"Яна Дубинянская. Макс и летающая тарелка" - читать интересную книгу автора

усеивающих стены. Когда Макс выдернул его, ноготь уже не был идеально
ровным и гладким. Нельзя сказать, чтобы это бросалось в глаза, но Макс
попробовал зазубрины большим пальцем правой руки, и на его лице отразилось
мрачное отчаяние.
- Нет здесь никакого выхода, - сказал он.
Не знаю почему, но это прозвучало так жутко, так фатально. Тем более,
что я где-то подозревала: он прав. Эта кубическая жестянка выглядела
совершенно монолитной. Только россыпь дырочек - если бы не они, мы давно бы
задохнулись. Возникла мысль: собираются ли хозяева тарелки нас кормить? И
плюс ещё одна проблема, которая уже давала о себе знать - мне, по крайней
мере, но, думаю, Максу тоже. В конце концов, сколько времени они думают нас
тут держать? И вообще, помнят ли они о нас? С одной стороны, вроде бы да -
отключили же они силовое поле, приковывавшее нас к стенам. Хотя оно могло
отключиться и само - если двигатели летающей тарелки вышли из режима
ускорения. Мне нравилось думать словами, смысл которых я сама представляла
очень смутно - и при этом чувствовать себя дико умной. Значит, режим
ускорения. То есть мы уже оторвались от земной орбиты и теперь спокойно
пересекаем открытый космос, все больше удаляясь от балкона, с которого я
демонстрировала Максу вид на окрестности, вид на Землю...
- Зачем, - внезапно сквозь зубы сказал Макс. Он сел на корточки,
прислонясь к углу, уронил голову между коленями - и вдруг резко вскинул её.
- Зачем я пошел на этот чертов обед? Если бы я сразу сказал этой...
- Макс!
Потому что я никому и никогда не позволяю плохо отзываться о моей
маме, - а Макс именно это и собирался сделать. Только поэтому я
непроизвольно замахнулась на него - и, конечно же, рукоприкладство в мои
планы не входило.
Он вскочил, вжавшись в угол и выставив вперед согнутую руку.
- Ты, - губы Макса дрожали, а близорукие глаза блуждали из стороны в
сторону. - Почему ты ко мне привязалась? Это все из-за тебя! Если бы я
нормально пошел в клуб, а не стоял, как идиот, на этом... балконе, я бы...
Ты во всем виновата, ты и твоя...
И, конечно, пришлось дать ему пощечину. За маму - потому что люди
приходят в себя от пощечины только в кино. Во всяком случае, Макс в себя не
пришел. Он просто медленно поднес ладони к лицу и заплакал.
Он бормотал сквозь слезы что-то бессвязное об экзаменах в колледже -
которые, кстати, и мне предстояло сдавать; о выборах в парламент - к ним я,
к счастью, отношения не имела; о соревнованиях в клубе регбистов и дне
рождения дочери автомобильного короля, её звали Элис, я до сих пор помню.
Волосы Макса висели влажными спутанными прядями, нос покраснел, рубашка
выбилась из-под измятого смокинга, на брюках отвисли пузыри. Мне стало
как-то неловко смотреть на него, и я принялась сосредоточенно пересчитывать
дырочки в стене сбоку. Не гладить же его, в конце концов, по головке, - а
ничего более адекватного ситуации я придумать не могла. С какой-то
странной, обреченной тоской я подумала, что это мне придется теперь искать
выход, захватывать пульт управления и героически драться с инопланетянами,
если я хочу вернуться домой. Если я хочу... Макс уже не хотел, кажется,
ничего. Он тяжело прислонился к стене и беззвучно всхлипывал, закрыв лицо
белыми руками с обломанным ногтем на левом мизинце.
И вдруг его аморфная фигура пошатнулась, едва удержавшись на ногах.