"Юлий Дубов. Теория катастроф " - читать интересную книгу автора

долларов. И ни на цент больше. В известном деду месте за эти бумаги он
выручит искомые шестьдесят тысяч. Но если он после этого еще раз сунется к
Кислицыну, пусть пеняет на себя.
По- видимому, старик не ждал такой уступчивости и явно пожалел, что не
запросил больше. Но делать было нечего, и он исчез, пообещав Юре на
прощание, что завтра с утра забежит, и извинившись за резкость при
переговорах. Легко объяснимую, если вспомнить про плохое здоровье и тяжелые
годы войны.
- А он разве воевал? - спросил Юра у Тищенко, когда за дедом закрылась
дверь. - Он мне что-то говорил, что был комиссован перед войной.
- Да ни дня он не воевал, сволочь старая, - ответил Тищенко. - Всю
войну за Уралом проболтался. В лагерной охране. Награды, правда, есть. И на
все ветеранские сборища, как на работу, ходит.
Прошло месяца три. Может, даже больше. Халамайзер, как и ожидалось,
выбросил в продажу акции пятого выпуска, Юра полностью рассчитался с Тищенко
за квартиру и начал закупать и завозить мебель. Занятый квартирой, он
напрочь забыл про настырного деда. Но тот вдруг напомнил о себе, появившись
у Юры в кабинете промозглым ноябрьским утром.
- Как поживаете? - любезно осведомился старик, опускаясь в кресло и
пристраивая на полу брякнувший полиэтиленовый пакет. - Я вам помидорчики
принес. Урожая этого года.
Юра с подозрением покосился на пухлый сверток, который дед держал в
правой руке.
- Спасибо, - ответил он. - Нормально поживаю. Как у вас? Квартиру
получили?
- Однокомнатную, - сказал дед, и взгляд его затуманился от горя. - За
восемнадцать с чем-то. Петр Иванович помогли.
- А чего ж так? - удивился Юра. - У вас же шестьдесят тысяч было.
Дед пригорюнился еще сильнее, и по покрасневшему носу его потекла
скупая старческая слеза.
- Господь покарал, - признался он, всхлипнув. - За жадность. Сестрица
моя... Скончалась, царствие ей небесное. От сердца. В одночасье. Заснула
ночью и не проснулась уже. А одному-то мне куда такие хоромы? Сколько мне
осталось? Да и операция у меня была тяжелая. Я вам рассказывал? Мне же все
порезали внутри, трубки всякие наружу повыводили. Почти полгода так и ходил.
Пять метров пройду - отдыхать надо. Сейчас опять вот покалывать начало.
Несмотря ни на что, жалости дедушка Пискунов у Юры уже не вызывал. Юра
слишком хорошо помнил, как дед орал и грозил, обвиняя его и Тищенко во всех
смертных грехах. И открытое ему Петром Ивановичем лагерное прошлое старика
тоже не добавляло симпатий к нему.
- Я попрощаться пришел, - продолжал дед дребезжащим от слез голосом. -
Чтобы зла на меня не держали. И попросить хочу. Напоследок.
- О чем?
Дед аккуратно положил на стол сверток.
- Тут сорок тысяч, - сказал он. - Как выдали их мне, так и сохранил.
Еще бумажек не продадите?
- Не продам, - решительно заявил Юра, с ненавистью наблюдая, как в еще
мокрых от слез глазах старика появляется знакомый ему боевой задор. - Нету
больше. Вам же объясняли. Ни одной бумажки первого выпуска больше нет.
- А второго?