"Сергей Довлатов. Соглядатай" - читать интересную книгу автора

Халифу можно возражать. Можно говорить о неожиданно (для третьих
эмигрантов) полноценной литературе русского зарубежья. Можно говорить о
подводных течениях в нынешней советской литературе. Размахивать внушительным
и ярким "Метрополем". Все это можно...
Но у Халифа есть точка зрения. И выражена она талантливо, горько,
правдиво.
Книга набрана четырьмя шрифтами. Можно было ее набрать и двадцатью. Так
многообразна и разнородна ее структура. "ЦДЛ" - это документы, лирические и
философские отступления, хроника, анекдоты, бытовые зарисовки.
Не менее разнообразна и тональность книги. Здесь уживаются дидактика с
иронией, ода с поношением, благодушная насмешка с язвительной колкостью,
возвышенная лексика с... многоточием.
Юрий Мальцев ("Вольная русская литература") справедливо указывает: "В
своей экспрессивной метафорической прозе Халиф, несомненно, следует традиции
таких поэтов, как Марина Цветаева и Осип Мандельштам".
Лично я расслышал здесь также и хитрый говорок Марамзина. "...Мы
уезжаем, а вы нам вдогонку глаза свои посылаете..."
Можно вспомнить и напевы Андрея Белого. И карнавал метафор Юрия Олеши.
Действительно, единица измерения прозы Халифа - метафора, то и дело
возвышающаяся до афоризма. Цитировать - одно удовольствие.
"Этот, со стопроцентной потерей зрения, возомнил, что он - Гомер. Ему
виднее..."
"...Спартак Куликов... Имя - восстание, фамилия - битва..."
"...Ударил кто-то бомбой в Мавзолей, но вождь остался жив..."
"...Дрейфус умер, но дело его живет..."
"...Всякую колыбель - даже революции - надо раскачивать..."
Поначалу меня раздражала нескромность Халифа. Или то, что я принимал за
нескромность.
Автор говорит, например, о заветной книжной полке. О книгах - шедеврах
двадцатого века:
"...Тут и "Доктор Живаго" Пастернака. И "Архипелаг ГУЛАГ"
Солженицына... Да и эта - моя - туда встанет".
Неплохо сказано?!
Поначалу я от таких заявлений вздрагивал, Затем не то чтобы привык, а
разобрался.
Не собою любуется автор. И не себя так уверенно различает на мраморном
пьедестале. Используя формулу Станиславского, Халиф не себя почитает в
литературе. А литературу - в себе и других.
Этим чувством - преданностью литературе, верой в ее фантастическое
могущество - определяется тональность книги.
Могу указать две-три неточности. Например, автор говорит:
"Солженицын - единственный в мире изгнанник - нобелевский лауреат". То
есть как? А Бунин? А Томас Манн?
Или:
"Будь Твардовский жив, вряд ли бы он остался редактором "Нового мира"".
Твардовского лишили журнала еще до смерти. Это, говорят, и убило его.
Неточностей мало. А те, что есть, как говорится, - не принципиальные.
И еще.
Я благодарен Халифу за несколько страниц о родном и незабываемом
Ленинграде. За "Сайгон" и за "Ольстер". За "Маяк" и за "Жердь". За Бахтина и