"Сергей Довлатов. Это непереводимое слово "хамство"" - читать интересную книгу автора

при всем американском национальном, я бы сказал, добродушии попадаются,
наглые и нахальные - тоже, особенно, извините, в русских районах, но
хамства, вот такого настоящего, самоупоенного, заведомо безнаказанного, - в
Нью-Йорке практически нет. Здесь вас могут ограбить, но дверью перед вашей
физиономией не хлопнут, а это немаловажно.
И тогда я стал думать, припоминать: при каких обстоятельствах мне
хамили дома. Как это получалось, как выходило, что вот иду я по улице
тучный, взрослый и даже временами в свою очередь нахальный мужчина, во
всяком случае явно не из робких, бывший, между прочим, военнослужащий охраны
в лагерях особого режима, закончивший службу в Советской Армии с чем-то
вроде медали - "За отвагу, проявленную в конвойных войсках", - и вот иду я
по мирной и родной своей улице Рубинштейна в Ленинграде, захожу в гастроном,
дожидаюсь своей очереди, и тут со мной происходит что-то странное: я начинаю
как-то жалобно закатывать глаза, изгибать широкую поясницу, делать какие-то
роющие движения правой ногой, и в голосе моем появляется что-то родственное
фальцету малолетнего попрошайки из кинофильма "Путевка в жизнь". Я говорю
продавщице, женщине лет шестидесяти: "Девушка, миленькая, будьте добречки,
свесьте мне маслица граммчиков сто и колбаски такой, знаете, нежирненькой,
граммчиков двести..." И я произношу эти уменьшительные суффиксы, изо всех
сил стараясь понравиться этой тетке, которая, между прочим, только что
прикрепила к своему бидону записку для своей сменщицы, что-то вроде: "Зина,
сметану не разбавляй, я уже разбавила...", и вот я изгибаюсь перед ней в
ожидании хамства, потому что у нее есть колбаса, а у меня еще нет, потому
что меня - много, а ее - одна, потому что я, в общем-то, с известными
оговорками, - интеллигент, а она торгует разбавленной сметаной...
И так же угодливо я всю жизнь разговаривал с официантами, швейцарами,
водителями такси, канцелярскими служащими, инспекторами домоуправления - со
всеми, кого мы называем "сферой обслуживания". Среди них попадались,
конечно, милые и вежливые люди, но на всякий случай изначально я
мобилизовывал все уменьшительные суффиксы, потому что эти люди могли сделать
мне что-то большое, хорошее, важное, вроде двухсот граммов колбасы, а
могли - наоборот - не сделать, и это было бы совершенно естественно,
нормально и безнаказанно.
И вот так я прожил 36 лет, и переехал в Америку, и одиннадцатый год
живу в Нью-Йорке, и сфера обслуживания здесь - не то пажеский корпус, не то
институт благородных девиц, и все вам улыбаются настолько, что первые два
года в Америке один мой знакомый писатель из Ленинграда то и дело попадал в
неловкое положение, ему казалось, что все продавщицы в него с первого
взгляда влюбляются и хотят с ним уединиться, но потом он к этому привык.
И все было бы замечательно, если бы какие-то виды обслуживания почта,
например, или часть общественного транспорта - не находились и здесь в руках
государства, что приближает их по типу к социалистическим предприятиям, и
хотя до настоящего хамства здешняя почта еще не дошла, но именно здесь я
видел молодую женщину за конторкой, с наушниками и с магнитофоном на поясе,
которая, глядя на вас, как на целлофановый мешок, слушала одновременно
рок-песенки и даже как-то слегка агонизировала в такт. С тех пор я чаще
всего пользуюсь услугами частной почтовой компании "Юпиэс", и здесь мне
девушки улыбаются так, что поневоле ждешь - вот она назначит тебе в конце
разговора свидание, но даже после того, как этого, увы, не происходит, ты
все равно оказываешься на улице более или менее довольный собой.