"Анастасия Дубинина. Сердце трубадура " - читать интересную книгу автора

могла страдать и без особых внешних причин - просто плакать над книгою, или
плакать при виде красивого заката - как от тоски по некоему раю,
потерянному для детей человеческих, раю, о коем нам напоминает любая
прекрасная вещь - как дальний отсвет того света, который мы будто бы
когда-то знали... Она остро чувствовала любую несправедливость, в том числе
и причиненную ей самой. Она очень легко обижалась. Еще... Что еще можно
сказать про донну Серемонду? Живую душу, особенно ту, которая кажется
описывающему прекрасной и уязвимой, не опишешь словами; можно сказать, что
она обостренно чувствовала боль - и телесную (вскрикивала, уколовшись
иголкой), и духовную. Но почувствовав боль, хотела не скорбеть, а ударить в
ответ. Так в детстве она рвала неудачное вышиванье; так сильно стегала
прутом ужалившую крапиву. При всем том была она и великодушна, и щедра, и -
под настроение - милосердна.
Наверное, худшей супруги для барона Раймона не нашлось бы в целом
мире.

Она была с ним несчастна - с первого дня, вернее, с первой болезненной
и грустной брачной ночи, когда девственность ее обернулась кровью, и болью,
и тем горем, о котором стыдятся говорить. Несчастна она была, когда он
сухим колючим ртом целовал ее за завтраком, говоря - "Здравствуйте, жена".
Несчастна была, когда он пинком расшиб о стену ее гладкошерстную старенькую
собачку, привезенную из родительского дома. Несчастна была, когда взамен не
вовремя подвернувшейся под ноги зверушки эн Раймон, устыдившись (хотел
просто отшвырнуть с дороги, и - на тебе...) обещал купить ей новую, точно
такую же - и не купил. Несчастна она была, когда он холодно спрашивал ее,
не понесла ли она наконец от него ребенка. Но несчастнее всего она бывала,
когда он приходил к ней в опочивальню - и, тихо насвистывая под нос,
начинал разматывать завязки на башмаках... Да, Серемонда знала, что такое
плотская любовь - это холод и боль, и надо только терпеть, и стараться не
крикнуть, когда сильная рука стиснет твою плоть, не закричать, потому что
так должно быть. Была несчастна и потом - с каждым днем все более, потому
что единственное, что могло бы ее утешить - это если бы Раймон хотя бы
любил ее. Но на свое счастье она привыкла страдать одна, стиснув зубы,
внутри себя; и привычка эта укрепилась очень сильно. Так некто, у кого в
уме звучит, повторяясь, навязчивая флейтовая мелодия, не сразу распознает,
когда флейта заиграет и на самом деле. Серемонда только через полгода после
свадьбы достоверно поняла наконец, что страдает - и что причиною тому
страданию ее христианский брак.
Что ж... Она блистала в новых платьях с висячими и плиссированными
рукавами, расшивала золотом новенький облегающий жип, призванный
подчеркнуть форму высокой груди, горделиво обращалась к рыцарям замка
Кастель-Руссильон с высоты своего положения баронессы, заказывала у
ювелиров самые дорогие запястья. Прекрасно танцевала. Охотилась с соколом.
Стойко смеялась громче всех, выглядела красивее всех. То есть надменно,
сжавшись внутри собственного тела, несла и несла свой страшноватый крест,
объясняя всем вопрошающим, что это - такое украшение. Ей даже не было
страшно. Почти.

- Гийом... Лучше-Всех... Пойми ж ты, пожалуйста, я старше, я тебя
дурному не научу. Это в самом деле опасно. Это надобно прекратить. Ты сунул