"Чужак в стране чужой" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

11

На задворках вполне заурядной галактики, вокруг более (менее?) чем заурядной звезды класса G, повинуясь гравитационному искривлению пространства, который уже миллиард лет вращались планеты. Четыре из них имели более-менее пристойные — по планетным масштабам — размеры, вполне возможно, что посторонний наблюдатель, случись такой поблизости, сумел бы их даже различить. Все остальные — сор, мелкие камешки, одни из которых терялись в огненном сиянии центрального светила, а другие — в черных, холодных глубинах космоса. Как и обычно, все они были заражены так называемой жизнью — странной, болезненной формой энтропического нарушения. На третьей и четвертой планетах поверхностная температура колебалась где-то в районе точки затвердения окиси водорода, в результате там развились жизненные формы, способные, до определенной, во всяком случае, степени, к взаимному общению.

Древняя раса, обитавшая на Марсе, относилась к общению с землянами абсолютно равнодушно. Нимфы весело резвились^{25} на поверхности планеты, учились жить и — в восьми случаях из девяти — погибали в процессе обучения. Взрослые марсиане, бесконечно непохожие на нимф как телом, так и складом ума, обитали в поразительно гармоничных сказочных городах. При всем своем внешнем спокойствии, они вели даже более активную и напряженную жизнь, чем непоседливые нимфы — жизнь разума.

Под присмотром взрослых находилась целая планета, так что дела им хватало: наставлять растения, где и когда те должны расти, собирать в породе прошедших испытание (а попросту — выживших нимф), а затем взлелеивать их и оплодотворять. Чтобы появляющиеся в результате яйца зрели и развивались, их нужно взлелеивать и обдумывать, выполнившие свое назначение нимфы должны перейти во взрослую стадию, для этого нужно убедить их расстаться с детскими глупостями. Все перечисленные выше дела — человек мог бы назвать их «работой» — были необходимы, но для марсиан они являлись элементом жизни ничуть не более значительным, чем ежеутренняя и ежевечерняя прогулка с собакой для человека, руководящего в промежутке между этими прогулками огромной промышленной корпорацией. Кстати сказать, обитатель Арктура-третьего вполне мог бы посчитать этого гипотетического магната рабом собаки, а упомянутые прогулки — основной его деятельностью.

И марсиане, и земляне — самоосознающие жизненные формы, но развитие этих двух рас пошло абсолютно разными путями. Все поведение человека, все его жизненные мотивации, все его страхи и надежды несут на себе отсвет присущей ему схемы воспроизведения потомства, более того, находятся от этой трагичной и, странным образом, прекрасной схемы в полной зависимости. То же самое верно и в отношении марсиан, но, так сказать, с точностью до наоборот. Весьма эффективная — а потому широко распространенная в галактике — белколярная модель приняла у них форму, настолько отличную от земной, что назвать ее двуполой решился бы разве что биолог, а уж человеческий психиатр ни в коем случае не обнаружил бы в ней ничего «сексуального». Все марсианские нимфы — существа женского пола, а взрослые особи — мужского.

Причем это касается только биологии, но никак не психологии. На Марсе полностью отсутствует бинарная оппозиция мужское — женское, структурирующая жизнь и поведение землян. Брак — бессмысленное, отсутствующее понятие. Взрослые огромны и чем-то напоминают — на человеческий, во всяком случае, взгляд — парусные яхты; при всей яркости и активности своей умственной жизни физически они крайне пассивны, в то время как круглые, пушистые нимфы полны веселья и неистощимой, бездушной энергии. Между базисами, подлежащими людскую и марсианскую психологии, просто невозможно проводить параллели. Сексуальная биполярность это и главная, пожалуй даже единственная, связующая сила человеческого общества, и, одновременно, основной движущий импульс всей человеческой деятельности, от сонетов до уравнений теоретической физики. И если кому-либо покажется, что это преувеличение, пусть он пороется в патентных бюро, библиотеках и музеях, много ли там созданного евнухами.

Марс, чья жизнь совершенно отлична от земной, не обратил особого внимания ни на «Посланника», ни на «Чемпиона». Столь свежие события представляли собой очень малый интерес — выпускай марсиане газеты, им бы за глаза и за уши хватило одного номера в земное столетие. Контакт с другой расой не представлял для них ничего необычного, такое случалось уже в прошлом и, безо всякого сомнения, не раз случится в будущем. Когда новая раса будет подробно и всесторонне огрокана (на что потребуется земное тысячелетие или около этого), наступит время предпринимать какие-то действия или не предпринимать.

А пока что все внимание марсиан занимало происшествие совершенно иного рода; бестелесные Старики рассеянно, между делом дали человеческому детенышу поручение огрокать все, что уж он там сумеет на третьей планете, и сразу же вернулись к рассмотрению серьезной проблемы. Совсем незадолго до описываемых событий, приблизительно во времена земного Цезаря Августа, некий марсианский художник работал над произведением искусства. Если хотите, можете назвать это произведение поэмой, или симфонией, или философским трактатом; оно представляло собой совокупность эмоций, организованных в трагической логически-неизбежной последовательности. Человек способен наслаждаться подобным опусом не больше, чем слепорожденный великолепием заката солнца, а потому не стоит и пытаться подобрать точное жанровое определение. Главное тут в том, что упомянутый творец случайно развоплотился, не успев завершить своего творения.

Случайное развоплощение — вещь на Марсе почти невиданная; марсианам нравится, чтобы жизнь представляла собой завершенное, гармоничное целое и биологическая смерть наступала в подобающий, заранее избранный момент. Художник, о котором мы повествуем, пал жертвой убийственного холода марсианской ночи — погруженный в раздумья, он забыл вовремя вернуться в город; к тому времени, как его хватились, оставленная духом плоть не годилась даже в пищу. Сам же рассеянный творец так и продолжал увлеченно работать, не обратив ни малейшего внимания на собственную смерть.

Марсианское искусство имеет две разновидности: произведения живых авторов — темпераментные, новаторские и несколько примитивные — и работы Стариков — консервативные, крайне сложные и отличающиеся высочайшим техническим мастерством; эти разновидности никогда не смешиваются и судятся каждая по своим отдельным меркам.

Но по каким меркам следовало судить творение нашего художника, перекидывавшего мост от телесного типа к бестелесному? Конечно же, окончательный вариант создан Стариками, но, с другой стороны, Старик этот даже не знал, что он уже Старик, — с общей для всех творцов рассеянностью он не заметил изменения своего статуса и продолжал работать как телесный художник. А не следует ли считать, что перед нами новый вид искусства? Нельзя ли создать новые его образцы — неожиданным образом развоплощая погруженных в работу художников? Текли столетия, Старики, находившиеся в непрерывном ментальном контакте, одну за другой обсуждали бесчисленные увлекательнейшие возможности, а вот телесные марсиане терпеливо ждали их вердикта.

Вопрос представлял тем больший интерес, что рассматриваемое произведение искусства имело религиозный (пользуясь земной терминологией) характер и было весьма эмоциональным: оно описывало контакт с народом пятой планеты; несмотря на всю свою незапамятную древность, событие это оставалось для марсиан живым и значительным — в том же примерно смысле, как распятие Христа, не теряющее своей значимости для людей и по прошествии двух тысяч лет. Марсианская раса познакомилась с существами, населявшими пятую планету, огрокала их во всей полноте и предприняла необходимые действия. Из осколков разрушенной планеты образовался астероидный пояс, а марсиане тысячелетие за тысячелетием продолжали любовно восхвалять ими же уничтоженный народ. Столь обсуждаемый нами художник предпринял одну из бесчисленных попыток глубоко и всесторонне огрокать это прекрасное и замечательное событие в рамках одного опуса. Но прежде чем судить об удаче или неудаче его попытки, следовало огрокать, как именно нужно о ней судить.

Удивительно красивая задача.

Недавний житель четвертой планеты Валентайн Майкл Смит абсолютно не интересовался животрепещущей этой проблемой и даже никогда о ней не слыхал. И его марсианский опекун, и братья этого опекуна никогда не смущали своего воспитанника вещами, явно непосильными для его понимания. Он, конечно же, знал о разрушении пятой планеты, но только так, как земной школьник знает о Трое и Плимутском камне^{26}, и ни разу не подвергался воздействию таких произведений искусства, которые не смог бы огрокать. Он получил образование, единственное в своем роде, несравненно более обширное, чем его согнездники, но несравненно меньшее, чем любой из взрослых; дело в том, что опекун и Старики, к которым опекун этот обращался за советами, мимолетно заинтересовались вопросом: какой объем знаний сумеет воспринять чужой детеныш. Результаты эксперимента позволили им понять людей лучше, чем те сами себя понимают, так как Смит с легкостью огрокивал вещи, неизвестные прежде ни одному человеку.

А в настоящий момент Смит радовался жизни. У него появился новый брат по воде — Джубал, появилась уйма новых друзей, а новые, восхитительные впечатления сменялись с такой калейдоскопической скоростью, что оставалось только запоминать эти впечатления, чтобы пережить их заново когда-нибудь потом, в свободное время.

Однажды брат Джубал заметил, что умение читать сильно ускорит огрокивание странного и прекрасного мира земли; пришлось посвятить обучению целый день, Джилл показывала в книге слова и говорила, как они произносятся. Трудностей не возникало никаких, если не считать необходимости отказаться на этот день от плавательного бассейна, что представлялось Смиту огромной жертвой, — купание (когда ему сумели наконец вдолбить, что оно позволительно) было для него не просто удовольствием, но источником почти невыносимого религиозного экстаза; только приказания Джилл и Джубала мешали ему пребывать в бассейне по двадцать четыре часа в сутки.

Купаться после наступления темноты не разрешалось, поэтому ночью Смит читал. Он глотал том за томом Британской энциклопедии, закусывал литературой по медицине и юриспруденции. Однажды брат Джубал застал его за перелистыванием какой-то из этих книг, остановился и начал спрашивать о прочитанном. Смит отвечал очень осторожно — ему сразу вспомнились испытания, проводившиеся Стариками. Брат Джубал был явно расстроен ответами, Смит не понял причины этого, а потому тоже расстроился и впал в медитацию, он был абсолютно уверен, что отвечал точно по книге, хотя кое-что в ней и не огрокивалось.

Книги книгами, но бассейн нравился ему гораздо больше, особенно когда там плавали Джилл, и Мириам, и Ларри, и все остальные, и все весело брызгали друг на друга водой. Плавать Смит научился не сразу, зато сразу выяснил, что умеет делать нечто недоступное остальным; первая же его попытка полежать на дне бассейна привела к насильственному вытаскиванию его из воды. Он чуть не впал в транс, но вовремя сообразил, что шум и суматоха вызваны исключительно беспокойством о его благополучии.

Позднее по просьбе Джубала он устроил демонстрацию и блаженствовал под водой долго-долго, а еще позднее начал обучать этому своего брата Джилл, но ей не понравилось и попытку пришлось оставить. Смит впервые осознал, что новые его друзья не умеют делать некоторых элементарных вещей. Он долго размышлял, пытаясь огрокать этот факт во всей полноте.

В отличие от Смита Харшоу не испытывал особой радости. Он жил практически так же, как и прежде, разве что иногда приглядывал за своим подопытным кроликом. Смит не подвергался регулярным медицинским обследованиям, не имел ни строго распорядка дня, ни программы обучения, а просто жил себе на свободе, как деревенский щенок. Занималась им одна Джилл — более чем достаточно, как ворчал Джубал, весьма скептически относившийся к женскому воспитанию.

В действительности же все ее воспитание ограничивалось элементарными правилами поведения в обществе. Теперь Смит ел за столом, научился самостоятельно одеваться. (Вроде бы. Джубалу все время хотелось спросить у Джилл так это или нет.) Он соблюдал все принятые в этом доме обычаи и быстро обучался всему для себя новому по принципу «делай, как я». В начале первого своего обеда за столом Смит пользовался исключительно ложкой (мясо ему резала Джилл), но уже к концу делал небезуспешные попытки есть так же, как и остальные. На следующий раз он продемонстрировал безукоризненные застольные манеры — в точности такие же, как у Джилл, вплоть до мелких характерных жестов.

Даже выяснив, что Смит читает со скоростью электронного сканнера и, похоже, запоминает абсолютно все прочитанное, Харшоу не стал организовывать «исследование» с проверками, измерениями и диаграммами развития. Чем больше человек знает, тем острее он чувствует собственное невежество, какой смысл «измерять», если даже не понятно, что именно ты измеряешь?

Наблюдать за тем, как уникальный подопытный экземпляр буквально на глазах обретает внешний облик человеческого существа, было очень интересно, но настоящей радости Харшоу не испытывал.

Подобно Генеральному секретарю Дугласу, он жил в напряженном ожидании, когда же громыхнет второй ботинок.

Харшоу начал действовать против своей воли, с единственной целью предупредить действия противника, и теперь его бесило, что ничего, ровно ничего не происходит. Кой черт, да неужели же вся федеральная полиция состоит из придурков, неспособных выйти на след бесхитростной девицы, протащившей трупообразного парня чуть не через половину страны? А может, они шли за ней по пятам и теперь обложили дом со всех сторон? Мысль, что какие-то там правительственные шпионы подглядывают за его домом, его крепостью, казалась Харшоу невыносимой — это почти столь же отвратительно, как если бы они вскрывали его письма.

А может, и вскрывают, от этих ублюдков всего можно ожидать! Правительство! Три четверти жадных паразитов, а остальные дебилы. Никуда, конечно, не денешься, человек — животное общественное и без правительства обойтись не может, примерно так же, как без прямой кишки. Только зачем притворяться, будто неизбежность зла превращает его в добро? Ну что стоит этому драгоценному правительству сходить в лес погулять и заблудиться, на манер мальчика с пальчик и его братцев?

Совершенно не исключено, даже весьма вероятно, что начальнички знают, где припрятан Человек с Марса, но предпочитают ничего не предпринимать. Пока.

И сколько же может продолжаться такое «пока»? Сколько можно держать «бомбу» на боевом взводе?

И еще, где черти носят этого малолетнего придурка Какстона?

— Джубал? — Оклик Джилл Бордман вывел Харшоу из глубин раздумий, ничем, собственно, не более эффективных, чем чесание в затылке.

— А? А, это ты, красавица. Прости, немного задумался. Садись. Выпить хочешь?

— Да нет, спасибо. Джубал, мне это не нравится.

— А что, нормально. Вошла в воду почти без брызг. Посмотрим, получится ли у нее еще раз.

Джилл закусила губу и стала похожей на обиженную двенадцатилетнюю девочку.

— Я с тобой серьезно, а ты все шуточки. Я очень беспокоюсь.

— А в таком случае, — обреченно вздохнул Харшоу, — вытрись сперва. Ветер холодный.

— Мне совсем не холодно. Послушай, Джубал, ничего, если я оставлю Майка здесь?

Харшоу недоуменно моргнул.

— Конечно. Все будет в порядке, девочки за ним присмотрят. А ты что, куда-нибудь собралась?

Джилл не решалась смотреть ему в глаза.

— Да.

— М-м-м… ты можешь жить здесь, сколько угодно. Но если хочешь уехать — кто же вправе тебя задерживать?

— Ты не так понял, я совсем не хочу уезжать!

— Так и не уезжай.

— Я не хочу, а должна.

— Ну-ка, ну-ка, повтори, что-то я плохо расслышал.

— Да неужели же ты не понимаешь? Мне у тебя очень нравится, и ты нам очень помог. Но я не имею права так вот здесь сидеть и ничего не делать. Нужно искать Бена.

—..! — сказал Харшоу, а затем добавил: — Ну и как же ты намерена его искать?

— Не знаю, — еще больше помрачнела Джилл. — Но только не могу же я лежать тут на боку и плескаться в водичке, когда Бен исчез.

— Бен давно уже вышел из младенческого возраста и вполне способен сам о себе позаботиться. Ты ему не мамочка и даже не жена, а потому совсем не обязана его искать. Уж с этим-то ты можешь согласиться?

Джилл задумчиво ковыряла ногой в песке.

— Да, — кивнула она, — у меня нет перед ним никаких обязательств. Я только знаю… я знаю, что, если бы пропала я, Бен бросился бы искать и искал бы, пока не нашел. Поэтому и я обязана искать его.

На этот раз Джубал выругался не коротко, а длинно и цветисто.

— Ну ладно, — добавил он, — попробуем по порядку. Ты собираешься нанять частных сыщиков?

— Вероятно, да. — Вид у Джилл был совсем несчастный. — Только я никогда раньше этого не делала. Они много берут?

— Очень.

Джилл судорожно сглотнула.

— А может, они согласятся в рассрочку, с ежемесячными взносами.

— Вот уж фиг, у этих ребят принцип один — деньги на кон, отец дьякон. Да ты не плачь, не плачь, я поднял эту тему только для того, чтобы сразу же с ней и покончить. Я уже поручил поиски Бена лучшим из имеющихся профессионалов, так что тебе нет никакой необходимости нанимать второсортных и влезать для этого на всю жизнь в долги.

— Ты же ничего не говорил!

— Не видел необходимости.

— Но… А что им удалось узнать?

— Ничего, — признал Джубал. — Именно потому я ничего не говорил, не хотел расстраивать тебя попусту. Мне казалось, — помрачнел он, — что ты слишком уж дергаешься. Я согласился с помощником Бена, этим самым Кайлгалленом, что твой лихой журналист бросился по какому-нибудь горячему следу, соберет материал и сразу появится. А теперь, — эти слова сопровождались печальным вздохом, — я так больше не думаю. Этот дуболом Кайлгаллен, у него, видите ли, есть записка от шефа, извещающая, что тот будет в отлучке. Мой агент сумел сфотографировать эту записку; так вот, Бен не оставил ее, а прислал.

На лице Джилл появилось недоумение.

— А почему же он мне ничего не послал? Это очень на Бена не похоже, он никогда таких вещей не забывает.

Джубал подавил стон.

— Покрути мозгами, Джиллиан. Ты что, считаешь, если на клетке написано «крокодил», так там обязательно сидит крокодил? Ты добралась сюда в пятницу, а этот факс был получен из Филадельфии, с Паоли Флэт, предыдущим утром в половине одиннадцатого, если быть точным — в четверг, в десять тридцать четыре утра. Получен прямо в момент передачи: у Бена в кабинете стоит собственный факс. И вот скажи мне теперь, чего бы это ради Бен отправлял факс в свою редакцию — в рабочее, заметь, время — вместо того, чтобы позвонить?

— Странно, он бы вроде не должен, во всяком случае я бы так не сделала. Все всегда пользуются телефоном, и…

— Ты не Бен. У него мог найтись десяток самых разнообразных причин. Чтобы никто ничего не перепутал. Чтобы в архивах Ай-Ти-Ти сохранилась копия, которую можно будет извлечь в случае какой-нибудь юридической заморочки. Чтобы послать сообщение с задержкой. Да все, что угодно. Кайлгаллен не усмотрел в таком способе ничего странного, да и вообще, раз Бен держит у себя в кабинете факс — значит, он им пользуется.

— Тем не менее, — продолжил Джубал, — факсограмма создает впечатление, что в четверг, в десять тридцать четыре утра Бен находился в Паоли Флэт. Джилл, его там не было.

— Но…

— Помолчи немного. Текст либо пишут на бланке, либо передают по телефону. Если текст написан на бланке, его передают адресату в виде факсимиле, с сохранением почерка и с подписью, в то время как текст, надиктованный по телефону, нужно сперва напечатать.

— Ну конечно.

— Так что же, Джилл, у тебя так и не появляется никаких мыслей?

— Н-ну… знаешь, Джубал, у меня сейчас голова совсем не работает.

— Не колоти себя кулаками в грудь, я сначала тоже ни о чем не догадался. Но сыщик, работающий на меня, парень очень ушлый, он состряпал себе липовые документы на имя Кайлгаллена, адресата, а по фотографии, снятой под самым носом оного Кайлгаллена, изготовил поддельный факс. Ну а потом отеческие его манеры и честнейшее лицо убедили юную особу из почтовой конторы растрепать такие вещи, о которых она обязана молчать, пока не получит судебного постановления. Что весьма и весьма прискорбно. Вообще-то говоря, она не должна была запомнить какую-то там факсограмму — в уши вошло, напечатано и напрочь забыто, только где-то там в архиве осталась копия. Но наша юная связистка оказалась поклонницей Бена, она читает каждую его колонку, да еще на ночь. Ты представляешь себе, какой это ужас? — Джубал поморгал, повернул голову в сторону и взревел: — К ноге!

Словно по волшебству рядом с ним появилась голая и мокрая Энн.

— Ты напомни, — сказал Джубал, — чтобы я написал статью о болезненном пристрастии к чтению новостей. Тема: по большей своей части, неврозы происходят от нездоровой привычки бултыхаться в горестях и бедах пяти миллиардов незнакомых тебе людей. Заголовок будет «Трепотня без конца и без края»… нет, лучше «Оплетенные сплетней».

— Куда-то тебя, шеф, не туда заносит, патология какая-то.

— Ничего подобного, я шагаю в ногу, это все остальные — не в ногу. Проследи, чтобы я написал ее на той неделе. А сейчас испарись, я занят. Так вот, — он снова повернулся к Джилл, — она заметила фамилию Бена и чуть не описалась от восторга — как же, такое редкое счастье поговорить со своим кумиром — и тут же расстроилась, что Бен пожмотничал и оплатил только голос, но не изображение. Да, она все это прекрасно помнила… и помнила, в частности, что говорил Бен из телефона-автомата и не откуда-нибудь, а из славной нашей столицы города Вашингтона.

— Из Вашингтона? — тупо повторила Джилл. — Но почему же он тогда…

— Вот именно! — раздраженно воскликнул Джубал. — Из той вашингтонской будки он мог связаться со своим помощником напрямую, это в сто раз проще, быстрее и дешевле, чем звонить в Филадельфию и чтобы потом его сообщение передавали обратно в Вашингтон. Бред, чушь собачья. А с другой стороны, может, и не чушь, а просто Бен тут что-то жульничает. Можешь уж не сомневаться, из него подобные штучки льются так же легко и непринужденно, как из птички — песня. Играя все время по-честному и в открытую, не станешь знаменитым уинчеллом.

— Бен совсем не уинчелл! Он — липпман.

— Прости, милая, мне все эти дела, как выражается ваше поколение, до лампочки, так что я в них немного путаюсь. Возможно, он считал, что телефон в конторе прослушивается, а с факсом все чисто. Или наоборот, считал, что шпики подключились и туда, и туда, и хотел при помощи факсограммы из Филадельфии убедить их, что уехал из Вашингтона, и надолго. В каковом случае, — нахмурился Джубал, — найдя Бена, мы окажем ему медвежью услугу. Возможно, даже подвергнем его жизнь опасности.

— Нет, Джубал!

— Нет, Джубал, — устало передразнил ее Харшоу. — Не нет, а да. Бен все время ходит по самому краешку, на этом он и сделал себе репутацию. Пойми, Джилл, что твой дружок ни разу еще не связывался с таким опасным делом. И если он исчез по своей воле, неужели ты захочешь привлекать к этому факту внимание? Кайлгаллен великолепно его прикрывает; колонка появляется каждый день, как часы. Я это проверил.

— Статьи, записанные заранее.

— Конечно. А может, Кайлгаллен сам их пишет. Как бы там ни было, по всеобщему представлению Бен Какстон так и продолжает вещать со своего мыльного ящика.^{27} Откуда знать, а вдруг он все это спланировал? А вдруг он находился в такой опасности, что не решился тебе позвонить? Ну так что?

— Джубал… — Джиллиан зарыла лицо в ладони. — Джубал, а что же тогда делать?

— Ну-ка, ну-ка, ты это прекрати, — прикрикнул на нее Харшоу. — Ничего, худшего смерти, с ним не случится, а ведь такое предстоит и всем нам, кому через несколько дней, кому через несколько лет. Ты бы с Майклом поговорила, он боится «развоплощения» гораздо меньше, чем выговора. Да если бы я сообщил нашему марсианину, что решил поджарить его на обед, он поблагодарил бы меня за оказываемую честь, захлебываясь от радости и счастья.

— Знаю, — уныло кивнула Джилл, — но как-то не очень способна разделить его философический подход.

— Вот и я тоже, — весело признался Харшоу. — Но я уже начинаю понимать эту — весьма утешительную для человека моего возраста — точку зрения. Способность расслабиться перед неизбежным и получать удовольствие. Я воспитывал ее в себе всю свою жизнь… и вот, пожалуйста, какой-то младенец, едва достигший возраста, когда пускают к избирательной урне, настолько дурковатый и неопытный, что его через деревенскую улицу нужно за ручку переводить, чтобы телегой не переехало, он убедил меня, что это я только-только начинаю ходить в детский садик. Вот ты, Джилл, спрашивала, можно ли оставить здесь Майка. Господи, да я готов силой его здесь удерживать, пока не узнаю все то, что он знает, а я нет. Вот, скажем, эта история с «развоплощением» — тут же нет ровно ничего от фрейдовского «стремления к смерти» и даже ничего от «все, как ни вьются, реки…»^{28} Тут уж скорее по Стивенсону: «Я радостно жил и легко умру».^{29} Насчет Стивенсона я сильно подозреваю, что тот попросту подбадривал себя перед лицом неизбежного или впал на последней стадии своей чахотки в эйфорический бред. Но вот Майк — он же почти уверил меня, что знает, о чем говорит.

— Возможно, — все также уныло откликнулась Джилл. — Но я просто боюсь за Бена.

— И я тоже, — признался Джубал. — Я, собственно, не думаю, что он прячется.

— Но ты ведь говорил…

— Подожди. Мои Шерлоки Холмсы не ограничились редакцией «Пост» и Паоли Флэт. В четверг утром Бен посетил Бетесдинский центр в сопровождении адвоката и Честного Свидетеля — самого Джеймса Оливера Кавендиша, если ты что-нибудь в этом понимаешь.

— Боюсь, что нет. Никогда не слышала такого имени.

— Неважно. Тот факт, что Бен нанял именно Кавендиша, показывает серьезность намерений — по воробьям из пушек не стреляют. Они добились встречи с «Человеком с Марса».

— Не может быть, — судорожно выдохнула Джилл.

— Джилл, ты оспариваешь показания Честного Свидетеля… и даже не просто Честного Свидетеля. Если Кавендиш что-нибудь утверждает — это такая же истина, как Святое писание.

— Да будь он хоть все двенадцать апостолов в одном лице — не было его на моем этаже в тот четверг. Ни его, ни Бена, ни какого-то там адвоката.

— А ты слушай повнимательнее. Я же и не говорю, что их провели к Майку, я сказал, что они добились встречи с «Человеком с Марса». Совершенно очевидно, что тем, липовым, которого показывают по телевизору.

— А-а. Ну, конечно. И Бен поймал их за руку!

— К сожалению, девочка, — болезненно поморщился Джубал, — никого Бен не поймал. Этого не сумел сделать даже Кавендиш, а если и сумел, то никому не признался и не признается. Ты же знаешь кодекс поведения Честных Свидетелей.

— Н-ну… нет, не знаю. Я их никогда не видела.

— Не видела? Энн!

Стоявшая на вышке для прыжков Энн обернулась.

— Энн, — снова крикнул Джубал, — вон тот дом, на вершине холма — какого он цвета?

— С этой стороны он белый.

— Вот видишь? — Харшоу снова повернулся к Джилл. — Ей и в голову не приходит выдвигать догадку, что и остальные стены дома тоже белые. И вся королевская рать не заставит Энн что-то сказать о цвете этих стенок, разве что она сходит туда и посмотрит. Но даже и тогда она не станет утверждать, что стенки так и остались белыми после ее ухода.

— Так что же, значит Энн — Честный Свидетель?

— Полное образование, неограниченная лицензия, право давать показания Верховному суду. Можешь расспросить ее как-нибудь, почему она перестала практиковать. Только не планируй на тот день никаких других дел — настырная девица будет излагать тебе правду, всю правду, ничего, кроме правды, а на это уходит уйма времени. Но вернемся к нашим мутонам, а точнее, к мистеру Кавендишу. Бен нанял его для открытого свидетельствования, безо всяких ограничений и без сохранения задания в тайне. Поэтому, когда Кавендиша начали спрашивать, он отвечал со всеми утомительными подробностями. Интереснее всего было не то, что он говорил, а то, чего он не говорил. Он ни разу не сказал, что человек, которого они видели, не является Человеком с Марса… но при этом ни одно слово Кавендиша не дает оснований утверждать, что он считает предъявленный им экспонат Человеком с Марса. Знай ты Кавендиша, ты поняла бы, что это решает вопрос. Если бы он видел Майка, он описал бы его с такой точностью, что и ты, и я были уверены, что он видел именно Майка. Ну вот, например, Кавендиш описывает форму ушей «Человека с Марса» — и она не такая, как у Майка.

Что и требовалось доказать: им всучили липу. Кавендиш прекрасно это понимает, но его удерживает профессиональный кодекс.

— Я же так и говорила, не было их на моем этаже.

— Но пойдем дальше. Все это произошло задолго до того, как ты провернула свой номер с побегом; по словам Кавендиша они увидели липового Смита в девять четырнадцать. В этот момент настоящий Майк был еще на месте, и все же правительственное жулье рискнуло продемонстрировать знаменитому в стране Честному Свидетелю не его, а фальшивку. Почему?

— Это что, — пожала плечами Джилл, — риторический вопрос? Я не знаю. Бен собирался спросить Майка, не хочет ли тот покинуть больницу, а получив положительный ответ, забрать его оттуда.

— Он и сделал такую попытку с предъявленным ему актером.

— Действительно? Только ты, Джубал, имей в виду, что о намерениях Бена никто не знал, да к тому же Майк с ним никуда бы не пошел.

— Но тебе-то он не отказал.

— Я уже успела стать его «братом по воде», так что тут сравнивать нечего. Бред, конечно, но Майк безоговорочно доверяет любому человеку, с которым «разделил воду», например тебе. Общаясь с «братом по воде», он до идиотизма послушен, а с кем угодно другим — упрям, как осел. Во всяком случае, — добавила Джилл, — так было на прошлой неделе. Майк меняется поразительно быстро.

— Да уж. Пожалуй, даже слишком быстро. Посмотри хотя бы, с какой скоростью он обрастает мышцами, — я глазам своим не верю. Ладно, сейчас мы разбираемся не с ним, а с твоим пропавшим приятелем. Как сообщил Кавендиш, Бен высадил его и адвоката, парня по фамилии Фризби, в девять тридцать одну, а сам остался в такси. Прошел всего час, и он — или некто, назвавшийся его именем, — передал в Паоли Флэт эту самую факсограмму.

— Так ты не думаешь, что это был Бен?

— Не думаю. Кавендиш сообщил номер машины, и мои агенты попытались заглянуть в память ее автопилота. Если Бен пользовался кредитной карточкой, на пленке должен был остаться номер его счета, но даже если он платил наличными, очень интересно узнать, где эта машина побывала в четверг.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Судя по записям, в четверг интересующее нас такси было в ремонте и никуда не летало. Так что одно из двух: либо Честный Свидетель неверно запомнил номер, либо кто-то подчистил запись. Не знаю, — пожал плечами Джубал, — может присяжные решат, что даже Честный Свидетель способен ошибиться, особенно если никто не просил его запомнить этот номер. Лично я в такое не верю, особенно когда Свидетель — Джеймс Оливер Кавендиш. При малейшем сомнении он бы ничего не сказал.

— Ты, Джилл, буквально принуждаешь меня лезть в эту неприятную историю, — нахмурился Харшоу. — Допустим на минуту, что звонил в Паоли Флэт сам Бен; даже и тогда, вряд ли он стал бы мухлевать с памятью такси, и уж совсем невероятно, чтобы у него были к тому причины. Бен куда-то направился, а затем некто, имеющий доступ к архивам общественного транспорта, приложил все старания, чтобы скрыть, куда именно он направился… а в добавок не поленился послать липовую факсограмму с целью убедить всех, что с Беном ничего не случилось и никуда он не исчез.

— Исчез! Скажи лучше, его похитили!

— Поосторожнее, Джилл, не надо таких громких слов, «похитили» — это уголовное преступление.

— А как же еще это называть? Не понимаю, Джубал, как это ты можешь сидеть тут и спокойно рассуждать, когда нужно кричать с каждой…

— Ну-ка, замолчи! Видишь ли, Джиллиан, нельзя исключать, что Бен не похищен, а убит.

— Да, — мгновенно поникла Джилл.

— Но раз мы не видели трупа, нужно считать его живым. Ты знаешь, Джилл, чего при похищении нельзя делать ни в коем случае? Поднимать шум и крик. Перепугавшись, похититель почти наверняка угробит свою жертву.

Джиллиан с трудом сдерживала слезы.

— Должен признаться, — виновато продолжал Джубал, — очень похоже, что Бена убили. Слишком уж долго его нет. Но мы решили считать, что он жив. Ты хочешь его искать. Ну и каким же, интересно, способом намерена ты это делать? Причем не увеличивая риск, что неизвестные нам похитители пойдут на крайние меры?

— Как это — неизвестные? Мы же знаем, кто они такие?

— Ты так думаешь?

— Конечно! Те же самые люди, которые держали Майка в заключении. Правительство.

— Предположение, и не больше, — пожал плечами Харшоу. — Своей колонкой Бен нажил себе много врагов, и не только в правительстве. Готов согласиться, что другого предположения у нас нет, но что такое «правительство»? Это же несколько миллионов людей. Нужно задаться вопросом: на чью конкретно мозоль он наступил? Кто его так возненавидел?

— Да ведь я же передавала тебе слова Бена, его главный противник — Генеральный секретарь Дуглас.

— Нет, — покачал головой Харшоу. — Кто бы там и что ни говорил, Генеральный секретарь никогда не будет замешан ни в какой уголовщине, даже в том случае, если уголовщина эта будет ему очень на руку. Никто никогда не докажет, что он знал о каких-то незаконных делах. Вполне, кстати, возможно, что он и вправду не знает, во всяком случае, о той их части, которая связана с физическим насилием. Нам нужно думать, кто именно из порученцев Генерального секретаря вел эту операцию. Задача совсем не такая безнадежная, как могло бы показаться, — во всяком случае, я так думаю. Когда Бен прилетал в вашу больницу, там был один из помощников Дугласа. Сперва он Бена отговаривал, а потом сопровождал его к своему липовому «Смиту». Так вот, начиная с прошлого четверга этого высокопоставленного шестерилу никто и нигде не видел — в точности, как и Бена. Я думаю, что это простое совпадение, судя по многим данным, именно он — главная фигура в этом деле. Найдя его, мы можем найти и Бена. У меня есть основания предполагать, что этот тип, Джилберт Берквист…

— Берквист?

— Ну да. Так вот, у меня есть все основания… в чем дело, Джилл? Ты только не хлопайся, пожалуйста, в обморок, а то придется закинуть тебя в бассейн.

— Джубал, этот твой «Берквист» — он один такой или есть другие Берквисты?

— Как? Похоже, что один, но зато такой ублюдочный ублюдок, каких еще поискать. Во всяком случае, в аппарате Дугласа других Берквистов нет. А ты что, с ним знакома?

— Не знаю. Но если это тот самый… тогда его можно не искать.

— М-м-м… ну-ка, девица, колись.

— Джубал, ты уж прости меня, пожалуйста, но я не все рассказала.

— Так оно обычно и бывает. Ну ладно, хоть теперь-то рассказывай.

Спотыкаясь и запинаясь, Джилл поведала Джубалу историю о Людях Которые Исчезли.

— Вот и все, — виновато заключила она. — Тогда я закричала, и Майк испугался, и он впал в транс, и в результате мне было страшно трудно сюда добраться. Об этом я уже говорила.

— М-м-м… да. Жаль, что ты не рассказала тогда и всего остального.

Джилл смущенно покраснела.

— Я думала, мне никто не поверит. И еще — очень боялась. Джубал, а с нами могут что-нибудь сделать?

— Что сделать? — удивился Харшоу.

— Ну… в тюрьму посадить или еще что.

— Вот ты о чем. Да будет тебе, милая, известно, за присутствие при сотворении чуда не судят, равно как и за само чудотворство. Но тут неизбежно возникает больше вопросов, чем звезд на небе и песчинок на дне морском, вместе взятых. Ты помолчи немного, а я подумаю.

Молчал Джубал минут десять, после чего открыл глаза и вопросил:

— А где это наш трудный ребеночек? Скорее всего, на дне бассейна…

— Конечно.

— …а потому тебе поручается вытащить его оттуда и привести ко мне в кабинет. Любопытно посмотреть, сумеет ли он повторить этот номер, а зрители нам не нужны. Нет, один зритель нам нужен. Скажи Энн, чтобы обрядилась в свой белый балахон — она понадобится мне в своем качестве. И Дюка тоже позови.

— Есть, начальник.

— А по какому, собственно, праву, ты называешь меня начальником? На тебя нет налоговой скидки.

— Хорошо, Джубал.

— М-м-м… даже и ума не приложу, кем бы можно было пожертвовать. Как ты думаешь, умеет Майк работать с неодушевленными предметами?

— Не знаю.

— Ничего, скоро выясним. Вытащи его и приведи в чувство. — Джубал на некоторое время смолк. — Но какой все-таки великолепный способ избавляться… нет, не будем поддаваться искушению. Ладно, действуй, увидимся наверху.