"Анастасия Дубинина. Золото мое " - читать интересную книгу автора

более разросся, вытянулся вдоль по холмам. Пока же ему приходилось
использовать для этой нетрудной, но унизительной для дестриера5 работы
прекрасного Босана, и чувствовал себя при этом Алендрок неловко, как будто
заставлял рыцаря носить бревна. Хотя с прибытием Ришара Львиное Сердце все
изменилось - сам король таскал на плечах огромные стволы для новых осадных
машин, а до того самолично ходил с дровосеками, помечал приготовленные на
заклание деревья. Так что и Босан мог потерпеть такое некуртуазное обращение
со своей особой.
Кони бывают разные. Вот Линьор, конь дяди Жофруа, был добрый. Он и к
чистившим и обихаживавшим его мальчишкам относился со снисходительной
лаской, как к существам юным и неразумным; у него были на то причины -
испытанный воин так взирает на новобранцев. Он позволял подстригать себе
копыта, хотя зверски боялся щекотки и слегка дергал ногой - но никогда не в
попытке лягнуть, а только так, на себя, как любой, кому неприятно. Он
позволял чистить себе до крайности чувствительное брюхо, только слегка
перебирая ногами. Он никогда не обижал Гийома - даже когда его в глаза
кусали мухи, или когда мимо проводили роскошную кобылу, или когда... В
общем, он был из тех волшебных коней, описанных в окситанских байках: коней,
которые дают хозяину советы в суде, плачут о его отсутствии и умеют на самом
деле говорить человеческим голосом. Другое дело - Босан. Эта огромная черная
тварь если бы и умела говорить, никогда бы не снизошла до такого парнишки,
как Гийом; оруженосца своего господина (которого он, скорее всего, считал
собратом по оружию, а не сиром) Босан открыто презирал. Гийом боялся его,
злого здоровилу с грудью шириной как замковые ворота, и конь это отлично
чувствовал. Вот и теперь, когда Блан-Каваэр робко приблизился к нему с
ведром воды в одной руке и с щеткой для мытья - в другой, тот только
снисходительно фыркнул, и - так уж и быть - слегка развернулся к пришедшему.
Босан, еще не расседланный, стоял под навесом, такой бесстенной летней
конюшней, наспех сооруженной из жердин и крытой вместо досок шкурами.
Вечернее солнце настолько спустилось, что жарило алым светом прямо в глаза
юноше и в лоснящийся от пота конский бок. Огромная туша (у, скотина
жирная... Жрет, как слон... Эта поговорка - "Прожорливый, как слон" -
осталась у Гийом после сарацинского плена), то есть могучее тело коня пахло
влагой усталости. Как всегда робко Гийом приблизился, стараясь выглядеть как
можно независимей, и снял с коня подпруги, седло и удила, вдыхая плотный дух
нагретой Босановой шкуры. Почтение к этому коню порой напоминало юноше его
робость перед Алендроком.
- Ну, ты, развернись, - пробормотал он, как всегда сдержавшись, чтобы
не прибавить "пожалуйста, мессен". Окунул щетку в ведро и принялся тереть
потную шкуру; вода заструилась и закапала по Босановым гладким бокам. В
такую жару бы его в реке помыть - Мартин Кипящий скоро, тут кожа и у
людей-то сама собой, без всякого огня кипит; ну да ничего. Обойдется пока
без принятия ванны. Мытье коня похоже на помощь сарацинскому хозяину при
ритуальном омовении, подумал Гийом, и ему стало слегка противно.

"Гилельм почистил коня, и, улыбаясь, посмотрел на закатное солнце.
Огненно-золотой лик его напомнил рыцарю цвет волос его Донны, и Гилельм,
опустившись на колена, вознес благодарственную молитву за то, что госпожа
королева рождена на Божий свет..."
Привычка думать о себе в третьем лице, укоренившаяся очень давно,