"В.Дроздов, А.Евсеев. Москва вызывает "Этьена" " - читать интересную книгу автора

Тихий ропот пронесся в толпе узников.
До конца войны оставалось несколько дней. Вот-вот к лагерю Эбензее ,
созданному по приказу гестапо в одном из красивейших уголков Австрии, должны
были подойти американские войска. И даже мысль оказаться сейчас глубоко под
землей и не видеть солнца в канун своего освобождения из гитлеровской неволи
показалась узникам чудовищной. Но лишь один из них знал в этот момент о
коварном плане гитлеровцев. Лагерный переводчик успел сообщить ему, что как
только пленные спустятся в заброшенную шахту, она будет взорвана.
Худой, с запавшими щеками, этот узник -- полковник Старостин-Маневич
мало чем отличался от других военнопленных. Быть может, лишь чуть
лихорадочнее блестели его глаза да жестче обозначалась складка в уголках
крепко сжатого рта. Но не только товарищи по лагерю, даже комендант знал
несгибаемую силу воли этого медленно умирающего от туберкулеза человека.
Знали, что прошел он через все муки Маутхаузена и других фашистских лагерей,
видел, как замучили гитлеровские палачи его соотечественника -- генерала
Дмитрия Карбышева. А некоторые знали и другое. Для них, коммунистов, этот
человек был здесь, в гитлеровском концлагере, секретарем подпольной
организации. Вот почему многие ждали сейчас, что скажет он, их комиссар.
Тяжело переставляя ноги, Старостин сделал несколько шагов вперед,
глубоко вдохнул воздух, и на плацу спокойно прозвучал его громкий голос:
-- Мы все, как один, умрем здесь, но не пойдем в шахту!--Он дважды
повторил эти слова по-русски. Затем так же громко и спокойно произнес их на
немецком, французском, итальянском и английском языках. И столько
убежденности было в страстной и короткой речи советского полковника, что все
военнопленные поняли: палачи готовят провокацию. Спускаться в шахту нельзя.
И все они, как один, заявили: "В шахту не пойдем!". И не пошли.
Спустя несколько дней, 6 мая 1945 года, узники Эбензее были освобождены
американскими войсками. Их разместили в гостинице "Штайнкугель" на берегу
реки Зее. Здесь они встретили День Победы, здесь написали первые письма на
родину и впервые за многие годы мучений смогли по-человечески поесть,
уснуть...
А полковнику Старостину становилось все хуже и хуже. Сказалось огромное
нервное напряжение последних дней. 3 самые тяжкие минуты он всегда находил в
себе силы ободрить и поддержать других. Но теперь, когда все страшное
осталось позади, силы начали покидать его, он медленно угасал... Однажды
вечером у него хлынула горлом, кровь. Его товарищ по лагерному бараку
советский офицер Грант Айрапетов бросился на помощь
другу.
Старостин слабо улыбнулся, покачал головой:
-- Теперь, кажется, мне ничего не поможет... Я верю тебе... Слушай и
запомни... Я не Старостин. Я -- "Этьен"... Будешь в Москве, доложи обо мне.
Все расскажи...
Мы продолжаем разговор с женой героя.
-- Надежда Дмитриевна, не сохранились ли у вас какие-нибудь письма?
-- Конечно, он писал мне. Часто--ведь он был такой внимательный.
Замечательные письма -- о людях, о будущем, о нашей дочке. О любви... Я
берегла все-все, целый большой чемодан писем, а потом война, октябрь 41-го,
эвакуация. Сказали: двадцать минут на сборы, с собой можно взять только пару
белья. Я знала: его письма оставлять нельзя. Помню: поспешно хватала их
охапками из чемодана и совала, совала в печку. Лицо залива-пи слезы, из