"Ф.М.Достоевский. Кроткая (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

дорогой идя, тогда сочинил и остался доволен) и что - очень, очень может
быть - заключаю в себе много неприятного и в других отношениях. Всё это
сказано было с особенного рода гордостью, - известно, как это говорится.
Конечно, я имел настолько вкуса, что, объявив благородно мои недостатки, не
пустился объявлять о достоинствах: "Но, дескать, взамен того имею то-то,
то-то и это-то". Я видел, что она пока еще ужасно боится, но я не смягчил
ничего, мало того, видя, что боится, нарочно усилил: прямо сказал, что сыта
будет, ну а нарядов, театров, балов - этого ничего не будет, разве
впоследствии, когда цели достигну. Этот строгий тон решительно увлекал меня.
Я прибавил, и тоже как можно вскользь, что если я и взял такое занятие, то
есть держу эту кассу, то имею одну лишь цель, есть, дескать, такое одно
обстоятельство... Но ведь я имел право так говорить: я действительно имел
такую цель и такое обстоятельство. Постойте, господа, я всю жизнь ненавидел
эту кассу ссуд первый, но ведь, в сущности, хоть и смешно говорить самому
себе таинственными фразами, а я ведь "мстил же обществу", действительно,
действительно, действительно! Так что острота ее утром насчет того, что я
"мщу", была несправедлива. То есть, видите ли, скажи я ей прямо словами:
"Да, я мщу обществу", и она бы расхохоталась, как давеча утром, и вышло бы в
самом деле смешно. Ну а косвенным намеком, пустив таинственную фразу,
оказалось, что можно подкупить воображение. К тому же я тогда уже ничего не
боялся: я ведь знал, что толстый лавочник во всяком случае ей гаже меня и
что я, стоя у ворот, являюсь освободителем. Понимал же ведь я это. О,
подлости человек особенно хорошо понимает! Но подлости ли? Как ведь тут
судить человека? Разве не любил я ее даже тогда уже?
Постойте: разумеется, я ей о благодеянии тогда ни полслова; напротив,
о, напротив: "Это я, дескать, остаюсь облагодетельствован, а не вы". Так что
я это даже словами выразил, не удержался, и вышло, может быть, глупо, потому
что заметил беглую складку в лице. Но в целом решительно выиграл. Постойте,
если всю эту грязь припоминать, то припомню и последнее свинство: я стоял, а
в голове шевелилось: ты высок, строен, воспитан и - и наконец, говоря без
фанфаронства, ты недурен собой. Вот что играло в моем уме. Разумеется, она
тут же у ворот сказала мне "да". Но... но я должен прибавить: она тут же у
ворот долго думала, прежде чем сказала "да". Так задумалась, так задумалась,
что я уже спросил было: "Ну что ж?" - и даже не удержался, с этаким шиком
спросил: "Ну что же-с?" - с словоерсом.
- Подождите, я думаю.
И такое у ней было серьезное личико, такое - что уж тогда бы я мог
прочесть! А я-то обижался: "Неужели, думаю, она между мной и купцом
выбирает?" О, тогда я еще не понимал! Я ничего, ничего еще тогда не понимал!
До сегодня не понимал! Помню, Лукерья выбежала за мною вслед, когда я уже
уходил, остановила на дороге и сказала впопыхах: "Бог вам заплатит, сударь,
что нашу барышню милую берете, только вы ей это не говорите, она гордая".
Ну, гордая! Я, дескать, сам люблю горденьких. Гордые особенно хороши,
когда... ну, когда уж не сомневаешься в своем над ними могуществе, а? О,
низкий, неловкий человек! О, как я был доволен! Знаете, ведь у ней, когда
она тогда у ворот стояла задумавшись, чтоб сказать мне "да", а я удивлялся,
знаете ли, что у ней могла быть даже такая мысль: "Если уж несчастье и там и
тут, так не лучше ли прямо самое худшее выбрать, то есть толстого лавочника,
пусть поскорей убьет пьяный до смерти!" А? Как вы думаете, могла быть такая
мысль?