но эпизод оказался сработан исключительно чисто: карта дошла до Рузвельта и Гопкинса без малейшего следа или запаха БЦКБ на ней. От окружного шерифа она попала к оперативнику ФБР и сразу к Гуверу в Белый дом. Что делается на южной границе? Что там планируют нацисты со своими авиалиниями, и что это за Gaus такие? Лучше и не придумаешь.

Ева задумалась.

— Но ведь материал был очень плохого качества.

— Для них — в самый раз. Рауль просто хотел запустить его, послать в местную газету. Только это и планировалось. Пока твой план не заменил первоначальный.

— Но у меня не было никакого плана.

— Ну хорошо. Твоя… импровизация. Необходимость рождает изобретательность, и все такое.

Ромер замолчал и оглядел ее так, словно проверял, не изменилась ли она, и Ева почувствовала это.

— Основное здесь, — продолжил он, — и самое удивительное заключается в том, что все сработало в сотни раз лучше, чем кто-либо надеялся. Теперь американцы не смогут тыкать пальцем в британцев и в БЦКБ и говорить: «Это очередная ваша грязная уловка, чтобы одурачить нас и вынудить ввязаться в вашу европейскую войну». Они сами загнали себя в угол. Что сможет возразить «Германо-американский союз»? Или «Америка — прежде всего»? Все ясно, как божий день: нацисты планируют полеты из Мехико в Сан-Антонио и Майами. Они уже у ворот США, это происходит здесь, а не где-то за Атлантическим океаном — проснитесь.

Лукасу не нужно было больше ничего говорить: Еве и так было все понятно.

— В Лондоне очень довольны, — заключил Ромер. — Ну просто очень. Это может перевесить чашу весов в нашу сторону.

Ева почувствовала, как ее вновь охватывает усталость, словно на нее навьючили тяжелый рюкзак. «Главное, — подумала она, — что мне не нужно больше убегать, скрываться, все как бы оказалось в порядке, каким-то чудесным образом».

— Хорошо. Я приду. Я буду в офисе в понедельник.

— Вот и славно. Дел много. «Трансокеанская пресса» должна будет развить эту тему в нескольких направлениях.

Ева слезла со своего табурета, а Ромер заплатил за молочный коктейль.

— Но все было настолько на грани, чуть не сорвалось, — сказала она с оттенком горечи в голосе. — Просто висело на волоске.

— Понимаю. Жизнь — это всегда на грани.

— Увидимся в понедельник, пока. — Она отвернулась, ей очень хотелось спать.

— Ева, — сказал Ромер, беря ее за локоть. — Мистер и миссис Сэйдж, номер триста сорок, гостиница «Алгонкин».

— Расскажи мне обо всем, что произошло, точно и по порядку, — попросил Моррис Деверо, — начиная с той минуты, как ты покинула Нью-Йорк.

Они сидели в офисе «Трансокеанской прессы» утром в пятницу. За окном было холодно, стоял конец ноября, вот-вот выпадет снег. Ева провела субботу и воскресенье в гостинице «Алгонкин» с Ромером. Она проспала всю субботу, Ромер вел себя понимающе и был ласков с нею. В воскресенье они гуляли в Центральном парке, совместили завтрак с обедом в гостинице «Плаза», затем вернулись в гостиницу и занялись любовью. Вечером Ева отправилась к себе в квартиру. Сильвия ждала, Ева предупредила ее заранее.

— Не говори мне ничего, — сказала она, — не спеши, я здесь, если понадоблюсь.

Ева почувствовала, что снова пришла в себя, на какое-то время все больные вопросы улеглись в ее голове, пока просьба Морриса не взбудоражила их снова. Она повторила ему все, что рассказывала Ромеру, ничего не пропуская. Деверо слушал ее очень внимательно и делал короткие пометки в лежавшем перед ним блокноте: даты, время.

Когда Ева закончила, он покачал головой, демонстрируя свое удивление.

— И все это закончилось так удачно. Фантастически удачно. Это сильнее «письма Бельмонте»,[43] сильнее «бразильской карты».

— Ты говоришь так, словно все это какая-то коварная суперсхема. Но ведь никакого плана не было. Все происходило спонтанно, сообразно ситуации. Я просто пыталась замести следы — замутить воду, выиграть для себя время. Ввести кого-то в заблуждение. У меня не было никакого плана.

— Может быть, все великие схемы похожи на эту, — заявил он. — Случайность, помноженная на здравый смысл, дает нечто совершенно новое и значительное.

— Возможно. Но меня предали, Моррис, — сказала Ева резко и с каким-то вызовом. — Что ты об этом думаешь?

С грустной миной на лице он согласился:

— Мне остается признать, что это выглядит именно так.

— Я все время думаю об их плане. И не важно, что я каким-то образом, благодаря везению или случайности, расстроила его, превратив в наш так называемый триумф. Меня это не интересует. Меня должны были найти мертвой в пустыне с сомнительной картой Мексики и пятью тысячами долларов. Это и был их подлинный план. Но почему? Зачем им все это было надо?

Моррис выглядел озадаченным, задумавшись над тем, что она сейчас сказала.

— Давай попробуем еще раз, — предложил он. — Когда ты заметила, что за тобой следят те двое в Денвере?

Они еще раз повторили последовательность событий. Ева понимала, что Морриса все время беспокоит что-то такое, о чем он не готов рассказать ей — пока.

— Кто «вел» меня, Моррис?

— Я.

— А разве не Ангус и Сильвия?

— Да, но только по моим распоряжениям. Это был мой «выход».

Ева внимательно посмотрела на него.

— Тогда я, возможно, теперь должна относиться к тебе с большим подозрением.

— Да, — согласился он задумчиво, — по логике должно быть именно так. — Он выпрямился и сомкнул пальцы на затылке. — Я бы тоже заподозрил себя. Ты ушла от хвоста в Денвере? Уверена?

— На сто процентов.

— Но они ждали тебя в Лас-Крусисе.

— Я даже не знала, что собираюсь в Лас-Крусис, пока человек в Альбукерке не сказал мне. Я могла поехать куда угодно.

— Тогда, должно быть, он подставил тебя.

— Он был шестеркой. Подай-принеси.

— Те, кто следили за тобой в Денвере, были местными?

— Я уверена. Обычные агенты ФБР.

— Из чего я делаю вывод, что хвост в Лас-Крусисе отношения к ФБР не имел.

— Что ты хочешь сказать? — Это становилось уже интересным.

— Они были уж очень профессиональны. Слишком хороши для тебя.

Об этом Ева даже не подумала. Как не подумал об этом и Ромер. Денвер и Лас-Крусис все время представлялись как два конца одной и той же операции. Деверо предположил, что разыгрывалось две партии — они проходили одновременно и не были связаны между собой.

— Два комплекта ищеек? Но какой в этом смысл — одни плохие, другие хорошие?

Деверо поднял руку.

— Давай продолжим с посылкой и оставим пока решение в покое. Разве тебя не учили этому в Лайне?

— Им незачем было ждать меня, — сказала Ева, быстро соображая. — Они могли сопровождать меня на всем пути от самого Нью-Йорка, если они были настолько профессиональны.

— Возможно. Точно.

— Так кем же были те вторые, если они не являлись агентами ФБР? — спросила Ева. В ее голове все снова закрутилось: вопросы, вопросы, вопросы — и никаких ответов. — «Германо-американский союз»? «Америка — прежде всего»? Частные детективы?

— Ты опять забегаешь вперед и ищешь решение. Давай сначала проиграем все до конца. Они хотели, чтобы тебя нашли мертвой и при тебе была карта. Тебя опознали бы как британскую шпионку, поскольку агенты ФБР следили за тобой от самого Нью-Йорка. И то, что ты оторвалась от них, значения не имеет.

— Ну и в чем здесь смысл? Подумаешь, одна мертвая британская шпионка.

Ева заметила, что на лице Морриса появилось озабоченное выражение.

— Ты права: что-то не сходится. Мы что-то упустили из виду…

Он был похож на человека, у которого есть добрая дюжина вариантов возможного решения, причем все неприятные.

— Кто знал, что я поехала в Лас-Крусис? — быстро сообразила Ева, стараясь не упустить нить.

— Я, Ангус, Сильвия.

— А Ромер?

— Нет. Он был в Англии. Он знал только про Альбукерке.

— Рауль знал, — добавила Ева. — И еще тот парень в Альбукерке. Так что, кроме вас троих, это было известно и другим людям… — Внезапно она вспомнила что-то. — Как мог де Бака узнать, что я была в «Мотор лодж»? Никто не знал, что я собираюсь туда, никто, кроме меня самой. Ты не знал, Ангус и Сильвия тоже. Я путала следы, ходила кривыми путями, возвращалась. За мной не было слежки, клянусь.

— Получается, была, — настаивал Моррис. — Только подумай: вот почему те, кто следил за тобой в Лас-Крусисе, не имели ничего общего с ищейками из Денвера. За тобой шла целая стая, или она поджидала тебя. Бригада из четырех-шести человек. И они вели себя очень профессионально.

— Там была женщина в красном автомобиле-купе, — вспомнила Ева. — Может быть, я просто не обращала внимания на женщину. Или женщин.

— А как насчет портье в «Аламогордо инн»? Он ведь знал, что ты освобождаешь номер.

Ева подумала: «Этот замухрышка у стойки?» И вспомнила правило, которому ее научили в Лайне: «Лучшее часто кажется худшим». Может быть, и Рауль тоже. Альбинос Рауль, портье, парочка в купе — вот и бригада, а если верить Моррису, то еще двух она просто не заметила. А кому де Бака подавал знак, когда они выезжали из «Мотор лодж»? Неожиданно все показалось ей более вероятным. Ева посмотрела на сидевшего в задумчивости Морриса. Он оттягивал свою нижнюю губу указательным и большим пальцами. «А может быть, Деверо специально наводит меня на эти мысли? — подумала она. — Это действительно рождено его интуицией или он просто манипулирует мной?» Ева решила остановиться, почувствовав, что ходит по кругу и запутывается.

— Я подумаю, — сказала она. — И позвоню тебе, если что-нибудь придет в голову.

Направляясь в свой кабинет, Ева вспомнила, что сказал ей портье, когда она устраивалась в «Аламогордо инн». «Вы уверены, что вам нужна именно эта гостиница? Сразу за городом есть отели гораздо лучше нашего». Не специально ли он пытался подсунуть ей эту идею? «Нет, — сказала она себе, — это становится абсурдным. — Так и с ума сойти недолго».

Тем вечером Сильвия поджарила бифштексы, и они откупорили бутылку вина.

— В офисе все гудит, — сказала она с неуклюжим намеком. — Все говорят, что ты — звезда сцены.

— Я обязательно все расскажу тебе, — пообещала Ева. — Но пока я и сама половины не понимаю.

Она уже ложилась в постель, когда позвонил Моррис Деверо. Он говорил с напряжением, почти раздраженно. Из его голоса куда-то исчезли медлительность и протяжность.

— Ты можешь говорить? — спросил он.

Ева оглянулась и увидела, что Сильвия убирает посуду со стола.

— Да, все замечательно.

— Извини, что звоню тебе так поздно, но меня кое-что беспокоит, и только ты можешь дать ответ.

— Что такое?

— Почему ты просто не отдала карту Раулю?

— Что?

— Я имею в виду: так тебе было приказано, да? Ты просто должна была передать «посылку» Раулю вместе с деньгами?

— Да.

— Но тогда почему же ты этого не сделала?

Ева оглянулась, с кухни доносился звон посуды.

— Поскольку я проверила и решила, что карта была сделана недобросовестно. Это был некондиционный материал — он дурно пах.

— Тебе кто-нибудь велел проверять «товар»?

— Нет.

— Тогда почему же ты так поступила?

— Потому… Потому что я решила, что должна… — Ева задумалась: а действительно, почему так случилось, и поняла, что она все делала совершенно инстинктивно. — Я просто подумала, что неплохо было бы это сделать.

Он умолк. Ева подождала секунду и сказала:

— Алло? Ты — здесь?

— Да, — ответил Моррис. — Дело в том, Ева, что если бы ты просто отдала «товар» Раулю, как тебе было приказано, то ничего бы не случилось. Ты понимаешь? Абсолютно точно: все это произошло потому, что ты не сделала того, что должна была сделать.

Ева какое-то время обдумывала слова Деверо, но не могла понять, к чему он клонит.

— Я не понимаю, — сказала она. — Не хочешь ли ты сказать, что все это — моя вина?

— Боже праведный! — почти прошептал он.

— Моррис, с тобой все в порядке?

— Теперь я понимаю… — почти про себя сказал он. — Боже мой, да ведь…

— Понимаешь что?

— Завтра мне нужно будет кое-что проверить. Давай завтра и встретимся. Завтра в полдень.

Моррис объяснил Еве, как найти маленький кинотеатр, в котором круглые сутки демонстрировались мультфильмы и выпуски новостей. Он располагался на Бродвее, прямо к северу от Таймс-скуэр.

— Около четырех там всегда безлюдно, — сказал Моррис. — Сядь в заднем ряду. Я тебя найду.

— Да что происходит, Моррис? Ты не можешь оставить меня вот так, в подвешенном состоянии.

— Мне нужно осторожно навести кое-какие справки. Ни с кем ничего не обсуждай. Я боюсь, что это очень серьезно.

— Мне показалось, что все напуганы не на шутку.

— Я полагаю, что те, кто следил за тобой в Лас-Крусисе, могли быть от наших друзей «в сером».

Под нашими друзьями «в сером» подразумевался Германо-американский союз.

— Местные?

— Бери выше.

— Господи!

— Молчи. Увидимся завтра. Спокойной ночи.

Ева положила трубку. Моррис явно говорил об абвере или СД. Ничего удивительного в том, что он так взволнован. Если он не ошибался, то у немцев должен был быть свой человек в БЦКБ — враг в самом сердце оперативной работы.

— Кто звонил? — спросила Сильвия, выходя из кухни. — Тебе налить кофе?

— Да, пожалуйста. Это был Моррис. Какие-то бухгалтерские вопросы в «Трансокеанской прессе».

— Ах вот как?

Они обе понимали, когда лгали друг другу, но никогда на это не обижались. Сильвия просто запомнит сей факт: это весьма необычно — насколько нужно было расстроить Морриса, чтобы он привлекал к себе внимание подобным образом. Сильвия с Евой выпили кофе, послушали какую-то музыку по радио и легли спать. Уже почти во сне Еве послышалось, что Сильвия с кем-то коротко поговорила по телефону. Она подумала, не лучше ли рассказать Сильвии о подозрениях Морриса, но в конце концов решила, что надо сначала подтвердить или опровергнуть предположения, а уж потом делиться ими. Лежа в постели, Ева еще раз по порядку вспомнила весь их разговор: Моррис усмотрел в событиях, произошедших в Лас-Крусисе, что-то, что она не сумела или не могла разглядеть. Затем она стала размышлять о том, стоит или нет рассказать кому-нибудь о завтрашней встрече с ним — в качестве страховки. Но потом решила не делать этого — завтра она просто даст Моррису возможность объяснить свое видение событий. Почему-то Ева доверяла ему, а верить кому-то, она знала это слишком хорошо, значило совершить первую и самую крупную ошибку из всех возможных.

Но на следующее утро никаких признаков присутствия Морриса в офисе не было — и даже к обеду он не появился. Ева работала над статьей, развивающей тему «мексиканской» карты, сочиняла что-то о новом поколении четырехмоторных германских пассажирских самолетов, спроектированных на базе противолодочного самолета «Кондор FW 200», радиус действия которого составлял около четырех тысяч километров. Этого было более чем достаточно, чтобы долететь до Южной Америки из Западной Африки через Атлантику. Ева надеялась, что если удастся поместить эту статью в испанской газете — «Эль Диарио» или «Индепенденте» — и сообщить в ней, что аргентинская авиакомпания якобы уже заказала шесть таких самолетов, то тогда к ней могли бы «прирасти ноги».

Ева набросала черновик и отнесла его Ангусу, который, казалось, последние дни все больше и больше времени проводил в «Трансокеанской прессе» и все меньше и меньше — в Агентстве зарубежных новостей.

Он быстро прочел.

— Ну, и как тебе? — спросила Ева.

Ангус казался смущенным — он не проявлял особого дружелюбия, — и она заметила, что пепельница перед ним полна раздавленных окурков.

— Почему именно Испания?

— Лучше начать оттуда, чтобы Аргентина смогла опровергнуть это. Мы получим дополнительные очки, если статья начнет свое путешествие в Испании, а затем ее подхватят в Южной Америке. После этого мы сможем попробовать ее здесь, в Соединенных Штатах.

— А эти самолеты существуют?

— «Кондоры» существуют.

— Тогда ладно. Кажется, неплохо. Удачи. — Ангус снова потянулся за портсигаром, было совершенно ясно, что ему не до этого.

— Слушай, а ты случайно не видел Морриса? — спросила Ева.

— Он сказал, что весь день будет в Рокфеллер-центре — с чем-то там разбираться.

— Что-то случилось, Ангус? Что происходит?

— Да нет же, нет, — ответил он и с готовностью выдавил из себя улыбку, после которой Ева должна была ему поверить. — Наверное, вчера вечером выпил слишком много «мартини».

Она вышла от него в слегка расстроенных чувствах: «Итак, Моррис был в БКЦБ. Странно, что Ангус знает об этом. А не мог Моррис рассказать Ангусу что-нибудь? Не этим ли объясняется нетипичное для Ангуса нежелание говорить?» Она раздумывала над этим, печатая статью о самолетах марки «Кондор». Потом она отнесла статью переводчикам испанского языка.

Ева пообедала в кафе-автомате на Седьмой авеню, где купила себе сэндвич с тунцом, кусок творожного торта и стакан молока. Интересно, что мог Моррис искать в Рокфеллер-центре? Все, что случилось в Лас-Крусисе, первоначально зародилось в БЦКБ, конечно… Она съела свой сэндвич и почти в сотый раз мысленно пробежала все события, которые привели ее к встрече с де Бака, пытаясь вспомнить что-нибудь, что она могла пропустить. Что такое увидел Моррис, чего она сама не разглядела? Итак, план был следующий: де Бака стреляет в нее и организует дело так, что ее тело быстро находят. При ней обнаруживают карту и пять тысяч долларов. 0 чем это говорит? Молодая британская шпионка найдена убитой в Нью-Мехико с подозрительной картой. Все взоры — все взоры ФБР — обращаются к БЦКБ, и возникает вопрос: «Что они здесь замышляют?» Это был бы в высшей степени опасный конфуз — здесь просматривался контрплан абвера. Британский агент уличен в распространении антинацистской пропаганды. «Но ведь мы больше ничего и не делали, — сказала она себе, — что могло быть в этом сенсационного?»

Но разные, не поддающиеся объяснению детали тянули ее за рукав. Никто никогда не предполагал, что абвер мог проводить такую операцию в Соединенных Штатах. Целая бригада ищеек по всему маршруту от Нью-Йорка до Лас-Крусиса, и не просто ищеек, а таких опытных и искусных, что Ева не смогла заметить ни одного из них нигде на своем пути. Она была чрезвычайно подозрительна — поэтому смогла унюхать местных сыщиков. Из скольких человек состояла эта бригада? Из шести, восьми? Они должны были все время меняться. Возможно, в нее могли входить и женщины: одна или две. «Я бы заметила их», — продолжала повторять про себя Ева. Но действительно ли это было так? Все время, пока она добиралась до Лас-Крусиса, она постоянно была начеку. Очень тяжело следить за объектом, который что-то подозревает, но следовало признаться, что она совсем не принимала в расчет женщин. «Ну, вот опять, — думала Ева, — а почему я была подозрительной? Может быть, в подсознании я чувствовала те кольца, что замыкались вокруг меня?» Она отбросила эти мысли, решив прийти в кинотеатр пораньше и посмотреть мультики, ей не помешало бы сейчас немного посмеяться.

Она прождала Морриса в кинотеатре почти два часа. Кинотеатр был совсем пустым, Ева села в последнем ряду и просмотрела подряд мультфильмы с Микки-Маусом, утенком Даффи, Томом и Джерри, перемежавшиеся роликами с новостями, в которых попадались и сообщения о войне в Европе. «Германская военная машина споткнулась у ворот Москвы, — нараспев произнес диктор с насмешкой в голосе. — Генерал Зима взял на себя командование сражением». Ева видела, как лошади по холку проваливались в грязь, жидкую и липкую, словно шоколад; как измотанные изможденные немецкие солдаты, замотанные для маскировки в простыни, бегали от дома к дому в поисках тепла; видела замерзшие в снегу тела, ставшие похожими на окаменевшие обломки деревьев или осколки камней: окоченелые, избитые ветром, неподвижные; видела горящие деревни, освещающие тысячи русских солдат, бегущих в контратаку по ледяным полям. Ева попыталась представить себе, что происходило там, под Москвой — под той Москвой, в которой она родилась и которую она совершенно не помнила, — и обнаружила, что не может найти в своей голове никаких решений. На ее счастье, на экране опять появился утенок Дональд. В зале раздался смех.

Когда стало очевидно, что Моррис не появится, а кинозал стал медленно, но уверенно наполняться по мере того как закрывались офисы, Ева решила вернуться к себе в квартиру. Она была не сильно обеспокоена — три из четырех заранее назначенных встреч так никогда и не происходили — было слишком сложно и слишком рискованно пытаться тревожить кого-то в случае переноса или отсрочки такой встречи. Но она все же волновалась. Были ли у нее для этого основания? Возможно, ее собственное желание поскорее узнать, что же Моррис хочет сообщить ей, делали ее более нетерпеливой и озабоченной. «Он скоро позвонит, — подумала Ева, — и мы снова встретимся, и он расскажет обо всем, что узнал». Уже в квартире она проверила «ловушки» в своей комнате — Сильвия нигде не лазила, и оттого, что она обнаружила это, у Евы стало радостно на душе, она почувствовала себя почти по-дурацки счастливо. Иногда Ева уставала от бесконечной неусыпной подозрительности. «Как можно так жить? — думала она. — Всегда осматриваться, всегда все проверять, постоянно бояться, что тебя предадут, что ты можешь погибнуть». Она сварила себе кофе, выкурила сигарету и стала ждать звонка Морриса.

Сильвия вернулась домой, и Ева спросила ее — так, между прочим, — видела ли она Морриса сегодня в Центре? Сильвия ответила, что нет, напомнив ей, что там теперь работают несколько сотен человек, что БЦКБ разросся, стал похожим на громадную компанию, не только заполнив собой целых два этажа небоскреба, но и открыв офисы на других этажах, в которых всегда полным-полно народу. Моррис мог бы находиться там неделю, а она могла его ни разу за это время и не встретить.

Около восьми часов в Еве подняло голову нетерпение. Она позвонила в «Трансокеанскую прессу», и дежурный сказал ей, что господина Деверо сегодня не было. Она позвонила домой Ангусу Вульфу, но там никто не подходил.

В девять Сильвия пошла с другом в кино, на «Мальтийского сокола», и Ева осталась в квартире одна. Она сидела и смотрела на телефон — она понимала, что это довольно тупое занятие, но все равно, так ей было спокойней. Ева пыталась вспомнить свой последний разговор с Моррисом. Она отчетливо помнила, как он произнес тихим голосом «Боже праведный» в тот момент, когда его что-то осенило, словно какая-то недостающая часть головоломки встала на свое место. В его голосе было больше страха, подумалось ей, чем тревоги, будто это возможное решение было таким… таким неожиданным, таким невероятным, что спонтанно заставило его помянуть Бога. Моррис абсолютно точно собирался рассказать ей все, в противном случае, он просто не стал бы назначать встречу в кинотеатре, и, что особенно важно, он хотел рассказать ей об этом с глазу на глаз. «С глазу на глаз, — думала она, — почему тогда он не мог сообщить мне об этом иносказательно? Я бы поняла. Возможно, это было слишком страшным для иносказания. Слишком шокирующим».

Ева решила пренебречь правилами и позвонить ему домой.

— Да? — ответил мужской голос. С американским акцентом.

— Могу я поговорить с Элизабет Уэсли? — спросила Ева, моментально придав своему голосу американское звучание.

— Вы не туда попали.

— Извините, пожалуйста.

Она положила трубку и побежала за пальто. На улице Ева быстро поймала такси и попросила отвезти ее на Муррей-Хилл. Моррис жил там, в большом многоквартирном доме, в безликой служебной квартире, как и все они. Она попросила водителя остановить машину за пару улиц до места и проделала оставшийся путь пешком. У подъезда стояли две полицейские машины. Ева прошла мимо них и увидела привратника, сидевшего в своей будке и читавшего газету. Она помешкала минут пять, ожидая, что кто-нибудь войдет в дом, и тут к подъезду подошла пара, мужчина и женщина, у которых был свой собственный ключ. Ева быстро последовала за ними через дверь, скороговоркой сказав:

— Здравствуйте. Извините, но вы случайно не знаете, Линда и Мэри Вайс живут на шестнадцатом или на семнадцатом этаже? Я только что от них и забыла там свою сумочку. Пять «А» — шестнадцатый или семнадцатый. Представляете, я так опаздываю в клуб!

Мужчина махнул рукой привратнику. Тот оторвал глаза от газеты, мельком взглянув на живо разговаривавшую троицу, после чего вновь углубился в чтение. Выяснилось, что пара не знала сестер Вайс, но Ева доехала со своими новыми друзьями до десятого этажа — на котором они вышли, затем сама нажала кнопку тринадцатого, чтобы спуститься по пожарной лестнице на двенадцатый, где жил Моррис.

Она увидела у двери его квартиры двух полицейских и Ангуса Вульфа. «Ангус Вульф? Откуда он здесь взялся?» — подумала Ева. Ее затошнило, когда она поняла, что Моррис, должно быть, мертв.

— Ангус, — позвала она тихо, идя по коридору к нему, — что случилось?

Ангус знаком показал полицейским, что ее можно пропустить, и быстро качнулся в ее сторону на своих клюшках.

— Тебе лучше уйти отсюда, — сказал он. Лицо у него было бледным. — Здесь «синяя система».

«Синяя система» была самым худшим из всего, что только можно себе представить.

— Где Моррис? — спросила Ева, стараясь не опускать голову, стараясь казаться по-обычному спокойной, заранее зная ответ.

— Моррис мертв, — ответил Ангус. — Он покончил с собой.

Ева заметила, что Ангус испуган и расстроен: она вспомнила, как долго они с Моррисом работали вместе, дружили еще задолго до того, как она прибыла в СБД.

У Евы пересохло во рту так, словно слюну втянуло в какую-то воронку.

— О Господи, — только и сказала она.

— Тебе лучше уйти, Ив, — повторил Ангус. — Здесь отовсюду воняет дерьмом.

И тут из квартиры Морриса вышел Ромер, чтобы переговорить с полицейскими. Он повернулся, посмотрел в проход, увидел Еву и сразу подошел к ней.

— А ты что здесь делаешь?

— Мы договаривались с Моррисом пойти сегодня куда-нибудь выпить, — ответила она. — Он опаздывал, поэтому я решила зайти.

Лицо Ромера было почти лишено движения, как будто он все еще осознавал и просчитывал факт присутствия Евы.

— Что произошло? — спросила она.

— Таблетки и виски. Двери закрыты, окна закрыты. Записка, лишенная смысла. Что-то о каком-то мальчике.

— Почему? — спросила Ева, не думая, спонтанно.

— Кто знает? Насколько хорошо мы знаем кого-нибудь?

Ромер повернулся к Ангусу.

— Позвони снова в главную контору. Нужно доложить кому-нибудь из начальства.

Ангус захромал к телефону, а Ромер повернулся к ней. Каким-то образом Ева почувствовала, что все его внимание сейчас сосредоточено на ней.

— Как ты сюда попала? — спросил он недружелюбно. — Почему не позвонил привратник?

Ева поняла, что совершила ошибку: она должна была обратиться к привратнику, а не прибегать к своей маленькой уловке. В этом не было бы ничего подозрительного: обычное невинное действие, которое совершает один друг, если второй опаздывает к месту встречи.

— Он был занят. Я просто поднялась.

— Или, может быть, ты искала Элизабет Уэсли?

— Кого?

Ромер усмехнулся. Ева понимала, что он очень умен — к тому же, он знал ее слишком хорошо.

Ромер смотрел на нее, взгляд его был холодным.

— Никогда не нужно недооценивать удивительную находчивость нашей мисс Далтон, а?

И тут Ева все поняла.

У нее зазвенело в ушах: знакомый звук, истерически предупреждавший об опасности. Она положила свою ладонь на его руку и тихо сказала:

— Лукас, давай увидимся вечером, мне хочется быть рядом с тобой.

Это было все, что она смогла сделать, что подсказал ей инстинкт. Ей нужно было выиграть всего несколько секунд, прежде чем он обо всем догадается.

Ромер посмотрел через плечо на полицейских.

— Это невозможно, — сказал он. — Не сегодня.

За эти секунды Ева успела подумать: «Он знает, что мы с Моррисом разговаривали. Он знает, что Моррис сообщил мне что-то, поэтому я и проникла тайком в это здание. Он считает, что мне известно что-то важное, и хочет определить, насколько я опасна».

Ева заметила, как изменилось выражение лица Ромера, когда он вновь повернулся к ней. Она почти слышала, как работают два мозга — его и ее — бешено, на больших оборотах. Две турбины, вращающиеся в противоположных направлениях.

— Прошу тебя, Лукас, — взмолилась она. — Мне плохо без тебя.

Ева надеялась, что этот проникнутый любовью призыв мог отвлечь его. «Ведь мы занимались любовью всего сутки назад — пусть это отвлечет его хотя бы на пять минут».

— Посмотрим, как получится, — сказал Ромер. Он взял ее руку, тихо пожал и отпустил. — Стефенсон хочет с тобой встретиться. Кажется, Рузвельт собирается упомянуть твою карту в своей речи на следующей неделе — десятого. Стефенсон хочет поздравить тебя лично.

«Это настолько надуманно, что почти похоже на правду», — решила Ева.

— Стефенсон хочет меня видеть? — еле слышно повторила она. Это казалось невероятным. Уильям Стефенсон возглавлял БЦКБ: это было целиком его детище, вплоть до каждого винтика, до каждой мелкой детали.

— Ты теперь у нас звезда, — сказал Ромер неискренне и посмотрел на часы. — Дай я сперва разберусь в этом беспорядке. Я заеду за тобой в десять. — Он улыбнулся. — И не рассказывай Сильвии. Хорошо?

— Увидимся в десять, — кивнула она. — А потом, может быть, мы сможем…

— Я придумаю что-нибудь. Послушай, иди, пока один из этих полицейских не записал твое имя.

Он повернулся и направился к полицейским.

Уже спускаясь в лифте, Ева начала подсчитывать. Она посмотрела на часы: восемь сорок пять. Ромер будет ждать ее у дома в десять. Если она не выйдет в пять минут одиннадцатого, он поймет, что она сбежала. У нее остался всего лишь час на то, чтобы исчезнуть.

Ева решила, что времени на то, чтобы заходить в квартиру, у нее не осталось — все надо бросить, сейчас следовало думать о безопасности и возможности побега. Ожидая поезд в метро, Ева проверила содержимое сумочки: паспорт на имя Ив Далтон, около тридцати долларов, пачка сигарет, губная помада, компактная пудра. «Достаточно ли этого, — с печальной улыбкой спросила она себя, — чтобы начать новую жизнь?»

В поезде, шедшем в Бруклин, она снова и снова вспоминала подробности встречи с Ромером и медленно, методично обдумывала все возможные выводы. Почему она вдруг так неожиданно уверилась в том, что за событиями в Лас-Крусисе и смертью Морриса Деверо каким-то образом стоял Ромер? Может быть, она ошибается?.. Может быть, это Ангус Вульф? Может быть, Моррис вел тщательно разработанную игру, дабы спровоцировать ее на преступление, и ради этого разыгрывал из себя невинность? Но Ева понимала, что Моррис не совершал самоубийство: нельзя договориться о необычайно важной встрече, а затем вдруг свести счеты с жизнью. Хотя она все же вынуждена была признать: Ромер ничем себя не выдал. Так откуда же такая непоколебимая уверенность? Почему она чувствует, что ей нужно бежать сейчас, немедленно, будто от этого зависит ее жизнь? Еве стало жутко, и у нее по телу пошли мурашки: а ведь и правда, жизнь действительно зависела от этого, она отчетливо все понимала. Для Морриса главным индикатором, ключевым моментом, стало то, что Ева не отдала карту Раулю. Почему она не отдала эту карту Раулю? Потому что посмотрела на нее и обнаружила, что карта была очень низкого качества. Кто приказывал ей проверять «товар»? Никто.

Ева услышала голос Ромера, голос своего возлюбленного так отчетливо, как будто он стоял рядом с ней: «Никогда не нужно недооценивать удивительную находчивость нашей мисс Далтон, а?»

И тут только до нее все дошло окончательно. Ева наконец поняла, что удалось разглядеть Моррису. Она не могла видеть всю картину, не могла понять, каким образом планировалось завершить игру, но она поняла из разговора с Ромером у квартиры бедного погибшего Морриса, что Лукас, посылая ее на задание в Лас-Крусис, точно знал одно: Ева не передаст «товар», не проверив его. Он знал ее, он был абсолютно уверен в том, что она сделает в этой ситуации. У Евы зарделись щеки от стыда, когда она поняла, насколько легко ее можно было «просчитать», насколько точно ее можно было запрограммировать и поставить в соответствующее место плана. «Но почему я стыжусь?» — размышляла она, слегка сердясь на себя. Ромер знал, что Ева никогда не станет курьером, который автоматически будет выполнять только то, что ему приказано заранее — именно поэтому он и выдвинул ее кандидатуру для этого задания. В Пренсло было то же самое — она вела себя инициативно, принимала решения сообразно ситуации, правильно оценивала обстановку. Как и в случае с Мэйсоном Хардингом. У нее в голове все завертелось: до этого Лукас как бы испытывал ее, оценивал, как она вела себя в различных обстоятельствах. И не пустил ли Ромер сам за ней ищеек из ФБР, будучи уверен, что Ева уйдет от них — чтобы подобным образом зародить в ней подозрения? Она почувствовала, что ее переиграли так, будто она сидела за шахматной доской с гроссмейстером, который всегда просчитывает на десять, двадцать, тридцать ходов вперед. Но для чего Лукасу Ромеру было нужно, чтобы она умерла?

Добравшись до бруклинской квартиры, Ева сразу направилась в туалет и сняла со стены аптечку. Затем вынула из стены за ней свободный кирпич и достала паспорт на имя Марджери Аллердайс и немного денег: у нее было скоплено триста долларов. Повесив аптечку на место, она задумалась.

— Нет, Ева, — сказала она вслух.

Она должна была запомнить это — и никогда не забывать — она имела дело с Лукасом Ромером, человеком, как оказалось, великолепно знавшим ее. Ева села, ее почти мутило от мысли, которая только что пришла ей в голову: Ромер хотел, чтобы она убежала, он ждал, чтобы она убежала — было бы гораздо проще разделаться с ней, если бы она была в бегах, далеко от дома. «Поэтому подумай, — убеждала она себя, — подумай дважды, подумай трижды. Посмотри на все глазами Ромера — оцени его знания и мнение о тебе, Еве Делекторской, — а затем поступи так, как он не ожидает».

Она рассуждала так: Ромер не поддался соблазну и не ответил на ее откровенное приглашение провести ночь вместе мгновенно. Он знал, что она подозревает его. Он знал, что Ева не поверила в то, что Моррис покончил с собой. Он, возможно, понял также, что это произошло в ту секунду, когда она появилась в коридоре у квартиры Морриса, и поэтому его предложение встретиться в десять было явным намеком на то, что ей следует бежать. Неожиданно Ева поняла, что у нее нет времени на размышление: ни часа, ни получаса — у нее вообще не осталось времени.

Ева немедленно покинула квартиру, предположив, что Ромер, возможно, знает ее адрес. Но, подумав, она решила, что это невозможно, и, уже идя по улице, убедилась, что за ней никто не следит. Она просунула паспорт Ив Далтон сквозь решетку водосточного люка и услышала тихий всплеск где-то внизу. Теперь она звалась Марджери Аллердайс. Конечно, Ромер знал это имя. Он знал все вымышленные имена, которыми сам и снабдил своих агентов, поэтому имя Марджери Аллердайс должно было довести ее только до какого-то места.

«Но до какого?» — думала Ева, спеша к станции метро. У нее было всего два варианта: на юг в Мексику или на север в Канаду. Размышляя об этом, она обнаружила, что прикидывает, чего ожидает от нее Ромер. Ева только что прибыла с мексиканской границы. И что же он предположит: что она направится назад или поедет на север, в обратную сторону? Она увидела проезжавшее мимо такси и остановила его взмахом руки, попросив водителя довезти ее до Пенн-стэйшн. «На юг, а там — в Мексику». Это решение казалось самым лучшим: Ева знала, как и где пересечь границу.

В такси она продолжала обдумывать подробности этого плана. Поезд — правильно ли воспользоваться им? Ромер вряд ли предположит, что она сядет на поезд: слишком очевидно, слишком легко проверить, и в поезде легче всего попасть в западню. Нет, Ромер подумает об автобусе или машине. Поэтому поезд мог фактически сэкономить ей какое-то время. Пересекая Ист-Ривер в сторону светящихся башен Манхэттена, она понимала, что только такой путь спасет ее. Ева Делекторская против Лукаса Ромера. Будет нелегко — хотя бы потому, что он сам учил ее: все, что она знала, так или иначе было вложено в нее Ромером. Поэтому она должна была обратить его собственные методы, его собственные маленькие хитрости и приемы против него самого… «Мне бы сейчас чуть больше времени, — подумала она со слабой надеждой, — день или два форы, этого было бы достаточно, чтобы замести следы, затруднить ему преследование…» Ева свернулась калачиком на заднем сиденье такси. За окном стоял холодный ноябрьский вечер. «Немного мексиканского солнца — это было бы неплохо. Или бразильского солнца». И тут Ева поняла, что нужно ехать на север. Она наклонилась к водителю и постучала его по плечу.

На вокзале Гранд-Сентрал Ева купила билет до Буффало (двадцать три доллара), протянув в кассу две двадцатки. Кассир отсчитал сдачу и дал ей билет. Ева поблагодарила, отошла и подождала, пока он обслужит еще двух клиентов, после чего вернулась к кассе, влезла без очереди и заявила:

— Это сдача с сорока, а я дала вам пятьдесят.

Что тут началось! Кассир — мужчина средних лет с таким широким пробором посредине, что, казалось, он был специально пробрит — был возмущен и не собирался возвращать деньги. Был вызван помощник менеджера; Ева потребовала начальника вокзала. Очередь, стоявшая к кассе, начала роптать. Кто-то крикнул:

— Леди, поторапливайтесь!

Ева обернулась к очереди и громко сказала, что ее обсчитали на десять долларов. А затем заплакала, и помощник менеджера увел ее в офис, где она почти моментально успокоилась и заявила, что свяжется со своими адвокатами. Ева настояла на том, чтобы записать фамилии помощника менеджера (Энрайт) и кассира (Стефанелли), и предупредила, что они оба еще о ней услышат: коль уж на Центральном вокзале начали грабить своих невинных клиентов, то это им даром не пройдет.

Ева шла по огромному вестибюлю вокзала, весьма довольная собой. Удивительно, как легко ей удалось заставить себя заплакать по-настоящему. Она прошла к самой дальней кассе и купила другой билет, на этот раз — до Барлингтона. Последний поезд туда отходил через три минуты — она побежала по пандусу на платформу и вскочила в вагон за тридцать секунд до отправления.

Ева села на свое место и, глядя в окно на то, как мелькают огни пригородов, попыталась представить себе ход мыслей Ромера. Что бы он подумал о суматохе на вокзале Гранд Сентрал? Он, конечно, догадался бы, что все инсценировано — это был старый учебный прием, направленный на то, чтобы специально привлечь к себе внимание: ты устраиваешь шум, покупая билет до канадской границы, поскольку ты точно туда не едешь. Но Ромер не должен был «купиться» на это — слишком просто — он совсем не станет теперь смотреть в южную сторону. «Нет, Ева, — скажет он сам себе, — ты не поедешь ни в Эль-Пасо, ни в Ларедо — ты пытаешься заставить меня думать как раз об этом. На самом деле ты направишься в Канаду». Ромер интуитивно почувствует двойной блеф, но потом — поскольку «нельзя недооценивать удивительную находчивость Евы Делекторской» — его начнут терзать сомнения, он станет думать: «А что если это тройной блеф? Ева хочет, чтобы я думал именно так, чтобы решил, будто она собирается в Канаду, хотя на самом деле едет на юг — в Мексику». Ева надеялась, что не ошиблась: ум Ромера был достаточно изощренным — будет ли ее четырехкратного блефа достаточно, чтобы провести его? Она очень надеялась, что да. Он внимательно прочтет пьесу и подумает: «Да, зимой птицы летят к югу».

Ева позвонила во Франклин-Форкс Полу Витольдскому с вокзала в Барлингтоне. Было уже за полночь.

— Кто это? — резко и раздраженно спросил Витольдский.

— Это пекарня Витольдского?

— Нет, это китайская прачечная Витольдского.

— Могу я поговорить с Юлиушем?

— Здесь нет никакого Юлиуша.

— Это Ева, — сказала она.

Последовало молчание. Потом Витольдский спросил:

— Я что, пропустил встречу?

— Нет. Мне нужна ваша помощь, пан Витольдский. Это срочно. Я на вокзале в Барлингтоне.

Снова молчание.

— Я буду там через тридцать минут.

В ожидании Витольдского Ева думала: «Нас убеждали, уговаривали, инструктировали, приказывали, умоляли никогда никому не верить, что, в общем-то, неплохо. Но иногда, в самых крайних ситуациях, можно опереться только на доверие».

Она сама вынуждена была довериться Витольдскому, прося того о помощи. Было бы очевидней выбрать для этого Джонсона из Медоввилла, — Ева считала, что Джонсону тоже можно доверять, — но Ромер был в Медоввилле вместе с ней. На каком-то этапе он позвонит Джонсону; Ромер знает и о Витольдском, но сначала справится у Джонсона. С Витольдским она выигрывала еще час или два.

Ева видела, как грязный автомобиль с кузовом «универсал» и надписью «WXBQ Франклин-Форкс» на боку въехал на стоянку. Витольдский был небрит, на нем были надеты шерстяная куртка в клетку и нечто похожее на засаленные рыбацкие штаны.

— С вами что-то случилось? — спросил он, ища глазами ее чемодан.

— Я полностью в дерьме, — призналась Ева, — и мне сегодня же нужно оказаться в Канаде.

Витольдский подумал немного, потер подбородок так, что она услышала скрежет его щетины.

— Не нужно ничего рассказывать, — сказал он и открыл перед Евой дверь машины.

Они ехали на север, почти не разговаривая друг с другом. От него несло пивом и еще чем-то несвежим — возможно, нестиранными простынями, давно немытым телом, — но Еве было не до запахов. Они остановились на заправке в Шамплейне, и поляк спросил, не голодна ли она. Ева ответила, что голодна, и Витольдский вернулся к машине с пачкой печенья, на обертке которой было написано «Гувернер фиг-роллс». Она съела три штуки, а они тем временем повернули на запад и поехали в сторону города с названием Шатоги, как значилось на дорожном указателе. Но не доехав до него, свернули на гравийную дорогу и стали пробираться по ней сквозь сосновый бор. Дорога сузилась до тропы, сосновые ветки задевали машину. Они ехали медленно. В ушах у Евы постоянно звучал тихий металлический звон.

— Охотничьи тропы, — объяснил Витольдский.

Какое-то время Ева дремала, и ей приснились фиги и фиговое дерево, залитое солнцем. Она проснулась оттого, что машина дернулась и остановилась.

Близился закат, небо было бледно-серебряного цвета, и на этом фоне сосны выглядели еще чернее. Витольдский показал на перекресток, освещенный фарами.

— Еще миля по этой дороге, и вы попадете в Сан-Юстин.

Они вышли из машины, и Ева почувствовала, как ее обдало холодом. Она увидела, что Витольдский смотрел на ее модные городские туфельки на тонкой подошве. Он пошел к багажнику автомобиля, открыл его и вернулся с шарфом и старой засаленной кофтой, которую Ева надела под пальто.

— Вы в Канаде, в Квебеке. Здесь говорят по-французски. Вы знаете французский?

— Да.

— Глупый вопрос.

— Я бы хотела заплатить вам хоть что-нибудь за бензин и за то, что вы потратили на меня свое время.

— Передайте эти деньги на благотворительные нужды или купите облигации военного займа.

— Если к вам кто-нибудь придет, — заявила Ева, — если кто-нибудь спросит вас обо мне, скажите им правду. Нет никакой необходимости скрывать.

— Я никогда вас не видел, — сказал он. — Кто вы? Я был на рыбалке.

— Спасибо. — Ева подумала, что, наверное, ей следовало бы обнять этого человека. Но Витольдский протянул руку, и она ответила ему быстрым рукопожатием.

— Счастливого пути, мисс Далтон, — сказал он, сел в машину, развернулся на перекрестке и уехал, оставив Еву в такой кромешной темноте, что она боялась даже шаг ступить. Но постепенно ее глаза привыкли к мраку, она стала различать зубцы верхушек деревьев на медленно серевшем небе и уже видела едва заметную дорогу и развилку неподалеку. Ева туго завязала шарф вокруг шеи и пошла по этой дороге на Сан-Юстин. «Теперь, — размышляла она, — я по-настоящему в бегах. Я сбежала в другую страну». И вдруг у нее впервые появилось слабое ощущение безопасности. «А вот и воскресение», — подумала она, идя по дороге и слушая, как гравий шуршит под ногами и начинают петь первые птицы. Наступило 7 декабря 1941 года.