"Аркадий Драгомощенко. Конспект-контекст" - читать интересную книгу автора Два времени: "длительность" изменения общественного сознания и
"длительность" изменения значения в поэзии несоотносимой в скорости превращения. Каждое стихотворение не что иное как машина войны. В итоге мы вновь говорим об истории. Язык накопленный, язык "сокровище", не растрачиваемое в утрате, в- ращеньи, умирает. С этого начинается скольжение по кольцу маленьких трагедий Пушкина - "Скупой Рыцарь" если кольцо может иметь начало. Какие-то физические законы позволяют вообразить некую карту. Слишком человеческое лицо фашизма покрыто ритуальными татуировками правильного языка. Многое не происходило на наших глазах, но неоднократно мы становились свидетелями того, как язык умирал и становился убийцей, предаваясь мыльным фантазиям. Воображение отличается от фантазирования, как словоформа есть от словоформы если бы. Авангард - одно из смертоносных клише. Восприятие - это питание мира. Что было до единицы? Изобретение является обретением из того, что не может быть опознано. Конгруэнтность S логики не опознает не-тождества субъекта. Воображение есть неначинающееся, непереходное действие предвосхищения. Обратное тому - ностальгия по неразделенности, слиянности, неразличимости, безразличию: безответственности. Орнамент представляет собой систему дыр, прекращений. Пустота - сердцевина тростника. Источник эхо, ответа. Она начинается в "не", в "не-я", в не-себе/я. Предписание зрению/я. Пустоты нет, но мы говорим о ней. Мы говорим о строке, народе, любви, поэзии. Есть ли это? Поэзия это такое состояние языка, которое в своей работе постоянно превосходит актуальный порядок "истины". Кто определяет, каким быть нашему знанию или как определяется тот, кто должен это определять, и так далее. Тот (Джехути) вне определений, будучи чертой безначального перехода. Фраза Вернера Гейзенберга, в которой произведено замещение одного слова: смысле существует независимо от человека, или же поэзия представляет собой всего лишь выражение способности человеческого мышления?" Какая замена произведена в этой фразе? Или же "эта неопределенность относится уже никак не к предмету, а только к языку, на котором мы говорим о нем и несовершенство которого мы в принципе не можем устранить?". В этой фразе замен не производилось. Иллюзии "я". В момент смерти языка возводится фигура "врага ценностей". Только отрицание, мнится, позволяет говорить о том, к чему нельзя прикоснуться языком. Вкус и геометрия различные вещи. О чем спрашивают поэта? Корпуса энциклопедий способны удовлетворить: Словари предлагают: Психология, социология, политика, мифология, религия разворачивают: Словесность обещает: Институты информации исполнены рвения: etc. Но поэзия всегда иное. Все это известно, но мы вынуждены повторяться. Поэта, ни о чем не спрашивая, спрашивают о том, возможно ли спрашивать то, на что нельзя получить ответа, - не спрашивая, спрашивают: существует ли такой вопрос, отсутствие которого порождает ту самую неодолимую тревогу, благодаря которой естественно вполне сомнение во многом, не исключая и очарования патерналистских отношений "держателя истины" и ее потребителя. Либо: может ли человек (не сведенный к уровню безразличия камня) рано или поздно обрести-(из) возможность задаться таким вопросом? И каков должен быть "ответ", эта жемчужина, объемлющая раковину? Ответственность - модус слуха. Тень мертвого языка переходит в призрак универсального, единого (единственного), теперь уже количественно беспредельного: пожирание. |
|
|