"Диана Дуэйн. Связанные узами" - читать интересную книгу автора

под взглядом Факельщика, похожим на копье, только без молний.

- Извините, что я не могу усыпить вас на время операции, - сказал
Харран мужчине, которого оперировал. - Рана на руке очень глубокая, я могу
задеть нерв и не узнать об этом, если вы будете спать, и тогда, после того
как зелье выветрится, от руки не станет никакого проку.
Плотник - Харран забыл его имя, как всегда забывал имена своих
пациентов, - застонал и уселся на стул с помощью своей жены.
Харран отвернулся, занявшись мытьем инструментов и не замечая
окружающей обстановки. Он был жрецом, привыкшим к чистым просторным храмам,
свежему воздуху, надраенным столам, свету. Оперировать кого-то на столе, на
котором за пять минут до этого лежал куриный помет, не было делом
необычным - перестало быть таким, - но нравиться оно ему никогда не будет.
В этой убогой лачуге по полу разгуливали куры, почесываясь, весело
кудахча и не обращая внимания на кровь и боль в последние полчаса. Плотник
во время работы вогнал себе в кисть гвоздь, выдернул его и, выбросив,
продолжил заниматься своим делом. Потом рана загноилась, появились первые
признаки тризма челюсти, и лишь тогда он обратился к Харрану. Тому пришлось
очертя голову нестись к пойме реки за растениями, необходимыми для
приготовления снадобья для лечения. К счастью, даже сейчас мелкая магия,
похоже, работала. Затем, когда снадобье было уже внутри плотника и беднягу
от его действия бросило в жар, Харран приступил к операции. Харран никогда
не испытывал особой любви к операциям такого рода, но загноившуюся рану надо
было вскрыть. Он ее и вскрыл, но при этом его едва не вывернуло наизнанку.
Теперь рука была перевязана чистой тряпкой, а инструмент Харрана вымыт
и сложен в мешочек. Голова плотника норовила упасть набок - последствия
снадобья против тризма челюсти. Тимидли, его жена, подойдя к Харрану,
предложила ему горсть медяков. Она пыталась вести себя непринужденно, но по
ее глазам он хорошо понял: это все, что у них имелось. Харран для порядка
взял одну монету, затем изобразил большой интерес к цыпленку, весьма тощему
рыжему созданию, годному разве что на суп, да и то с натяжкой.
- Как насчет этой курочки, а? - сказал он. - Выглядит она неплохо.
Жена плотника сразу же поняла, к чему клонит Харран, и начала
протестовать. Но ее возражения были слабыми, и через некоторое время Харран
вышел из лачуги с медяком, курицей медного цвета и с благословениями,
льющимися в спину. Он постарался как можно скорее покинуть этот уголок
Лабиринта. Как всегда, больше всего его смущали благословения.
Единственная польза от них, думал Харран, пробираясь к бараку, состоит
в том, что отпадает надобность зычно кричать на всю улицу об оказываемых им
услугах. В прежние времена, когда он был жрецом Сивени, люди знали, куда
приходить за исцелением, и делали это без особого шума. Даже когда он обитал
в бараках пасынков, они знали это. После возвращения из Ада его раздражало,
что за больными и искалеченными ему приходилось охотиться, словно какому-то
непоседливому вору, разграбляющему могилы...
Могилы... Это мысль. У Харрана был один давний друг, с которым
последний раз он виделся сразу же по возвращении из Ада. Он заглянул в
винную лавку и купил кувшин дешевого красного вина, затем направился на
другой конец города, к скотобойне.
День клонился к полудню; солнце палило, и под его лучами улицы
наполнялись зловонием. "Что вообще я видел в этой проклятой дыре?" - гадал