"Билл Драммонд. Дурная мудрость " - читать интересную книгу автора

пяти, шести, семи писем в день. У нас в английском есть выражение "man of
letters" - если дословно, то "человек букв", "человек писем", а по смыслу
"писатель, литератор". Литератор - это звучит благородно, но большинство
этих опусов эпистолярного жанра представляли собой полный бред, нацарапанный
наскоро на ободранных подставках под пиво и раздраконенных сигаретных
пачках: темная правда и еще более темная ложь.
Через эти бредовые письма мы вошли в мир, где не было ничего
постоянного: где ни в чем нельзя было быть уверенным. Например, я писал Z о
своих хронических сомнениях, a Z обязательно находил трещинку в моей
фальшивой броне непомерной скромности и беззастенчиво тыкал туда острием
своей шпаги. Было время, когда мы оба жили в непреходящем страхе перед
очередной неприятной правдой, которую принесет почтальон. В этих письмах не
было места обсуждению погоды или критике Государственной службы
здравоохранения. Там было много дружеского пиздежа - про стервозных
подружек, шлюшек и ангелов во плоти, - и про Господа Бога и Его
Архи-Антагониста. Какое-то время мы искренне верили, что эти письма - арена
последней решающей битвы между Добром и Злом: кто из них будет править
миром.
Мы с ним не виделись все это время, пока мы писали друг другу письма.
Даже ни разу не поговорили по телефону. Потому что мы знали: стоит нам
встретиться или хотя бы услышать голос, и это сразу вернет нас в убогую
объективную реальность, к видимому проявлению большинства средств общения
"лицом к лицу".
На каком-то этапе в наших посланиях появился и Элвис. Появился - и так
и остался. Я бросил Z в почтовый ящик книгу Альберта Голдмена "Элвис" ("не
книга - а мерзость"). На каждой странице - а их там было 326 - я написал
через всю страницу своим крупным корявым почерком: ЛОЖЬ. В минуты, когда мне
хотелось быть вычурно-претенциозным, я читал это как мантру; в другом
настроении - просто как испражнения души, разъедаемой горечью. Z, слава
Богу, предпочел сделать акцент на мантре и написал мне в ответном письме,
что он предлагает поехать на Север, раскурочить там книгу и прибить каждую
отдельную страницу к соснам где-нибудь на границе Полярного круга, а потом
расстрелять их из его девятимиллиметрового "узи" - все по очереди.
Я уже и не помню, как эта, в сущности, здравая мысль превратилась в
идею нашего теперешнего предприятия. Помню только, что мы позвали с собой и
Гимпо: чтобы рядом был кто-то, кто ориентируется в объективной реальности.
Теперь, когда нас стало трое, мы решили, что мы - новое воплощение волхвов.
Вывод напрашивался сам собой: раз мы волхвы, значит, вполне может статься,
что мы найдем и младенца Иисуса, хотя, наверное, все же не в облике
новорожденного карапуза, пачкающего пеленки.
Когда мы в первый раз обсуждали грядущий поход, была и такая идея,
чтобы отправиться в путь на Рождество, в рамках текущей легенды о трех
волхвах и младенце Иисусе. Мне уже представлялось, как мы приходим на
Северный полюс в канун Крещения: Полярная звезда светит прямо над нами, и мы
стоим, молчаливые и серьезные, над колыбелькой из снега, в которой лежит
спеленатый младенец, излучая Свет, Истину и Правый Путь. Я до хрипоты спорил
с Z - я считал, что нам нужно прибыть на Полюс точно на Богоявление. A Z
орал на меня, что ехать надо немедленно, пока у нас не прошел Zeitgeist, а
иначе идея утратит свою привлекательную новизну, и мы вообще никуда не
поедем.*